РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Галина Рымбу

Слова из органов

28-10-2015 : редактор - Андрей Черкасов






* * *

…вроде как боги — капли воды, частицы
листвы, несущиеся без движения на спинах согнутых, — в лучшую смерть,
и кровь, что сердчает,
пока один не в силах поддаться другому в объятиях – вроде как бог богу —
старается говорить «обними меня», но ничего не выходит; и тот один, что снова
с миром решил совладать, как только выпустили из круга учреждений,
подлеченного, на специальной коляске, вернувшись домой, лишь головой бьется
об угол кровати.

пока здесь, в другой развертке «лучшего»
«маменечегоесть» — шумит в голове огонь, «нечего есть
матери и тебе» – вспыхивает отец; и голода свет в углах
быстро вскакивает на спины клопов, заглушая либидо ночи;
в которой уже спит под ванной глупая мертвая кошка,
моя глупая! осень свертывает все в одно чаянье:
осыпаются стены, панели, встает
отец за водой, стряхивая клопов;
трубы гудят, открываясь как
соцветия; слышно как соседи омывают тела: ледяная вода, обнажившись — нет,
она не течет, не-действует; в сердцевине двора у мусорных баков двое
делают запретное, делают новых
частично заторможенных, как
последний автобус, ползущий медленно по районной дороге
с несвежим водителем — без рук — струящийся руль;
ползет, чтобы принять последние свертки работающих, их
конечности, крик моего отца, его
старость, их
проклятую сперму, зловоние,
от которого как свидетельство я здесь,
собрав все вещи в школьный рюкзак, обогнув гаражи и погреба,
проскользнув в тамбур, резко подкуривая, не имея средств связи,
представления о реальности, в которой будет прорыв
как сладости и молоко на столе у политика, как
дроны внутри событий, тепло и вода.

скоро подводит речь, слишком скоро, так,
что место без нас — словно в кóму отходит само —
другому (в объятья).



* * *

я стояла в темноте все как обычно металлические
ступени сжимаясь маленькая женщина в коротком
платье раскачивала на детской площадке доч? в курортном городе
городке обрушиваясь площадка в мелкое
движение камней суперлуние она иная
истерический астероид выиграл войну за проникновение
в мир мелких европа
призраки якобинцев в хороших плащях вываливаясь из машин
выдавливая народы словно майонез из тетрапака на
мертвых пир прикосновение — пружина
словоблудие вокруг сигареты взаперти осень украдкой двигаясь
частичный объект мерцающая щетинка на
ногах пристальные хорошие (горят
прибрежные воды) прерванная неспособность и тот
кислый трип истончившхся любовников япония я чувствую
держится как на маленьких основаниях громадная горка
по которой ускользая сирия
вне красного черный зеленый объект в песочнице (знак)
иглы в игрушках совриск соединенные штаты в одном приеме
запрещенных средств из фильма купание призрак крикливый фем.материнство твоя
ды-ро-чка сфотографированная на праздник из синеватой дымки
выплывающая прием украина
пищи и снова ты порезан в шкафу как фрикции ненавидимый блеск едва сдерживаясь
анальгетики с алкоголем возможно это и есть твоя площадь твой выход исключительный интерфейс в братстве
пурпурных чудовищ под вращение дешевых цветов гудящих колбас
женщина покупает пока я вхожу в ее «моя молдавия»
ребенка твой я во второй раз утраиваясь в одиноком
пиши мне поскольку сибирь
еду на верховном драконе в твой сон если
они обнаружат



близость

дам осени совершить то, что не в силах сам, изнаночный (человек),
живущий швами и погрешностями, теплом другого (тела), дрожью, запахом, каплями ее пота,
когда она раздевается, оставляя меня, чтобы быть с другими (мужчинами),
вынужденного висеть, как в петле, почти не (дышать), глядя в большое (окно),
где свое государство уже развернул октябрь:

пьяные и слабые подгоняют сами себя в неизвестном направлении
посреди улицы собаки, постанывая, сгрудились в красный комок и (какое-то время) дождь
я слышу (теперешние) желтые листья на пустых синих формах (власти прежнего), ее волосы
на (его) тяжелом полицейском значке, на торных сечениях времени,
ровный, как день — рвотный рокот (возможных) орудий вблизи ее виска.

пока она молча разносит в клочья (по себе) — проникновения, разбрасывает по комнате свою боль,
напрягается, как лошадь в присутствии (……) пока чужой, замирает здесь (несколько раз),
выхватив еще сил для (другой) борьбы, борьбы чужих на гладком, на других сглаженных женщинах, которые глотают свой испуг (под ним), глотают еще нейролептики, (бритву)
в бдительных городах, тех, что мерцают (лишь) воображаемыми огнями,
оставляя (меня) вывернутым наизнанку.

неужели за этим трудятся ее (упрямые) кости, держатся мои швы,
пока вязкая адская жидкость разливается на (наше!) красное — (как ты видишь),
и изнутри — (как чувствую я), в общем теле.



menstruus

все вытекает: слова из
органов, темнота из темноты
движется вплавь по комнате, по лицу,
внутри течения — желающая скука (откуда это, из меня?) и
теплое — красное на
белое, лежу — «жуткое все, жопа», думаю, — «мир как мир».

пока они приходят поочередно в историю,
в истории все ходят, хозяйничают такие,
яйца чешут, впрыскивают свой мир (не текут) в мой — мир как мир,
пока я лежу, жуткое (ну да) — ткань тела
и поверх ткань; что думаешь ты — неважно,
все равно думаешь как мясник, думаешь ясно —
остановился в своем мутном
времени или лопатой гребешь политику под себя сам,
оглядываясь, трусливо течешь, —
хоть так…



* * *

нищета
одиночество
истерия

воспаление десен
искусственный шелк
беспорядок

провалы в памяти.
словесное недержание.
мать.
алкоголь.

игра на выживание с мрачным
настроем, аналитик
не по карману. прыжки
через турникеты. незатейливый
секс.

конкретные стихи не про нас.
йогу, расслабленность, творчество, созерцание
засунь себе в зад, поколение
фиолетовых губ, шрамирования по любви, упадочных
жестов, легкой
лжи, гандонов
с игрушками.

она ждет тебя в неожиданном месте, может быть,
прямо сейчас, за углом,
чтобы взять своими теплыми руками твои руки,
чтобы быть уже навсегда и не
оправдываться. горячий марксизм. жуткий
день. медленные
движения тех, что остались наедине с собой
в полумраке московских баров и чистых фалафельных
копошатся, на хрустящих простынях, в увлекательных
путешествиях.

смех, танцы, мессия —
во сне. то, что не может произойти —
наяву. расслабленный и расслабленный
выходят вместе. во рту
горячо: все,
что свершилось.




* * *

черви времени четверомира голос разоблаченный двигают под землей.
раздраженное солнце встает над стекленеющими в новом по-новому разгораясь.
иная близится война, иная
война и множество в ней войн.
Паунда тащит Брехт на
прозрачном плече, в полутьме:

«ничтожество, нищета, ничтожество утвердилось в мире давно
и правит» — шепчет Паунд, и ты из ничтожеств волочешь гнилушку
моего духа, в будущее, из ничтожеств один.

«что помнишь, то помнишь: все, что вспомнилось, то твое: и стряхивай тело тогда
как простую пыль» — рваный столб законов гласит, утверждаясь в сознании; укрывает
солнценочь, как всегда, и тепло выедает из четырех домов под знаком разлуки,
воздвигнутых посреди единого моря, на буровой платформе, где

бухает правитель, шатаясь среди
осколков, выплевывая новых, но тут же
меркнущих как
класс,
проводит сдержанно рукой по
библии, смысл которой закрыт, в которой
наша библия — «Капитал» томится поддерживающим огнем
в нефтяном сумраке; желающий глаз принимает информацию
о том, кого нет, вносит в реестры отсутствия, насаживает на иглу зрения
невозможное, — в тот же момент, когда ты
делаешь что-то привычное, то, что само собой
стало, как внутреннее: печень, тревога, бронхи, борьба, мир, мозг, —
в поддерживающем ожидании начинается всяко твой день.



* * *

дышать, чувствуя, как стрелы времени вжимаются одна в другую,
сейчас в сейчас, развязывая узлы, полные распри,
врезая в слова различные окончания, оставляя в дураках это «что чувствуешь?»
там, где ты говоришь «все какое-то беззаконие
течет по каналам и венам, оставляя меня одного»; что-то есть кроме
того, что есть, наплывающее как бы поверху, и твердые основания всюду раскалывает,
утверждаясь: политика: каждой овце дал съесть бритву давно
пастух не-сущей природы и теперь: террор, утвержденный в пользе для тел
и тела, приносящие пользу, в какой-то момент просыпающиеся бесполезными,
как будто бы в темноте спичка гнилая робко входит в смелый огненный круг, и тот
тут же сжимается в точку, разносящую зрение в клочья.
(…)круговращенье истощенной речи в застывших закусочных, мрачный
друг, тянущий по-взаперти пустую поверхность, по-советски прямой —
красное на золотом – вымпел влечения, вброшенный в сегодняшнюю несдержанность,
никем не встреченный. жар смутных фильмов в кротовьих норах — едва видны; мой
маленький сын на ступенях лечебницы, медленно переходящей в зоопарк,
шар, что держу я в руке, волнуясь, пока меня, вздрагивая от слез, держит мать
и мрак, что бросает обратно в постель. —
в множество расстроенных струн, едва улавливающих настроение любимых, вещей, но все же
лучше, чем «мы», чем холод набрякших метафор, чем длинные руки того,
кто уже сидит на переднем краю, в краю безумия, верхом на стреле обнаженным ввинчиваясь
с другой стороны явного — как китайские ножницы он может только ходить по лицу,
держать за запястья и больше вообще ничего, уговаривать кровь…



* * *

оно не думает, не желает —

думает оно хорошо.

и лжет: читай так,

но тки так, как не знаешь ткать:

пустых волокон машины свет,
сцепления в голове.

только свет машин и окно сообщения
в окне без сообщаемого,

где кивает один, а другой
знает что-то.

пиши как думаешь: не пиши.

как тянешь себя самого
в сигареты две,

как девственник мокрое время, знаешь закон взаперти

клопов, теснящихся в челночке
Кузанца. на — легкий просвет
внизу, ниц.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney