РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Илья Имазин

Навстречу очередному лихолетью

15-10-2018 : редактор - Женя Риц





Из нездоровых настроений




I. На краю Ойкумены

***

Смятые вирши разглажу об угол стола,
На краю Ойкумены забуду свой возраст и паспорт,
Горя из лужи хлебну, просто так, а не на спор,
Вспомню, как в гетто когда-то пел: тум-ба-ла-ла.

Ускользание взгляда, забвение – та же фигня.
Дотянуть бы до вечера – там уж посмотрим.
Стать собой-не-собой, от отчаянья бодрым,
Словно Ницше, усами-сосульками лихо звеня.

Этот предмет обсуждения я уронил неспроста:
Слёзы в компоте, ляжками душит рутина... –
Бывают моменты, когда себя слушать противно.
(Вдалеке, чья-то тень еле слышно упала с моста).

Не ищите меня в списках умерших задним числом.
Остаётся надеяться, что не попрут из скворечника,
В саду адовых пыток, как того озорного кузнечика,
Не проткнут раскалённым зулусским копьём.


***

Остаётся признать пораженцу – жизнь хуже, чем сон,
Пересказанный кем-то кому-то и где-то когда-то…
В магазине, где детям бесплатно дают самокаты?
За столом, накрытым на десять бандитских персон?

Вот о том и молчит мой приятель, Ворон Арон
(Вместо «Кар!» произносит он это еврейское имя).
Почему я не чёрный, как он? Окружённый чужими,
Я и видимых признаков траура ныне лишён.

Чем заняться теперь, после собственных похорон?
Записаться в «челюскинцы»? Стать служителем цирка?
Диск Луны за окном. На вертушке пластинка,
Хорошенько прожаренная с обеих сторон…





***

Молодой и весьма перспективный следователь-энтомолог
Предложил закурить – я соврал, что давно уже бросил.
Он был так удивительно вежлив на первом допросе,
Что не стал пытать, загонять под ногти десяток иголок,

Направлять свет лампы в лицо и выкрикивать грубо –
Как у них водится – всевозможные оскорбления и угрозы,
Но с улыбкой вручил мне кроваво-красную Розу
И, на том окончив допрос, спрятал в стол бумаги и лупу.

***

То ли тело так остыло, что уже не встать,
То ли талая вода, по жирному толю струясь,
Из водосточной трубы стекает на серый асфальт,
А я губкой впитываю унылого вечера жидкую грязь.

В городе мало людей, и случайные колесницы,
Ревя моторами, быстро проносятся вдоль
Торгового центра, бывшего прежде больницей,
А ещё раньше там, говорят, располагался гиньоль.

Синий мазут мёрзлой промзоны, гулких окраин.
Мы все одиноки и трусливы, что поделать – такой сезон!
Пластилин застыл в волосах, и необычаен
Сэт долбящегося в пустоте ди-джея автономных зон.





***

В джунглях среди пенсьёнеров, грезящих о маргарине,
Сонной артерии лямку тяну, весь покрыт чешуёй
И личинками древоточцев… Родина на карантине.
Гувернёр, обливаясь соплями, тащит обратно домой…

Как-то в разгар эпидемии, на ноги встав спозаранку,
Он с мокасин клей зелёный веткой счищал, хохоча.
Покрыв похотливым взглядом мечтательную обезьянку,
Мой ангел-хранитель любезный в чащобу задал стрекоча.


Я нашёл его слишком поздно, в буераке, в овраге,
Исхудавшего и больного, сосавшего месяц хвощи,
Под пологом эвкалиптов, давших приют бедняге…
Боюсь, ему не помогут уже и всклокоченные врачи.


***

Я пропустил движение в кадрили,
Пасьянс рассыпался, запорот пасодобль.
Что будет краковяк, нас не предупредили,
И менуэт прервал партнерши вопль.

А венский вальс окончился скандалом.
Я вычеркнул последний пункт из списка.
Недаром за глаза зовут меня «кидало».
Все танцы сбацаны, теперь отвянь, редиска!





***

Жизни не хватит, чтоб заново клетку отстроить…
В руке бумажный журавль, под глазом китайский фонарь.
Лучше здесь и сейчас ошибаться и сквернословить,
Чем ласковых слов требуху после складывать на алтарь.

Я первым ушёл (ты и не думал, что смоюсь),
Влился в камешки звуком: гудком, телефонным звонком.
Кровью краба пометил на карте ближайший к нам полюс,
И прямую дорогу к нему прочертил молоком.


***

Нескладно молод, изрядно взвинчен.
А в капельнице – божий дар
Взамен глюкозы. Насквозь вторичен,
Притом напыщен – живой товар

С другим штрих-кодом, с иною долей.
В потемках зыркаю, как сыч…
И чья вина в том, что с гастролей
Привёз я воли паралич?


***

Птицы млечный скелет
В небе парит осеннем –
В луже бензинной лист
Ангелом пьяным лежит.

Зубов почти не осталось, впереди – выпаденье волос.
Диагноз не установлен, или доктор медлит с ответом.
И если Немо спросит меня:
«Что такое вопрос?»,
Я отвечу:
«Нет никого, кто спросил бы меня об этом…»


Последний бутерброд

                                                Я одинок, как последний глаз
                                                у идущего к слепым человека!

                                                             Владимир Маяковский

Уж которую ночь уснуть не могу без грелки.
Лишённый уюта,
Вновь погружаюсь в бессмысленную многословность.
Я одинок, как последний бутерброд,
съёжившийся на тарелке.
Никто его не возьмёт – всем мешает приличий условность.





Проездом

Проездом из прекрасного вчера
В такое же развесистое завтра
Здесь очутился. Не помогут доктора
Вернуть и толику иссякшего азарта.


***

Безоблачной субботы неуют
Предвосхищает тусклый понедельник.
Застрявшему промеж не выдают
Ни швабру, ни ведро, ни даже веник.


Не дурак поплакать

Опять не унять эту подлую слёзную слякоть!
А всё-таки я не дурак поплакать!


***

Перебирая пальцами спросонья,
Поймать струну, и тут же отпустить.
Лицо уткнуть в деним комбинезона,
И ощутить непреходящий стыд.

Услышать дребезжание эфира,
Под это караоке заскрипеть
Зубами молодого бригадира.
И окончательно проснуться.
И запеть…
                                              




***

Большинство здешних доконали цикады.
Грядут холода и, несомненно, растраты.
Пристрастился к лунным приливам недавно.
Пальцы все в марганце, ухо укутано ватой.

Небо цвета невысохшей терракоты.
Тучи, говорят, рассосутся до субботы.
Я вычёсываю из волос чужие заботы,
В горе жужелки рою себе нору.





Каста

Курорт закрыт. Куда подашься дикарём,
Когда везде и всюду разоренье?
Лес вырубают, сохнет водоём,
И скоро в мире мы останемся вдвоём –
Потерянное поколенье…

Секты мутантов прежде станут кочевать
По топким пустошам бескрайним,
Где мошкара окутывает гать,
И тварь болотная все норовит обдать
Гнилым дыханьем…

Мёртвый сезон, его, увы, не оживишь,
Как не вернёшь курортников, погрязших
В грехе печали. Потеряв престиж,
Земля в руинах, и шумит камыш
В коттеджах ваших…

Всему конец. Здесь царствует распад,
Планета, избавляясь от балласта,
Вращается быстрее, говорят,
Спасётся и пройдёт сквозь этот ад
Дантистов каста.






Последнее

Последнее танго. Последняя воля.
Последнее солнце погаснуть должно.
И все это было предрешено
Еще до начала гастролей.

Зеленые ставни. Холодные стекла.
Премьера с успехом прошла по стране.
Но муха с неделю сидит на стене,
Не двигаясь – видно, усохла.

Шкатулка – на полке, а ключик – в кармане.
В такие деньки нужен только покой,
Особенно, если ты, старый ковбой,
Глядишь в отупенье на зубы в стакане.


***

По макушку дядя обалделый,
Как облупленный кивает головой.
Скажем, не по нам такое дело,
А потом добавим: пьянству – бой.

Там ещё один в один нашёлся.
Метил сам, а мазал по другим,
Целеустремлённый, как заноза –
Потому что – мамочки мои!

Если мне туда-сюда зачтётся,
Окаянный разжую мандат!
И возлягу с видом добровольца,
Умудрён, серьёзен и мордат.


Конец рейса

Артелка иссякла,
Остались мука да водица.
И некоторые уже грезят о колбасе.
Значит, рейс скоро-таки завершится,
Но домой поедут не все –

Только отличники.