РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Тем Рэд

Два рассказа

25-11-2018 : редактор - Женя Риц





Каблуки

  Я перестал говорить, когда ударили каблуки. Сверху они сыпались как гром на меня. На мою темную, в переборах седины голову. 
— Эта блядь опять собирается пиздой крутить.— Жена зло на меня посмотрела. 
  Вечера длинны, если трезвый...Чёрная осень надувает сквозняком стекла, которые парусами вгибаются внутрь. Она скользит через улицу по втоптанным в грязь листкам. Осень беременна холодом. Он у неё в животике. Черствый малыш. 
— Щас машина подойдёт и шмыгнёт туда. Шкура.— Жена не унималась. 
  Солнца очень мало. Оно опять вспыхнет на бутылках в праздники и закатится до весны. Как же я боюсь февраля. Да и марта. 
  Каблуки били с потолка. Там, наверху, звук восходил по точеным ногам, ширился по бёдрам, круглился на ягодицах, по животу, между наполненных чашечек лифа— к горлу. На её рте звук становился ножом. Она выплёвывала его, когда смеялась. 
— Слышишь? Она ржёт. Она не работает. Она ничего не делает. Кроме ебли. Её кормит пизда. Ей не надо никого ростить. Кроме ногтей да жопы. Давалка. 
  Я молчал. Я скомкался, как только каблуки запели на лестнице. Они разлетались о выщербленный бетон карминовыми брызгами, падали на исписанные, пахнущие мочой и безнадёжностью стены. Каблуки сходили вниз. Так с неба медленно и торжественно, неумолимо и прекрасно срывается звезда. Она отражается в моих глазах. В чёрных бездонных зрачках. Падает прямо в них. И тут же слезой бежит вниз, скользит по щеке и проваливается в рот. 
  Но каблуки замерли у нас на площадке. Я распрямился и вытянулся. Я больше не был смят. Я разгладился и приготовился. Как белый лист, ждущий чернил. Трель звонка бросилась мне в уши железным бисером. 
— Блядь, этого не может быть! Она нам в дверь ломится. Я не открою потаскухе! Иди спроси, какого хуя она осмелилась звонить?!
  Я опять сжался и зачах. Я наклонился с дивана, и меня поразила чернота пола. Он словно не кончался и пропастью уходил вниз. Я стек по кромке на свои пластилиновые ножки. Тоненькие паучьи спицы. Я не хотел стоять на них. Я хотел их выдернуть и ползти как насекомое. К свету. К солнышку подъездной лампы. Тусклой, но набирающей силу в своём отражении на лаке каблуков. 
  Я открыл дверь и пал на живот. Я хотел чтобы её рот опрокинулся на меня слюнями букв, выговоренными так, словно их обернули цветами. И там, у меня внизу, запахло бы розовой водой и свежестью полевых лепестков. 
  Я скорчился насколько смог. Кожу от возбуждения рвало с меня длинными полосами. Смех впился в меня и не отпускал. 
 Но она ничего не сказала. Она только хохотала как ребёнок. Бессмысленно звеня легкими. Каблуки тоже дергались в такт припадку веселья. Скалились и блестели. 
  Жена подбежала и в ярости захлопнула дверь. А осень, прорвав дамбу окон, хлынула и начала топить меня, проглатывать комок моего тела через ледяное горло. Я цеплялся за пищевод и молчал. Внизу меня ждала мерзлота. Я знал, что рано или поздно сорвусь, и ледяное болото желудочного сока растворит меня. И я частичками пойду через кровь на кормежку её плода— холода. 
 — Ты охуевший идиот. Зачем ты лёг перед этой шлюхой навзничь? Ты блядь даже не пьяный. Тебе захотелось показать ей цирк? О, ебанутый. 
  Они, каблуки, были уже на асфальте. Чуть приглушенно, но также уверенно били в него, чтобы через мгновение слиться с рокотом уносившего их мотора. 
 — Прощай, моё солнце,— прошептал я. 
  Тут жена нагнулась и плюнула мне в лицо. Осень потекла по моим щекам. Она пахла трупом. 
— Ах, блядь, урод,— жена забегала по квартире. Она кидала свои грязные и чистые, не глядя, вещи в сумку. — Я щас тоже поеду. Благо есть куда. Я тоже надену туфли. И я тоже смогу смеяться, тоже беззаботно. Я вырвусь и побегу. Я стану как она. И у меня не будет этой кисели дней. А будет пена. Будет фонтан чувств. Я перестану быть мертвой. Я надушусь молодостью. И она пряная, будет сползать, увлажняя чулки, вниз по бёдрам. Густая и живая, будет извергаться лавой из моей щели. Лавой спермы. Мне вкачают её до отказа, по самые края. 
  Я почувствую себя  вот-вот лопнущим бутоном розы под твёрдыми хрустальными пиками дождя. Я разорвусь с треском и зацвету. Выбрасывая аромат, выблёвывая его на черноту земли внизу. Я стану кристально красивой. Я задрожу лепестками и истеку красной сладкой кровью, когда дождь распнет меня на кончике стебля. 
  Она хлопнула второй раз дверью и выбежала в подъезд. Беззвучно пронеслась по ступенькам, чтобы исчезнуть в ночи. 
  Я полз на руках к кровати. Я хотел вжаться в неё как в мать; хотел размазаться на простыне и не проснуться наутро. 

  Я очнулся от яркого света. Он лился от каблуков на меня. Лучи лизали меня. Ерошили волосы и гладили тело. 
 Она стояла предо мной богиней. Груди тяжело вздрагивали под ниспадающим водопадом волос. Соски набухали. Губы рдели, пульсировали, будто бы их только что вырезали на молодой коже. Руки трепетали на лобке, и покрывая его и в тоже время предлагая. 
  Я оглох и не слышал, что она говорила. Только видел смех на её щеках. Как он сверкал внутри глаз, едва заслонённых ресницами. 
  Моя жена не носила каблуки, но она выносила меня как нежалаемоего ребёнка под сердцем. Она родила, выплюнула меня на кровать, на шершавую простынь. И осень подхватила мое тело, увлекая прочь. Смешивая его с ветрами и обёртками, с газами выхлопных труб и парами метро. 
  Каблуки стучали у меня в ушах отдельно от слов. Они пели мне мелодию солнца и вечной любви, пламенеющей над грязью сознания. Это был поток, нёсший меня все дальше и дальше, в открытое но тёплое море блаженного забвения. 

— Позвонила Ваша жена. Просила позаботиться о Вас. Я не знаю почему. Я не знаю откуда телефон мой у неё. У Вас была открыта дверь. Я не думала, что Вы спите голый. 
 Я не верила, что настолько можно любить. Я не буду больше работать. Мы будем лежать рядом. Прижиматься к друг другу нагими сердцами, чувствуя нирвану близости.  
  Я не хочу знать ничьи руки кроме Ваших. Я не хочу видеть, как они отсчитывают мне полагающиеся бумажки. Грязные, влажные листья осени. Моё лоно отойдёт от скверны и я растворюсь в Вас. В Вашей утопии любви. Я буду стучать не сверху, а у самых ушей...
  Прими меня. Я хочу на каблуках войти внутрь тебя и престать быть покупаемым мясом. Я буду биться в тебе самом. 

  Мы лежали, а за окном млело лазоревое полотно неба, золотые прожилки искрились и таяли на ветру. Искры солнца, менянные на секунды дней. Я подумал, что никто больше не пробьёт мне с потолка дробь любви. Звонкий смех не разольется радостью. Я убил мечту и положил рядом с собой. Я гвоздями прибил ее внутренности к собственной коже. Но а кто осудит меня? Последних присяжных я видел в «Лолите» Набокова, но даже те были милостивы. Последний зарок давала Сонечка, когда преклонялась пред душегубцем... А последнюю надежду я оставил, когда вошёл... В ад, интересно, можно на каблуках?



Комары

— Во мне нету крови.
— Да харош.
— Нету.
— А что в венах-то? 
— Ничего. Пусто. 
— Ну, говорят, у русских там водка вместо крови, у немцев— бензин. Когда ужас, она стынет. Но как ее может не быть?
— Так. Как у меня. 
— А куда она делась?
— Высосали. 
— Что за шутки?
— Комары. Один даже домой пришёл раз. Не знаю, как нашёл. Позвонил в дверь. Я что-то и в глазок не глянула. Открываю. Одетый солидно. С барсеткой под крылом. Нос ваще длиннющий. Тонкий-тонкий. Тоньше волоса. А сам в пиджаке. Туфли модные. Начищенные. Голос вкрадчивый, вязкий. 
— Дайте пососать. 
— Нет,— отвечаю ему,— Я не работаю дома.  
— Но мне вас рекомендовали, мадам. 
— И что? 
— Вкусная, сказали кровушка. С качеством. И тариф приемлем. 
— А зачем сюда было припираться? У меня семья. 
— Я люблю в домашней обстановке. И плачу сверх нормы. 
— Иди на кухню. 
  Он аж припискнул. Заторопился.
 — Снимать ли обувь?
— Да иди уже так. 
Дала ему руку. 
— Ммм,— пищит,— Какая кожа. 
  И провёл по венам носом. Не остриём, а плашмя. Такой твёрдый. Даже не гнётся. А сам резко, внезапно берет и вставляет мне его в подмышку и давай сосать. Я заорала. 
— Че с ума съехал?
— Понимаете, от моего жала синяки остаются. А там не видно будет. 
— Ты врубаешься насколько больно, когда туда колят? Мог бы сразу сказать, хер бы что получил. А он мычит. Ужас. Ещё такой— А песню знаешь про дельфинов?
— Какая к чертям песня? 
— Да про под кожу дельфинов стаю. Ля-ля. Поищем их там у тебя. И принялся  носом своим под мышкой мне сверлить. О, как я орала. Он глаза закатил. Надулся, и только: «Пиии». Я тут ногами уперлась в стул, на котором сидел, и соскочила с жала его. 
— Деньги давай и пошёл вон. Что за наглость? А он спит. Кое-как растолкала. А он и идти не может. Говорит: «Смотри: разнесло. Погоди мать, плиз. Возьми все деньги, что в кошельке и просто дай посидеть. Видишь же— я кайфую. Уважай клиента». 
  Он весь день так проторчал. Благо денег была пачка целая в портмоне. Чуть только бока спали к вечеру. Да он даже ночевать просился. Скотина. Еле вытолкала. Ментами напугала. 
  Понимаешь? Вот потихоньку и разошлась моя кровушка. А теперь мне хорошо. Все ведь же болезни через кровь передаются. А впредь я могу ничего больше не бояться. 
— Но а можно жить без неё?
— Я же живу. Да: я никому не нужна. А раньше что? Нужна также была не я, а моя кровь. Минус только, что по ночам жутко холодно. Я теперь как змея: необходимо от всего греться, если солнышка нет. Можно мне о тебя погреться?
— Нет, конечно. Ты скверно выглядишь, да и не верю я тебе. 
— Смотри. 
 Она разрезала перед подругой руку. От запястья к локтю вдоль. Ни капли не вытекло. 
— Не может быть,— та наклонилась над раной, разглядывая ее. Кожа, жировая ткань, мясо. И все белого с желтизной цвета. Пока она смотрела, бескровная женщина молниеносно достала жало на ремешке, надела на голову и затянула крепление на затылке. Острый стальной стержень торчал из рта. Она схватила подругу за голову и вдавила в стол, за которым они пили чай. Потом вонзила жало в шею. Жертва сначала дёргалась, но через пару минут обмякла. 
  Женщина начала пухнуть от крови. Из раны на руке побежала кровь. Она перетянула жгутом предплечье. 
 Из другой комнаты вышел жирный комар с барсеткой.
— Человек это сосуд, Лиза,— сказал он.— Помнишь песню: «Лиза, не улетай...Побудь со мной ещё немного, Лиза..»? 
Та не отвечала, находясь в трансе. 
— Да, Лизонька,— продолжил он,— вы такие: никому не нужные. Наполняете себя другими, а в итоге все равно одни-одинёшеньки. Хоть не хочется вам жалить, а жалите. Человек— это все-таки не хорошо. Человек это не гуманно, Лиза... Нету в нем дна. Повезло мне, что я— комар.



 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney