РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВАлина Витухновская
Hero Your Comics
22-10-2012 : редактор - Кирилл Пейсиков
Мы жили-были в тире
(из книги "Роман с Фенамином")
Давай с тобой прицелимся
из хриплого ружья.
Метко с тобой прицелимся.
Цель — это я.
Мы жили-были в тире.
Такие были правила.
Только одна девочка
настаивала на мире.
Но она была дурочка,
кальмариха в грязных гольфах.
Единственное, что носила
в ранце, — Гофмана.
Читать не умела:
сама что-то выдумала.
Сморкалась в платье. Хотела,
чтоб я выжила.
Девочка-рыба,
дура чумазая,
не люби меня!
Жалко, что тебя не наказывали
и не били.
Я не нуждаюсь в твоей защите,
дегенератка, выскочка!
Выстрелите!
Я не нуждаюсь в твоей защите,
дегенератка,
выскочка!
Выстрелите
по правде!
Я цель.
Прицел.
Улыбочка.
Обратно
меня не тащите!
Я не хочу обратно!
Давай с тобой научимся
хорошо стрелять!
Мне скучно.
Я не хочу
стариться и гулять.
Я не смотрю на звезды, не рисую.
У меня отсутствует аппетит.
Я как-то невыносимо настойчиво существую.
Чувствую только стыд.
Мне ничего не надо.
Пусть сдохну я.
Бабушка на веранде
мне читает Гофмана.
Мне скучно. Я всем завидую.
У меня большая квартира,
глобус, будущее и повидло.
Я буду картинкой в тире.
Я все рассчитываю заранее.
План выстроен.
Хаосу кости будут вправлены
выстрелом.
Жизнь пилась невкусно по чайной ложке,
как рыбий жир.
Женщины собирались в желудке варить желе.
Жареных кур куски, как дети на руки,
прыгали на ножи.
Я играла в кладбище, ковыряя пальцами по земле.
Девочкиной луковице-голове
неуловима могилы логика.
Смыслом тупым и путанным выпучила ласковые глаза.
Мои уши закладывает пустота,
как мертвый птенец,
выпавший из ее ротика.
И жужжит Ничто, как в мозг замурованная стрекоза.
Девочка играет в санитарку,
кричит: “Бинт и вату!”
Ручные ее врачи
меня из игрушечной смерти выжили,
вынули из меня соломинку и вишенку,
и на странные мои дыры
пришили правильные заплаты.
Меня измучили, пытаясь удивить и обрадовать.
Время бежало туда, где предметы портились.
Плакала чаще, чем били и падала.
Видела мертвого. И его больше всех запомнила.
Оба дедушки расползлись морщинами.
Пара-личность параллельно тени оцепенела.
Все люди вокруг были женщинами и мужчинами
настойчиво и как-то остервенело.
Я не хотела пола и возраста.
Ненавидела свое имя.
Меня пугали брови и волосы,
зубы, ногти, и то, что под ними.
Меня обманывали, что я красивая.
Я не любила все части тела.
Я не могла говорить “спасибо” —
больше, чем не хотела.
Я отвечала, что мне четыре
года, на любые вопросы.
Я думала только о смерти в тире.
Напрасно случались Война и Осень.
Я была умней любого возможного в мире.
Мне было мучительно не с кем...
Мстя себе-существу, я нашла себе место в тире,
и там притворилась вещью.
Однажды тебя ко мне привели играться.
Раньше ты был Ничто, но маму тобой стошнило.
Ты превратился в сына и братца.
И я сделала вид, что тебя полюбила.
Девочку-дуру звали Ира.
Она оказалась моей сестрой.
Когда ты родился, я похвалила
природу, сделавшую Иру немой.
Она ничего тебе не расскажет.
Мир для тебя не случится.
Я приведу тебя в тир, и ты не заметишь даже
как я стану жертвой, а ты убийцей.
Вместо школы я вела тебя в тир.
Врала родителям про одноклассников и отметки.
Ты был расплывчат как воздух. И, пытаясь в тебе найти
определенность, из возможных свойств я обнаруживала только меткость.
Быть уничтоженной собственным братцем —
это было как-будто в спектакле или в книжке.
Я как писатель мертвый, фразами радуюсь,
обступающими человечков,
как в судьбу попадавших,
в мной придуманные
сюжетики и интрижки,
Но меня огорчало, что мама дура.
И за сучьей своей любовью
ко мне, вряд ли она обнаружит литературу.
Ей станет только животно больно.
Больно так, как-будто в желудке гнилые дыры.
Их будет воплями разъедать.
Жизнь, как и смерть, происходит в тире.
Пойдем со мной, если хочешь все знать.
Кинотеатры, скамейки, скверы —
все скатилось за тира предел.
Самое главное, чтоб ты поверил,
что сам всего этого захотел.
Один раз в жизни мне хватило терпенья —
я научила брата всему.
Он забыл мое имя, и звал мишенью.
Он знал свою цель. И не спрашивал почему.
Он стрелял лучше всех, выигрывая приз за призом.
Рядом с ним краснели большие дяди.
Я росла годами, а он выстрелами.
Все шло как надо.
После каждого выстрела он был счастлив.
Других таких детей не бывало.
Тир был одной миллионной частью
мира. Но только ему хватало.
Он не имел друзей, путая папу с мамой,
дерево с птицей, а солнце с тенью.
В нем не было человеческого. Но самым
странным казалось, что и себя он считал мишенью.
Ира толстела, превращаясь в воздушный шарик,
над тиром нашим часами висела,
издавала странные звуки, и улетала
за недоступные нам пределы.
Дети ее звали дегенераткой.
Я знала, что даже мама ей тяготится.
Ей плевали в лицо, стреляли в нее рогаткой,
Но она не умела злиться,
Она улыбалась, не способная ненавидеть.
Я пинками гоняла ее по дому.
Я задевала многих, но Иру обидеть
не удавалось — с ней все было по другому.
Мой план о смерти губила сложность,
пришедшая из ириных запределов.
В ее безумье была возможность,
которой мне не хотелось.
Я не могла разрешить задачу, где Ира была искомым,
а все мы — иксы и игреки ее уравнений.
Она казалась гибридом ангела и насекомого.
Я не могла понять, кто из них страшнее.
Я мечтала, чтоб все случилось по плану.
Смерть представлялась простой, как блюдце,
осколки которого всех изранят,
и никогда не сомкнутся.
Они образуют источник боли,
изрежут мамины руки.
Я хотела не быть, и предельно не быть собою.
Но осколки смыкались кругом.
Ведь смерть, если снова представить ее как блюдце,
склеют ангелы-насекомые.
Мне опять придется сюда вернуться.
Меня никогда не оставят в покое.
Мне приснилась ползучая вечность в тире.
Как в тюрьме, я там покоя не находила.
Я молилась богу, которого звали Ира.
Я проснулась, и знала, что сестра нас опередила.
Тир превратился в зеркало. Зеркало стало клеткой.
В зеркале отражаемый мир расходится пополам.
На одной его половине навязчивые ответы
мной вычитываются, сползая по Ириным пухлым губам.
И воздушный шарик ее лица, беспощадно добрый
опускается к бившим его ногам.
На другой половине мира корчами коридора
коврик кровавый — по корочкам мозга раскатанный план.
Коврик кровавый
молитвенной молью сестрицы дырявлен,
криком разрыт роковым, и раздерган пунктиром.
Крадена смертная радость, и дырится Ирина правда.
Бродит уродство мира дурного, обратного тиру.
Роботом братец бредет, бредя любой мишенью.
Лопает план надувной нелепая правда.
Ира, прикинувшаяся тенью,
телом обила скелет своего “не надо!”
План неизбежен, равно как безуспешен.
Раком обратным в Ничто пробирается брат.
В счастье своем сумасшедшем он кажется вещью,
то есть мишенью, которой не надо мешать.
Как мы смешно размешали мышей и машинки
мысли, шумы и кошмар.
Мы превратились в цветные картинки,
вымершие из ума.
Кинотеатры, скамейки, скверы —
все скатилось за тира предел.
Самое главное, что ты поверил,
что сам всего этого захотел.
После каждого выстрела ты был счастлив.
Я такого не ожидала.
Мира, отвергнутого мной, части,
образовали тщательное Начало.
Без толку ты выигрывал приз за призом.
Вместо Ничто нам всучили Гадость.
В нас стреляли сбоку, сверху и снизу,
и, вроде бы, ничего не осталось.
Но смерть (допустим, что это блюдце)
словно жизнь продолжалась.
Мы, склеенные, крутимся,
вечностью раздражаясь.
Мы никуда не денемся.
Нас видно из ружья.
Давай с тобой прицелимся!
Цель — это я.
Мы жили-были в тире.
Такие были правила.
Только одну девочку
все это не устраивало.
Зачем нас любит дурочка —
кальмариха в грязных гольфах?
Мы бесполезно думаем,
и в мыслях держим головы.
Девочка-рыба,
дура чумазая,
не люби меня!
жалко, что тебя не наказывали
и не били.
Я не нуждаюсь в твоей защите,
выскочка,
дегенератка!
Выстрелите!
Я цель.
Прицел,
Улыбочка.
Обратно
меня не тащите!
Я не хочу обратно!
1987-91 гг.
Hero Your Comics
(из книги "Роман с Фенамином")
Аллергия на галлереи.
Игнорируются герои —
оригиналы ора без крови.
Агитаторы гонореи.
Вы, выпрыгивающие из комплексов
по сценарию Фрейда,
сделайте меня Героем Ваших Комиксов
до (и после) милицейского рейда.
Эпатажные, обнажимные,
выжимающие из имени,
выжимающие из вымени
извинимое содержимое,
заменимое содержимое,
допустимое содержимое,
повторимое содержимое,
со-режимное.
СО-РЕЖИМНОЕ.
Всяческое искусство
ниже моего кризиса.
Всяческое искусствишко
режимно.
Вас унизило
всяческое искусствишко.
Всяческое искусствишко
безопасно для жизни.
Вы, чьи боли расписаны, разрисованы,
Вы же дома сидите, нарисуйте открытку.
Нарисуйте Героя Ваших Комиксов
до (и после) Камеры Пыток.
Вы, о ком я, коли вы не в коме слов,
не в топоре автора, а около автопортрета,
сделайте меня Героем Ваших Комиксов
до (и после) конца (и начала) света.
Вы, спрашивающие легко ли мне,
умерла я, или мне очень модно?
Знаете, Герою Ваших Комиксов —
как вам угодно.
И вы, что с какими-то пробежав законами,
мимо меня, сколотили клетку,
Сделайте меня Героем Ваших Комиксов,
раз вы можете только это.
И когда вы меня заколите,
чтоб была я правильной и послушной,
я стану Героем Ваших Комиксов,
чтоб не скучно...
Легкой мистикой избалованы,
ждали Клоуна, а не смерть.
Так идите, смотрите Клоуна.
Есть на что посмотреть.
Протыкатели беременных женщин
Милые зеленоглазые убийцы,
Целуйте женщин,
Они пришли полюбить вас.
Зеленоглазый убийца,
Сократи красиво и навсегда
Опасное существование,
Данное нам в организмах.
Разменяй данность унизительного стыда
На удачную смерть,
Не мучащую сознание
Паражутями парашютиста.
Парашютист - это трус,
Который боится, что боится разбиться.
Нераскрывшийся парашют -
Высший смысл, подкравшийся к парашютисту.
Весь мир - со сна.
И сознание - худшая мания.
Тюрьмир весьма.
И Дания худшая из них.
И Англия.
И Франция.
И Германия.
Дания худшая из них.
Узник всегда прав.
Узник всегда жив.
С вами были кокетливые бело-ванильные бляди
искусства и кокаина.
Бить беременных было стильно.
Боль взаимна,
Но не умна.
Боль идей -
Не боль людей.
... И они ныли.
И они рожали
От вас
Мертвых детей,
И давали им ваши имена.
И вы грустили,
Когда понимали,
Как плохо
Вы воспитали своих блядей.
Качалась голова,
Волочась больно.
Не было Бога.
Не было врача.
Слова, вываливаясь из горла,
Разлетались по ветру, как зеленая саранча.
В партере хлопали руки мертвых.
Наверное, какой-то параллельный театр
Не прекращает свою работу.
Отрицаемая реальность строит морги,
Осуждаемая, как Сартр.
Но репетиций не назначали,
Когда встречали
Блядей убийцы.
Они младенцев
Их убивали,
И не умели
Остановиться.
Терпите, дама,
Не рвите цепи.
Простите, дама,
За все на свете.
Не отрицайте
наличья твари.
Осознавайте,
Что мы не пара,
Что мы не пара,
Не единица.
Мы санитары,
Нутра убийцы.
А ты из блядей.
А я как нелюдь
В тебя, не глядя
Попал, не целясь.
Старый адреналин. Старая Англия.
Роды убийства сто раз видел ты.
Это не Андерсен, это Адерсон.
Диво дьявола. Дьявола видео.
Блядь убивая, ловя мат ее,
Глушил боли брызгами визга.
Ты внутри ствола автоматного
Уродлив, как истинное убийство.
P.S. Девушки, носящие в животе пищащее кладбище,
в вас будут стрелять убийцы зеленоглазые!
P.P.S. Не избежать убиванья существ животистых
Женского пола несложным блядям всевозмож.
1995 г.
Аттракцион
(из книги "Роман с Фенамином")
Папа дьявол. Тюрьма. Гильотина.
Решето. Талисман. Телефон.
Бож. Коровка ворует Лже-сына
и ведет его в аттракцион.
Там стоит колесо обозренья.
А с него весь видать обозрев,
состоящий из ста повторений,
отражений и справа и слев.
Став героем чужого романа,
папа падает в мусоропро.
В решето ускользает Лже-мама.
В темном небе грозеет угро.
Буря мглою небеет коряво.
Огрызается злой Насеком.
Все вокруг очевидно не правы.
Все, бесспорно, не левы кругом.
У Козла что ни фраза, то ужас,
что ни строчка, то конченый бред,
что ни стих, то за подписью Пушкин
(иногда попадается Фет).
И ничто не могло измениться.
Страшный мир злой роман повторял.
Хоть один персонаж на страницу
где-нибудь, как-нибудь погибал.
Были ранены оба Лже-сына.
Бож. коровка желала стрелять,
как умеет желать гильотина
тени тел в липкий полдень бросать.
И тогда, словно бы беспричинно
мысль одна начала возникать —
как-то жизнь сочинялась козлинно.
Жизнь прожить — не роман прочитать.
Безусловно, условна картина.
Безусловно, бездарен творец.
Бож.Коровка хватает Лже-сына
и сует ему в рот леденец.
Безусловно, за подписью “Пушкин”
подпись бога легко разгадать.
Мы уже его злые игрушки.
Мы еще не хотим умирать.
Мы не все еще зомби убийства,
мы не мертвая зона творца.
Мы уже не вольны ошибиться
в убедительном чувстве конца.
Что же длятся ненужные миги?
И, сжимая игрушечный мозг,
для чего продолжаются мысли,
протекая сквозь дым папирос?
Что же слово становится криком?
Почему не покинуть никак
эту темную комнату игр,
место казни, заразы и драк?
Нам не лгали. Мы зла не творили.
Отворили концлагерь конц-ла...
Мы Козла о пощаде просили.
А другие просили Осла.
С колеса решето покатилось.
Подползал сумасшедший рассвет.
Папу дьявола мама убила,
и могилу пометила “Фет”.
Он лежит, как положено Фету —
прах, одетый по праву во фрак,
и желает курить сигарету,
и зачем-то не может никак.
У Козла молока нет и сыра.
Чуду юдятся вслух голоса.
В луна-парке остатки Лже-сына
разлетаются с черт-колеса.
Это все обалдевшая осень,
это бешеный болдинский сон.
Это кто-то по имени Осел
был простой иностранный шпион.
Все прошло, только Божья Коровка
все живет, и жужжит, и кружит,
а над ней проливается кровка,
и на травке зеленой блестит.
В решето насекомые смылись,
захватив с собой часть талисма....
Осы козлые кровью умылись,
и тихонько уходят с ума.
Пистолет. Листопад. Гильотина.
По слогам повторят голоса:
“В луна-парке остатки Лже-сына
разлетаются с черт-колеса.”
А Тюремщик с Угрозом грозеет.
Под столом Насекомый живет
А Козел ничего не сумеет.
А Осел ничего не поймет.
Буря мглою корыто покрыла.
Насекомый украл талисман.
И Осел тривиально текилу
в виртуальный плескает стакан.
У Осла неразборчивый почерк.
У Козла неплохие стихи.
Их обоих задавит Лже-дочка
От какой-то вселенской тоски.
Телефонит. Туманит. Лже-мама
Спит, накрывшись чужим решетом.
Кровянит пистолетная рана.
Мусопровод кишит насеком.
А Лже-муж сумасшедшие горки
размотает на свой телефон.
Решето разбивается в гонке.
Закрывается аттракцион.
1993-96 гг.
Умри, Лиса, Умри
Промолчу как безъязыкий зверь.
Чтоб узнать, что у меня внутри.
Разложи меня как тряпочку в траве,
И скажи: «умри, лиса, умри».
Покатились по лесу глаза,
Чтоб на себя не посмотреть.
Ты сказал: «умри, лиса, умри».
Это значит нужно умереть.
Промолчу как рыба и мертвец,
Чтоб тебе спокойно говорить.
Разложив меня как тряпочку в траве:
«МРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИ».
Ржавым будущим по мне прошлась коса.
Полумесяц вынул острый нож.
Все сказали мне: «УМРИ, ЛИСА, УМРИ, ЛИСА».
Все убьют меня, и ты меня убьешь.
Я уже не слышу голоса.
Если хочешь, все же повтори:
«РИЛИСАУМРИЛИСАУМРИЛИСА
САУМРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИ».
Не узнаешь своего лица,
Попадая вновь все в тот же ритм.
Только не УМРИЛИСАУМРИЛИСА,
А УМРИ И САМ УМРИ И САМ И САМ УМРИ.
Посмотри в мои красивые глаза,
Я хочу тебе их подарить.
Помолись: «УМРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИЛИСА»
ИЛИ САМ УМРИ И САМ УМРИ И САМ УМРИ.
Я затем даю себя убить,
Чтоб в шубийство кутаясь в мороз,
Ты бы мог рукой пошевелить,
Как когда-то шевелился хвост.
Перед зеркалом ты рыжий шерстяной,
Словно зверь с чудовищем внутри.
Ты однажды отразишься мной.
Я скажу тебе: «УМРИ, ЛИСА, УМРИ».
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney