РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВВладимир Кузнецов
Предъявите слёзы радости
16-10-2025 : ред. Борис Кутенков
***
Я крайне сдержанно расту
Я экономлю воду
Землю, спички и огонь
Пространство, время и тебя
Твоё терпенье и моё терпенье
Я крайне сдержанно живу
Я экономлю космос, свет, и пыль, и камни,
Людей, поступки и привычки,
Слова, желания и руки
Что не долюбили остроумных женщин
Я крайне сдержанно смотрю
Глазами на бушующий пожар
Глазами на бушующий закат
Глазами в те глаза что вспаханы горячими слезами
Я крайне сдержанно дышу
Я не хочу испытывать терпенье
Мира, что даёт мне кислород
Я крайне сдержан и испытываю муки
Совести лишь оттого, что сдерживаю плоть
Я пить хочу.
Я экономлю воду.
***
Ты смотришь на меня отчаянно,
А с корабля причаленного
Сходят красавцы, поседевшие местами,
Как кони чалые.
В глазницах пустых, молчащих,
Нет ни боли, ни жалости,
Ни чувствеца хоть какого-нибудь запропащего,
Но словно нечеловечий момент крутящий
Перемололо их смертями рычащими
А души растрепало, как старые мочалки.
«Это ведь ничего? – спрашиваешь. – Покачай меня».
Приятно, когда ты об этом просишь как бы невзначай,
А так – да, конечно, ничего, не страшно, чай
Плавали, знаем, как чайки
На закате так странно кричали,
Как будто дети зовут маму,
Или рабы – начальника,
Или невинный – палача.
Так и ты зовёшь мои руки из чащи
Своей сумрачной головы, требующей врача,
Остылого, постылого, опоздавшего врача.
Он нальет тебе холодного, горького, кава-чая
Без меда и сахара, и скажет:
«А ты себя как дорогого гостя встречай,
Ты себя привечай,
Ты себя принимай, ты себя руби с плеча,
И это не беда, что голова твоя горяча».
Ну мы тут уж как-нибудь разберёмся сами, чай,
Плавали, знаем, как отчаянно
Пустыми глазницами вращает
В круговерти красавцев чалых,
И как на закате чайки так неприятно кричали,
Словно дети покаявшиеся,
Что зовут мать, как палача,
И как чалки
Под многотонным грузом натягиваются,
Как твои нервы-канаты,
Когда ты, монотонно раскачиваясь,
Просишь, чтобы я тебя покачал.
О пришествии Христа за пазухой
I
пришествие христа за пазухой —
как синица в руке,
только рука давно в чужом кармане.
Конечно, всегда лучше синица,
чем журавль с распятия,
и лучше поздно,
чем никогда
или, допустим, в воскресенье.
но ведь никто же не признаётся,
что пазуха давно пустая,
да еще и с дыркой.
Вот так и стоит он в углу,
надеясь забрать пазуху целиком,
снять её, как гипс с перелома,
и положить в архив
к другим ненужным органам:
устаревшим лёгким,
дезориентированным глазницам.
и только ухо —
ни рыба, ни мясо,
а как стетоскоп на границе небытия —
слышит, как в темноте
шьётся, шьётся
белая нить
в обратный разрез.
как ни крути —
а такое пришествие
всё равно боком выйдет.
и сидим мы,
словно у Христа за пазухой,
только пазуха эта
шита белыми нитками,
и нитки уже дымятся.
II
пришествие Христа за пазухой —
как авось да небось,
только пазуха эта —
не пазуха вовсе,
а многообразие Калаби–Яу.
на Бога надейся,
а сам не плошай –
хорош задавать
глупые вопросы,
Типа – «что такое, да как».
Глянь: вот он стоит в углу,
в одной руке — склеенный тор,
в другой — разбитое зеркало Гротендика.
Да уж, не всё коту масленица,
Особенно если твоего хозяина зовут Эрвин.
Однако снявши голову,
по волосам не плачут —
и мы живём, безголовые,
надеясь хоть раз
посидеть у Христа за пазухой,
только вместо сердца у него –
не топологическая дыра, конечно,
но мост Эйнштейна-Розена,
который ведёт к чёрту на куличики,
Где как раз и пекутся
последние звёзды.
***
кварк вылупился из кастрюли,
суп стал недоварен, но спектрально точен.
сосед по комнате хмыкнул и хрюкнул:
«это ж больше не время, а недовременье,
оно ж из трёх секунд состряпано,
только зря занимает помещенье».
и тут заскрипел потолок,
будто там ходит Локк,
и почему-то без разрешения.
из щелей повыпадали
полуразрушенные формулы снов
да веером разлетелись перья сов.
сосед полез на табуретку,
достал оттуда не лампочку и не ракетку,
а крошечный лифт,
ведущий в подвал будущего.
подкрутили какой-то штифт,
воткнули все в розетку,
и лифт заговорил голосом, как будто из стекла:
«триал-версия вашего времени истекла.
для дальнейшего использования
пожалуйста, предъявите слёзы радости
или хотя бы одно искреннее раскаяние».
***
распухлость минут
падает на пол,
подгортанное дыхание
шершавит стекло,
светоотёчная ладонь
тянется к включателю,
но там –
вытрепанный сон,
выплаканная морось,
я открываю рот,
чтобы сказать
«не сейчас»,
и из него вываливается
обугленносоль,
раздробленнолёд
и я понимаю:
это всё ещё мой дом,
но уже
не я.
***
Ты меня спросишь: «Почему киты?»
А я отвечу:
«Потому что в мире
нет ничего прекраснее кита,
поющего свою отчаянную песню».
Ты меня спросишь:
«Почему киты в твоих стихах?»
А я скажу,
Что не имею никаких причин
Не говорить и не осмыслить
Всё то, что перед нами предстаёт
Ввиду неоднозначности китовых судеб и людских начал.
Ты меня спросишь:
«Почему киты в твоих стихах отчаянно мертвы?»
И тут мне нечего ответить.
Киты уходят и зимуют подо льдом.
Они как будто исполинские махины,
Веками вспахивают толщу дней
И насыщают океан прекрасной песней.
И, может быть, сквозь очень много лет
Найдутся неизвестные причины
Нам говорить сейчас не о китах,
А будто мы – живые люди,
Которыми так важно быть всецельным чем-то,
Которым здесь так важно петь друг другу тёплые слова.
Но ты уверена, мы всё решим.
И мне хотелось бы лишь в это верить.
А мы всего лишь брошенные дети.
И сквозь родительскую стужу мы бежим,
бежим,
бежим,
и стонем бессловесным «Подождите!»
И, наконец, ты меня спросишь:
«Почему мы дети?»
b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h
Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк