РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВСергей Гузев
На мертвой точке
12-11-2008 : редактор - Данил Файзов
***
То ли мёртвой обпился воды,
то ли впрок сулемы наглотался –
от какой-то безвестной беды
в полушаге остался.
Затаилась она до поры,
подступает – желудочным страхом,
так что хочется враз – ноги в руки, и махом
через все проходные дворы!..
Ну, а если она
в круговой залегла обороне? –
в подворотне каждой, во всякой древесной кроне,
и филёры с ранья на стрёме чуть не в каждом дверном проёме,
и уже не уйти, потому что нет никакого кроме,
и повсюду хана?
«Распускались, тянулись головками ввысь цветочки,
тут и грянь непогода – откуда она ни возьмись! –
в тот же миг опустела клумба...» И страшная мысль
навсегда застревает на мёртвой точке.
РАННИЕ СУМЕРКИ
Крупнозернист – по близорукости – пейзаж,
стоит природа без особого призора,
и земнородное – попался на глаза ж –
взимает мыслимую подать с кругозора.
В провалах сумерек отчётливы мазки
нагих кустарников, и взморье каменисто.
В периферийном зрении – ни зги,
сетчатка – полотно пуантилиста.
Так – с косогора постигающий азы
пространства, напоённого озоном, –
ах, мне б фасеточную призму стрекозы! –
вздыхает увалень в пальто демисезонном.
С минуту смотрит ещё, скептик записной,
в карманах роется и прочь уходит вскоре –
вверх по тропинке, оставляя за спиной
с натугой дышащее море…
Внезапный шквал – и на дыбы кусты
встают разлаписто, как колесницы Рима.
Прильни хоть к Цейсу – панорама пустоты
по-прежнему необозрима.
***
Всё совсем, как и было при жизни – не так ли?
…От подушки на скулах остались полосы,
после долгого сна подглазья набрякли,
грудь растеклась, спутались волосы,
и, обнажена, бесстыдно зевая, –
с прерывистым стоном,
до райской слезы почти, –
соскочив с постели,
ещё живая,
босая,
потягиваясь,
встаёшь на цыпочки…
***
В пух и прах разбита жизнь – и слава Богу,
горя мало!
Подвела тебя к последнему итогу –
и сломала.
Кто заменой тебе станет в звонком хоре,
что за птаха?..
Легче пуха человеческое горе,
легче праха.
В КРИВОМ ЗЕРКАЛЕ
Прерывается бденье в пустой квартире,
просыпается сумеречный ландшафт…
Как последнюю правду сказать о мире,
если мир не терпит последних правд?
Дорассветный простой в заоконной астме –
заводская труба, наконец сыграй!
Если ад – это мы, то скажи сейчас мне,
где же рай и зачем нам рай.
Кто меня призовёт в дураках остаться,
приструнит мой мозг – дескать, не беда?..
Кто сказал, что живу я? Ведь может статься,
что меня и не было никогда.
***
Под сенью развесистой клюквы
говядо пасётся, мыча.
На что же, упрямствуя, буквы
выдрачиваешь сгоряча?
В отечестве мягкоголовом
чем вирши – нужнее удой.
Кому разбирать их? Коровам?
Быкам с натружённой елдой?
Убоине будущей жвачка
в прибыток – чтоб мясо росло.
Эх ты, авторучка-писачка,
избрал себе рукомесло!..
БЕСПАМЯТСТВО
Азовская лохань – зелёная тоска
с помойным запашком – летейская мокрота:
бултых! – и память, как ударом тесака
снесло – кто б ожидал такого укорота!
Аз празднокиснущий, отрезанный ломоть,
прополоскал костяк… И что теперь? – по девкам
вези, кривая! – околесицу молоть,
пить мёртвую на пару с Полидевком…
До сердцевины музикийской не долез
мой бедный черенок – не осчастливит перлом.
Саднит напрасно сделанный надрез
на древе – ныне ссохшемся и прелом.
На дне стакана пасть оскалил, как зеро,
мой Полидевк… Окстись – ни девок, ни закуски,
лишь патефонный треск – там охает Пьеро:
он говорит jamais и плачет по-французски.
НА БОЛЬНИЧНОЙ КОЙКЕ
...я к праотцам уже почти
отправился, но – чу! –
кто мне сказал: копти, копти?
И я копчу, копчу.
Отсрочен – кто шепнул? – платёж,
не время под плиту...
– Бог знает что опять плетёшь!
Бог знает, чтó плету.
ДОН ЖУАН
Великосветский рогоносец бровь насупил,
с презрением ответил на поклон...
Я – средостение страстей, мне имя – жупел,
моим завистникам же имя – легион.
Полуопальным существую инсургентом,
на целый мир с пелёнок ополчась,
и список жертв моих – exegi monumentum,
раз нужен женщине калиф на час.
Давно умильная слеза мой взор не застит,
хотя бретёр и фаталист не однобок –
жестокий агнец, теплокровный аспид,
противоречий спутанный клубок.
Да, флирт – игра, и вожделение – интрига!
Любовь с опаской – вот свобода из свобод –
нагрянет в точности, как варварское иго,
с ног на голову всё перевернёт!
Азарт пленения – вершина самовластья!
Но чаровница поддалась – и я иссяк…
Риск быть заколотым на ложе сладострастья –
вот наилучший афродизиак!
Легенды ходят обо мне в простом народе,
а в свете мне, как псу, кричат «тубо»,
язвят, третируют – за то, что по природе
я лёгкий призрак в кружевном жабо.
И грязный щелкопёр готов меня ославить
за то, что я – один среди раззяв! –
мог крыльям бабочки свободу предоставить,
ворсистый кокон бережно разъяв.
***
Как музыка растёт – дичком!
Зубодробительным смычком
зудит, и звук – младенец в зыбке –
заходится, мертвея.
Сбой.
Подли агонию, подпой
агонизирующей скрипке,
гармонии полуслепой…
***
Кабы взять и выжечь калёным железом
предназначенное – а там…
(В полночь – оборотнем – всё тем же лесом,
по своим же слепым следам.
Раз за разом – кубарем – в яму волчью –
вот и вся тебе благодать!)
Что же, книжный червь, наливайся жёлчью,
чтоб могильный не мог обглодать.
ПО ТЕЛЕФОНУ
– …Как я? Да я никак… А ты, как ты?
– Чернильной тучей – как перед ненастьем –
вздуваюсь в сумерках… Что называют счастьем?
Куда бежать от пустоты и духоты?
– Все, кто бежал, переполняя грудь
калёным воздухом, не от того бежали –
от тени собственной… Забудь – извилист путь,
нет указателей и нагло лгут скрижали.
– «Ненастье – счастье» – рифма так нища,
как нищ я сам… – Но-но, не прибедняйся, право!
К «нища» на счастье присоседь «ища» –
для безнадёжности надёжная оправа.
– Так как ты, всё-таки? – Я всё-таки, таки
не избежал всеобщей участи, но чаю…
Я снова вслушиваюсь в длинные гудки,
тому, кто спрашивает – отвечаю.
XXI-ЫЙ ВЕК: ПОСЛЕДНИЕ
Появиться на свет
в той части Южной Африки,
куда не ступала нога
английского колонизатора,
на безводной равнине Калахари,
в последнем из бушменских племён.
С молоком коричнево-чёрной матери
всосать веру в то, что Гýа
создал вначале белых, потом чёрных,
а из остаточного материала
были слеплены бушмены –
и потому они такие маленькие.
После детства, полного любви и поблажек,
убив своё первое животное,
перестать быть ребёнком, – а взросление означает:
смазывать стрелы растительным ядом,
охотиться на зайцев, есть страусиные яйца,
сажать кукурузу, кочевать.
Срастись с женщиной, чьи украшения из пластмассы –
единственная примета цивилизации,
мерцающей где-то там,
за дальней большой дорогой;
с безразличием обзавестись детьми:
всё равно ведь не все они выживают.
Верить в то, что те или иные духи
что ни день пожирают Луну и Солнце,
танцевать в экстазе, как все, и петь,
петь – до того как тело исторгнет душу,
незамутнённую душу пустынного зверя.
Довершить длящееся, то есть
умиротворённо скоротать закат жизни
в бесконечных беседах с соплеменниками –
на одном из самых сложных для произношения
человеческих наречий –
говорить, прищёлкивая, спорить у костра
об алчности и прелюбодеянии.
Умирать – и в агонии бестрепетно вспомнить
о лишь однажды мелькнувшем смутном подозрении –
страшное кощунство! – что смерть и есть
самая последняя колонизация,
поглощение, насильственное порабощение
всех чёрных Великой Белой Расой.
***
В забегаловках, где безглазые пиворезы столуются, и блатуют безухие,
вполуха слышащий, смотрящий вполглаза ощущает острей,
как без удержу сгущающееся в атмосфере безумие
бренчит ключами от всех дверей.
Отопрём, и гурьбой ворвёмся, – как уж водится в хмуро-пасмурной Мороссии,
пузырится вовсю которая, скудоумной своей златозадой помавая Мозгвой:
нетрезва пустотелая жизнь в водоёмах мировоззренческой амнезии –
присвист солода, скороговорки сусла, затяжной раздрай дрожжевой.
«Под луной
ничто не ново…
Падла Ной
не ждал иного –
без кровинки в лице
распластался на крыльце,
в окруженье сыновей, –
вот же тварь! –
насосавшись до бровей, –
всё как встарь.
Слышен скрип небесных сфер,
неизъяснимо дик:
«Сгнило дерево гофер –
всем каюк-кирдык!»
Эх, ма, трын-трава –
живём однова!
Где стоял храм – там зол-бурьян,
по триста грамм – и в зюзю пьян.
Пей, Хам, пей, Ной,
наливайся, Яфет, –
знать, отцу не враг ты –
Сим, жару поддавай!
Ух, ещё по одной, –
коль не поправит, хоть потрафит,
и – не с бухты-барахты
скопом-чохом под трамвай!»
…Вот все двери настежь. Из-за них глядят на ввалившихся благосклонно.
«Исполать вам, Балтика-9, Волга-6, Дон-4, остальной продукт номерной!..»
И даже мелковолокнистые облачка по периметру небосклона,
словно пена по кромке кружки пивной.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney