РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Диана Рыжакова

Стихи

16-11-2017 : редактор - Женя Риц





Во сне
 
Я боюсь умереть во сне.
Ночь снимает пальто в прихожей,
Говорит: подойди ко мне!
Возле форточки неотложной
 
Спит отец; под иконой мать
На коленях стоит в молитве.
Когда кинулись поднимать,
Распрямить её не смогли мы.
 
Лебедь-бабушка, вся в огнях,
В глубине пуховой перины —
Заточенные стопы, взмах...
— Не простынь, моя балерина.
 
Звёзды трогаются чуть свет,
Снег небесный ложится подле,
Тает ближе к полудню: полно,
Смерти нет.
 
 
Бабушка
 
В деревянном домике ребёнок,
Смешное ласковое дитя:
Из пелёнок чуть выросла
И уже бежит встречать
Внука, приехавшего на дачу.
А он важный такой, удачливый,
Смотрит по сторонам,
И жена его тоже там.
А она бежит, не чуя больных ног,
А она и живёт-то только из-за него,
И ждёт его, и верит в него
Ласточка, Солнышко, Бабушка.
 
 
Подарок
 
Перестать переваривать окружающее пространство,
Жить поедче
Двадцать первого двадцать первого —
И остаться такой, какой могла бы стать:
Чуть больше, чуть мельче
 
Я была бы, если бы...
Но — не умею,
Боязно встретить себя в зеркале,
Волосами-медянками вьющуюся от корней,
И окончательно окаменеть
 
В крошечку,
Нет семи.
Непросименя!
Лишнюю, как красота тяжеленных кос,
Неидеальный нос,
Беззубый голос,
С именем непереносимым:
Непросименя!
 
Любимую кошкой и чужими детьми.
 
21.02.2021
день рождения
 
 
Шинель
 
Сколько лет на цыпочках ни ходи,
Новую шинель украдут
В каком-нибудь Рыбинском переулке.
Прячься не прячься за семизамковый редут;
Не успеешь спросить «Кто тут?»,  
Не успеешь загуглить,  —
 
Расцветут, распустятся,
Пятнами пойдут по щекам:
Здесь обретается, курит, мелет?
Те, кого она написала, нужнее нам:
Синтепоновые пуговицы, подкладка фланелевая.
 
Перед глазами значительное — курсивом,
Вглядываешься в лицо улицы: не соучастница ли?,
Выдыхаешь в форточку: вот спасибо!
Никого не простив,
Карнизом загородив
Открытую с девятого перспективу.
 
 
Птица
 
Утро. Улица.
Скребут, царапаются тормоза,
Мельтешат дверцы.
Солнце в глаза — тьмой гигагерцы.
Скоро наступит весна и на этом деревце,
Скоро весна подойдёт вплотную, поднимет лицо:
— Алё, птица, пора бы приободриться!
Никому не легко, кончилось у Господа молоко,
Птичье твоё молоко.
Смотреть на тебя — тоска, очень уж высока ветка.
Спускайся на землю, детка.
 
 
Лето
 
Губы облаков белые,
Уголки, смотри-ка, наверх бегут.
Мякоть лебеды — хлёбово пути —
Осами протяжно гудит.
 
Он вошёл не сразу,
В дверях стоял,
Примирялся с тем, как звучит рояль,
Слушал ноты ночи и табака:
Всё опять не так.
 
Золоченым диском
В дверях стоял.
Это всё столбы! — Он поджег поля,
Это всё моря! — Он изгладил рябь.
А теперь сентябрь...
 
Лодки смотрят вглубь пристально,
Укрывают головы пристанью,
Плещется мелодия, в ней
Рыбоньки мерцают на дне.
 
 
Божья коровка
 
Живёт на листе
Плотном, зелёном,
Если зевнула — в спичечном коробке.
 
Всё, что мы знаем о ней — кулёма.
Приятно, когда ползёт по руке.
 
Я ничего не знаю более, ты ничего, м.б. он?
 
— Любимый! —
Губам — микрофон, пионерам — пример, —
Пару минут о божьей коровке,
— Классная, точки-родинки на щеке,
Кажется, огни не погаснут
На озере Селигер или на Маяковке.
 
— Любимая, несколько слов о божьей коровке?
— «Божья», о насекомых — грех,
Словно она для всех! Пойми, не для всех!
 
Мальчик, веры которому ни на грош,
Скажи мне:
— Ты красивая, — говорит мальчик
И гладит по голой спине.
 
 
Полночь
 
Полночь хотела бы стать голубицей юной,
Петь голоском пронзительным на октаву выше,
Лапами, окольцованными июнем,
Мякиши подоконников ворошить.
 
Пруд золотой мечтает о половодье,
Хочет волной захлестнуть, захватить паркеты.
Ломтик окна мечтает о черноплодном
Небе, о неизведанном.
 
Ты спишь и видишь какой-то кромешный рай;
Плотные шторы особенно беспощадны
К горлинкам желтоголовым. И не прощай,
Спи себе на здоровье!
 
Я не планировала, не настраивалась — до утра.
Но в пустоте плакальщицы* сгорают.   
Там Альтаир, будто наступит завтра,
Тащит свой скарб.
 
Стол приподнялся, рухнул надгорный слой,
Падают на пол чернильные капли кайфа:
Морфий Бодлера, странничество Толстого,
Незавершённость Кафки.
 
*Плакальщицы — так иногда, особенно в арабской литературе, называют последние три звезды Ковша Большой медведицы, первые три — Катафалк.
 
 
Боковое зрение
 
Не мигая
Смотрел он внутрь.
Мы расступались,
Боковым зрением провожали
По коридору.
 
Поверх поручней каталки,
Там, где обычно лежат ладони, —
лежала война.
 
Помнишь,
Как сплетал пальцы на узкой спине,
И любимая убегала за новостями,
Возвращалась под вечер
Усталая,
Переполненная газетными заголовками,
Вкусом кофе и табака.
 
Ты выходил из классического шрифта в неоновый,
Метался огненной точкой на поводке.
 
Она ставила на стол дымящуюся кастрюлю,
Вышептывала из открытого окна имя,
Искала взглядом.
…Посреди костылей и палок,
Упирающихся в пузыри линолеума,
Посреди молодых тел разной степени тяжести,
Над подножкой каталки
Висели культи ног.
 
Симметрия боли:
Ни кистей, ни ступней —
Четыре бинтованных обрубка.
 
Он почти не дышал,
Он катился
По безвыходному коридору,
По козьей тропе в белёсых разводах
облаков,
Не смотря ни на что.
 
 
Детальная фотография
 
Обратная сторона, обратная дорога,
Брат в середине, подписано: «На века»,  
Правая моя рука, наворотившая уже так много.
Путь в Егнышевку неблизкий,
Несколько километров то вверх, то вниз.
По парам гигантские вековые дубы,
По парам шелковистые ели,
Из-под подолов выглядывают сопливые,
Напрочь забытые грибниками грибы.
Травы покладистые, расслабленные
Целуют электрические столбы,
Впитывают блики, цвета. Цветы:
Нежные колокольчики, прозрачные незабудки
Сливаются с колеблющейся Окой. Сманить бы
Строкой синее солнце, отражённое в чёрных глазах,
Знаками — терпкий запах гречишного лета.
Кожей порывистого ветерка почувствовать
Нарастающее нетерпение: «Привыкай!
Быстрей, быстрей!» — лёгкость, бегущих
За рейсовым автобусом дней.
 
 
Сызрань
 
Словно чехонь в воде,
Сызрань в базарный день —
Крымзы в рот набрала,
Возле весла
Жирная чешуя проблёскивает:
«Чао!» — типа.
Голову покрывает вязанная крючком паутинка —
Петра Алексеича град!
Не уступит ни пяди!
Родовые земли вытянулись на параде:
— А уж как, матушка, рады...
Пунцовая, винно-сладкая вишня,
Из ведра еле слышно:
— Постой, — говорит, — попробуй!
Молчит, плавниками сучит.
Мокшанские медоносы:
— Доча, гречишный, цветочный…
С другого конца -—
помидоры-сердца трескаются:
Кровища, страсти!
Любить бы, да не пропасть...
— Ба! — Говорит и дальше рулит.
 
Сызрань — город на Волге, основан по указу Петра в 1683 году. Возведён на землях мордвы, мирных пчельников, ибо прилетало им отовсюду. Мёдом лакомились казаки, татары и прочие прекрасные люди. Вот крепость, по мнению Петра, и должна была решить эту проблему. Хрен вам, а не мёд!
     
    Воевода Козловский постарался, место выбрал удобное — в междуречье Крымзы и Сызранки.
 
     В прошлом веке каждая, уважающая себя сызранка вязала пуховый платок-паутинку.
 
     «Ба» — типа: «да ладно», типа: «ну очень декоративная любовь».
 
 
Москва-Караганда
 
Стиральная доска — волжская вода.
Прямо с поезда «Москва — Караганда»
Свела, перестирала...
От усталости ни следа!
Ныряешь белым-бела в пуховый песок.
Бабушка Галина Кузьминична
Высокая-высокая,
Облако вылитое:
«Волга тебя ещё не вывела?
Чай, не дома!»
Уточняю:
Здешнее счастье на час вперёд,
Сейчас оно по улице, названной в честь героя,
Летит, поёт.
Уха на первое,
Оладушки на второе.
 
 
Градская история
 
На стуле с потёртой обивкой
Из тех, довоенных и крепких,
Размашистой мухинской лепки,
Под суриком платья в облипку.
 
Она была девонькой ушлой,
Шутила травила цензуру,
Ей шли разговоры про дурку,
Её оттопыренным ушкам,
 
Анютиным глазкам с полянки
Похабное шло будто ярость;
Казалось, что пустится в пляс
Сия разбитная пацанка
 
Восьмидесяти с хвостиком, хвастать
Мечтавшая сумочкой модной,
А после развала завода
Шутя разливавшая квас.
 
Шутя схоронившая мужа,
Шутя поднимавшая дочек
На клетчатых пухлых ладонях,
Шутя отсудившая площадь,
Зубастую Красную площадь
У собственной матери, впрочем, —
У нас, у москвичек, бывает.
 
Сидела по центру палаты
С поглядкой за снежным замкадом,
Обмякшую руку украдкой
качала.
 
*1-я Градская больница Москвы
 
 
Где-то
 
Где-то по улицам, скроенным встарь,
Бесцельно петляет утро
И, оживляя зелёный янтарь,
Заполоняет маршруты.
Ратные пинии — зонтики в ряд —
Празднично шествуют рядом,
Порабощая рассеянный взгляд
После недолгой осады.
Важные птицы на башнях сидят,
Ждут своих правильных принцев,
Пёрышко к пёрышку — гладный отряд
Твёрдых моральных принципов.
Вьётся сирень*, умиляет свирель,
Мерно качаются двери,
— Время del te! —  метрдотель
Весело карамелит.
Там никогда не бывало широт
За болевым порогом.
Там, на холме, проживает народ
Благоустроенный Богом.
 
Ora del te —  время чаепития
*Примета времён глобального потепления —  в январе в Европе цветёт сирень. Новейшая традиция европейцев —  украшать дом на новогодние праздники веточкой цветущей белой сирени.
 
Битва
 
Словно богатыри былинные,
Из кулачных времён прибывшие,
Встали вокруг стола добры молодцы,
Смотрят на деву спящую зачарованно.
 
За широкими спинами люд галдит:
Бабушки-рябушки в анамнезе,
Вороньё карманное,
Рыбки чистого золота.
 
А дева спит, горя не видит,
Страха не знает,
Тревоги нет.
 
В город, который полюбила-выбрала,
Дорога ведёт по выбоинам,
Гуляют здесь вольные сквозняки,
Пересвистываются,
Деве не рады,
Да войско
Рядом:
Белые воины
Против
Гниющей тьмы
В коридоре затмений,
В операционной зимы.
 
 
Самоизолировался
 
Один мужчина самоизолировался в парке аттракционов.
Он катался на колесе обозрения.
 
Когда кабинка оказывалась на самом верху,
Ветер раскачивал её из стороны в сторону,
Город вокруг ходил ходуном —
Бескрайний, безлюдный.
 
Как чёлн посреди штормового моря
В девять баллов, —
И никакой надежды!
Да и не до неё, —
Он крепко держался за поручни,
Упирался ногами в пол,
Он глядел сосредоточенно и серьёзно.
На это уходили все силы.
 
Потом он катался на французской карусели.
Белые холёные лошадки
Неспешно гарцевали,
Будто ничего не изменилось с тех пор,
Когда парк был полон
Разноцветными детьми и воркующими женщинами.
Он кружился и кружился,
Мимо проплывали фонтаны, автодромы, комнаты смеха,
Мимо проплывал чудесный день:
Благоухала черёмуха и ландыши,
Соловьи и лягушки пели —
Слов не разобрать —
На языке народов сияющего пруда,
На языке розария
С розами белыми,
Розами красными,
Тюльпанами,
Нарциссами —
Душа ликовала,
 
Пока не пришли полицейские
И не препроводили его домой.
 
 
Тихому океану
 
Во времена изоляции — времена симфоний —
В тягостном молчании она выстукивала на айфоне,
 
По кромке сумеречного океана — сперва в кафе,
Миксуя позы, пятна кофе,
Пятна спермы:
 
Не бойся меня, океан, сыграй здесь пьяно.
Когда я бесплотная
 
Воздуха не хватило, смысла,
В глубинах трёхстворчатой барахолки его выискивала —
Не нашла,
В тебя вошла.
 
Ты мне не нужен, —
Писала она через месяц берегового блуда,
Писала с заглавной буквы, —
И любоваться тобой вместе с тобой не будут
 
Ни пятый айфон,
Ни чёрно-белые клавиши — Япония наяву.
 
Музыка изнутри,
Стоит сжать ладонями голову.
 
 
Баошичи
 
Изумрудный свет в старинной чаше,
Сколы и трещины по краям ощупывает языком заря,
Олеандры томятся в глубокой тиши, ничьи,
Только ветер порывисто дышит —
Это Баошичи
Выплывают на берег из узких колодцев времени,
Из спутанных завитков,
Из плена фарфоровых облаков
Выпадают,
Вытягивают загорелые шеи,
Распластываются на камнях,
Оживают профили на камеях.
 
Черногория — медленная земля,
Будто горячий кофе или сухое вино.
Сестрица к сестрице потягивают улыбки на лицах,
Каждая смотрит в своё окно, но лишь одно
Нараспашку — ночью открыты ставни —
И лишь она могла бы, но так и не стала...
В Бока-Которском заливе повесив нос
Дремлет лёгкая лодка, укачивая на руках
Чешуйку, лепесток плавника.
Рыбка моя ненаглядная,
Каменная моя рыбка.

 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney