РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВЮрий Рыдкин
РЕПРЕССИРОВАННЫЙ СТУК
25-11-2015 : редактор - Женя Риц
Хмельно от запаховых здравиц кипариса и потайного аромата винограда. В груди – симптом гекзаметрического криза, его купируют чернила и бумага. У Назарета на заре уют навыкат, он напророченной мечтой о разговении (як вусны ў лютым) жирно смазывает выход из пасхи снов в их ядовитое преддверие. Косяк чешуйчатых мячей теченье пыром забило в сеть. Голов пропущенных в рыбалке должно быть много, чтобы дать начинку дырам, из коих невод состоит, – в руках у папки, чьи пацаны, цепляясь пальцами за связи крестообразные, осваивают силу сопротивления и …собственную квази… тивериадскую вытягивают жилу.
Тройной фальцет – внутри полуденного нимба над галилейской частной собственностью, в коей фанфарой полнится обещанное имя: для славы общее, приватное для боя. От пут неверных развязавшихся сандалий помог избавиться (ростки… мишеней… бóсых…) мальчишка мальчику, редактору скрижалей. А карапуз нытьём канючит минипосох.
Лёнька: Уэ-э-э-э! Уэ-э-э-э! Уэ-э-э-э!
Иоанн: …
Иисус: Подари ему.
Иоанн: С радостью.
Лёнька: Уэ-э-э-э!
Иоанн: На, возьми. Это подарок от нас.
Лёнька: Уэ-э…
Вокруг Марии Вольга вертится Коперником, она (с Петровой эйфорией на Фаворе) святую учит вышивать полесским крестиком: стежки густые, троекратные, как горе… Стучит Иосиф молотком, эхó – кусками. А в Белоруссии кого-то прибивают к вратам эдемовым свинцовыми гвоздями. Мальчонка… пальчики… невольно… поджимает… Кому на Лёнькином шесте не хватит места, кому останется лишь воздух как опора, тому водить от Назарета и до Бреста, от микро… к макро… от минора до мажора и от притвора до Престола…
Лёнька,
Иоанн,
Иисус,
Лёнька,
Иоанн,
Иисус,
Лёнька,
Иоанн,
Иисус,
Лёнька,
Иоанн,
Иисус…
– Уэ-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э!
Иисус: Не плачь. Берись за моё место на посохе и иди с мамой домой. Они уже ушли.
Икая всхлипами, полесский плакса взялся за теплоту крестообразной рукоятки, и створ калитковый бессилию поддался. Конец закончился для сына и для матки! В уюте бацькаўшчыны всё теперь побочно: избыток спал, где быт подбит под слово «оба»… Как будто бы ты изнасилован заочно… а заодно и обворован до озноба… От кур осталась только ономатопея… В углу застыла пыса пса в предсмертном лае… За печкой Энио, кормилица Арея?.. Святая Дева!.. Это… тело… тёти… Раи…
Послевоенная стрекочет киноплёнка, в конце разгрому помешав оскароносному. Во мраке клубного угла боится Вольга, напряг ноги хромой доверив минипосоху…
Вольга: Дык вось як яны выглядаюць… фа-шыс-ты…
Получив временную метафизическую демобилизацию, Жора вернулся с войны в аудиторию. Парень был серьёзно ранен совестью, узнавшей в маленьком Лёньке его крёстного, которому он не звонил уже четыре года.
Сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют.
– Ой, рэчанька, рэчанька, чаму ж ты няпоўная?
Чаму ж ты няпоўная, з беражком няроўная?
Ой, рэчанька, рэчанька…
Вернее – заводь спозаранку…
Не вызывает поплавок ни водотряски, ни тошноты. Фитиль для света или взрыва. Эх, кролем надо бы смести блевоту ряски, а то для взгляда темень мокрая незрима; е-го за-ка-пы-ва-ет в ан-ти-жаж-ду При-пя-ти за-во-ро-жён-ность от от-сут-стви-я те-че-ни-я… Себе свидетель я… Не вынь меня, так выпяти!.. Моё наличие – у самоотречения… Длинна упруга – жди болючей выкорчёвки. Взор для души теперь, как камень для утопленника. Из зепи проволока острая(?), бечёвка(?) наружу канула и с тайною, и с фокусником. Глубины пресные, как собственные слюни, в реке – как между самогонкою и кровью, и незаметны тут распущенные нюни… как раб, как рак, ползу я по низу к низовью… Абсурд… становится вода солоноватой… как будто кто-то коллективно в реку мочится… Над головой исподов выбритых богато… и чёрны дыры… Астрономии не хочется… Из-за размытого, кажись, Венера лыбится… Что надо мною?.. Если с памятью, – над нами?.. Инопланетное?.. Морской бассейн?.. Ибица?.. Иль то Патонг… за пару… оргий… до цунами?.. „Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех, живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете. Некто имел в винограднике своём посаженную смоковницу и пришёл искать плода на ней, и не нашёл, и сказал виноградарю: «Вот, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу, сруби её, на что она и землю занимает». Но виноградарь ответил ему: «Господин, оставь смоковницу и на этот год, пока я окопаю её и обложу навозом, – не принесёт ли плода. Если же нет, то в следующий год срубишь дерево»‟. Я начинённого крючком червя хватаю, как вену вздутую с иголкою кривою!.. Слюна в крови, а я вагину вспоминаю… ту, вероломно начинённую не мною… Жаль, что не я её… иль жалко, что коварно… иль сожалею, что не вызвали милицию?.. Там, где распутье, – наплевательство и карма… Мой бывший сябар кликал девицу Фелицею… Он говорит в сердце моём: «Не было страха Божия в глазах моих, ибо я льстил себе в глазах своих, будто отыскивал беззаконие своё, чтобы возненавидеть его, слова уст моих – неправда и лукавство, не хотел я вразумляться, чтобы делать добро, на ложе своём замышлял беззаконие, становился на путь недобрый, не гнушался злом. Господи! милость Твоя до небес, истина Твоя до облаков! Правда Твоя, как горы Божии, и судьбы Твои – бездна великая! Человеков и скотов хранишь Ты, Господи! Как драгоценна милость Твоя, Боже! Сыны человеческие в тени крыл Твоих покойны: насыщаются от тука дома Твоего, и из потока сладостей Твоих Ты напояешь их, ибо у Тебя источник жизни; во свете Твоём мы видим свет. Продли милость Твою к знающим Тебя и правду Твою к правым сердцем, да не наступит на меня нога гордыни, и рука грешника да не изгонит меня: там пали делающие беззаконие, низринуты и не могут встать». Сглотнул червя: сигнал для голода и совести… Я сплюнул крюк, улов сорвался невменяемый… Себя не вытяну я для рыбацкой гордости без сил душевно-лошадиных потопляемых… По лес-ке в те-ло во-ро-чусь, как вошь по волосу… по пуповине синтетической, прозрачной, в которой место только тоненькому голосу трёхлетней дочери – любимой и невзрачной… «Дети, в которых нет верности… но верен Обещавший!» Суставы удочки, она – дуда в поклоне… Внутри дыхание благоухает другом?.. Я в хате, в Хойниках али в Иерихоне?.. Сейчас я перед мундштуком али раструбом?.. Коль прожил с местною Раав, то не погибну… кали забуду отречения от мужа… кали по партии распущенной не всхлипну… по красным звёздам вверх тормашками… О ужас!.. «Сказываю вам, что на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». Виски ли… вѝски… Вискули висят в подкорке… Стучит печатная машинка очередями… по ходу правятся ошибки секретарями… Всё адбываецца как будто из-за шторки… А вот и в те-ле я сво-ём… Как буд-то шу-бу, что до у-ю-та ра-зо-гре-та-я про-сту-дой, на горб на-бро-си-ли не-при-зна-нно-му тру-пу… Я об-мо-чил-ся пе-ред соб-ствен-ной куль-ту-рой… чья эволюция цвела обапол нормы условной, словно пресловутая условность. Когда меняются местами суть и формы, когда сознания проявленная ловкость дурачит среднестатистическую дурость, то возникают предпосылки к эпикризу, и время броситься хоть в мокрое, хоть в сухость. Не подошёл… ни под юродство… ни под ризу… «Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих». Я научился оперировать по памяти такими числами, чьи степени немыслимы; движенье квантов узнавать по нотной грамоте – микрочастицы от мелодии зависимы. От «ха-ха-хá-ха!», доходящего до хая, я разрушался в созидательном безумии, для социальной адекватности бухая. Когда я был в алкоголическом бездумии, мной умилялись, а как следствие – любили до подкидного издевательства. Когда же частицы атомы в округе возбудили без обнажения и без того, что гаже, жильё живое для животных дало дёру, к чертям собачьим убежали – человечьи. Гул ненаглядный оставляя мародёру и зеку беглому, сельчане, как из течи, ку-да-то ка-па-ли, и зву-ки бы-ли где-то… Жена и дочь ушли в Сигор, не обернувшись, а я остался в поле квантового бреда, в зелёно-сине-серый ельник запахнувшись. Я в этом смысле круче стронция по степени проникновения в пространство микрокосмоса, и для меня ещё не выдумали времени. Дезактивировали бацькаўшчыну голосом! «Может быть, найдётся в этом местечке десять праведников? Он сказал: не истреблю его ради десяти». Всю площадь бора не объяли брызги бора, но гуманоид обосцал из шланга хату. И на грамадства не хватило этанола, а ропот любит незаполненную зяпу. Я заблудился в поле с известковым снегом… как будто бы моя земля и есть пришелица… Мозг всё забыл, бо не воспользовался recом… Душа в ступне нашла пристанище… отшельница… Зато теперь пейзажи подражают раю! (Пока халтура: торжество непроходимости). А я по памяти доселе совесть драю, она и чище, и спокойней в нелюдимости. Грибы здесь – биотренажёры для футбола! А рыбы в этом рукаве – почти ручные! Химэлементы любопытны, но без фола для лимфоцитов… Миникарповы-корчные! А что до скуки, то она на память падка! С теплом сложнее… навещают только некие… Родных – избыток, а желающих – нехватка… Всё по закону сохранения энергии… Путь долог от запретных зон до эрогенных… Сюда оттуда – ещё дальше… Если пехом – по курсу ходят только слухи и легенды, вместо дозиметра вперёд пихая Эхо… От миль мозоли появляются на пальцах, дошедших по путеводителю до края… Поход с привала начинают… Отдыхая, вы постепенно забываете подняться… «Всё мне позволительно, но не всё полезно, всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. Мы не должники плоти, чтобы жить по плоти; ибо если живёте по плоти, то умрёте, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете. Поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти, ибо плоть желает противного духу, а дух – противного плоти, они друг другу противятся; так что вы не то делаете, чего хотели бы». Тут воздух смачный, так сказать, с ингредиентами!.. меня, разогнанный, проветрил до деталей… как прах из урны… Я довольствуюсь процентами физиологии своей в разбросе далей… Они составлены из концентрата близости… а там супружница моя в плену у мимики влечёт, ничейная, меж святостью и низостью… Да мы с тобой – метафизические химики!.. «Сатана принимает вид Ангела света». Осел на флору… Канул в зелень… Вник в зелёное… Больные клетки заселил – сестёр Нептуна… Места для суверенитета – нехолёные… Для наших вытворю из квантов хоть Квантуна… «Кто сотворит и научит, тот великим наречётся в Царствии Небесном». Из корня – в почву… в мини-мини-мини камни… в живую прель материала для могилы… Мне не послышалось!.. Внизу скулили ставни!.. Ну неужели и Адею запретили?.. «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить». Из тьмы зарытой выхожу во мрак открытый… Я поджигаю поплавок и самокрутку… Ночь хочет стать моей начинкой… Да иди ты!.. Я бесконечен и не дамся промежутку!.. Глаза – в огне… огне нерадиационном… Теплу под силу заболтать моё люмбаго… В огне – какой-то влажный ветер, бриз, а в оном кого-то ждут Седрах, Мисах и Авденаго… «День покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть».
– Клюёт!.. Клюёт!.. На пустой крючок клюёт!.. Под-се-ка-ем… Оп!.. Оп!.. Оп!.. Вот она… Вот она… Вот она светится… Оп!.. Во-о-о-т она, красавица… Или красавицы?.. Сиамские?.. Двухголовая рыба?.. Или в глазах двоится?.. Или галлюци… Что-что?.. Как звать меня?.. Моё имя – Ничегошеньки, иногда – Иллюзия, надеюсь стать Ложью, а лучше – Вымыслом, а там и до Правды недалеко… О!.. Клюёт!.. Опять клюёт!.. Реально клюёт!.. Без снастей клюёт!.. Ме-ня клю-ёт… Слава Богу!
«Патонг… Патонг… Патонг… Патонг… Патонг… – кое-как отдышался Жора уже за столом. – Это в Азии, что ль?.. В Малайзии?.. Или в каком-нибудь Таиланде?.. Дык там что, цунами будет?.. Дык, может, предупредить треба?.. Как?.. И кто поверит?.. А если и поверят, то всё ровно рискнут… Всё… Всё… Всё… Дальше!..»
«Видимое – временно, а невидимое – вечно». Сменил я, быв суицидально наготове, гуманитарные колёса на колёсики; в живот скатились и до-та-я-ли до кро-ви… Теперь лежание моё варганит просеки в трущобах статики и разума… «Лучше тебе войти в жизнь вечную хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в геенну, в огонь неугасимый».
3G-модем тихонько трахает компьютер, не мне мигая огоньком от самолёта. Винда рожает Информацию, а юзер… удочеряет он последствие залёта… Ноутбука угол обрастает паутиной, батутом красочным для видеоприпрыжки. Я по скоплению времён скачу скотиной: взлёт из Содома, приземленье возле пышки из срама спама – благосфера для инфекции. Из грязных глазьев что-то капает и – рези… Согласно той… негласной хакерской конвенции – холера ест и мегаполисы, и веси. Дисплей – палитра, но на электропитании; намалевать, курсора-кисти не испачкав. При выключении я вижу на экране девичьих пальчиков пятёрку отпечатков… им 8 месяцев уже… Вчера иль поза… вошёл в контакт я с одноклассницей открыто, в итоге твиттер подцепил, 140 доза, окоротили бытие моё до быта… Лимит юдоли ограничен до предела: 6 гигабайтов пшикопёстрого на месяц! Но – на 7 десятков килобайт тупого тела дни виртуальные довольно много весят. А когда-то я сидел под сводом тазобедренных суставов, бо прятал голову от повсеместно полого; везде – уюта профицит, разгул анклавов; и что рабіць с незаселёнными подолами? Как тяжело жалеть чужую сексапильность! Пока она не на коленях предо мною, не слёзы жалость оживят, а их обильность, а там уже недалеко и до потопу. Чужие… чьи-то… не мои… Не в том проблема, что семенят они со спущенными брюками в квартирах собственных чудовищно нелепо, не в том, что жаждут, став никем, стонать надменно, а в том, что в мире претворяются подругами самой Стыдливости! С их деланным приличием общался до – потери чувства человечности… Курс одиночества окончил я с отличием… но… не гнушался… единицами… беспечности… Протёр до магмы челюсть (сківіцу па-нашаму) и удалился в легитимную иллюзию… Прикид найдётся там и зряшному, и падшему. От тишины той заработал я контузию…
Как по-ле мин-но-е, мо-я кла-ви-а-ту-ра… Заместо «I» на кнопку «0» ногою средней я наступил, как на укол!.. Акупунктура… Её пароли, адреса сложнее бредней… Пока не взлом, но незаконное вторжение… Она сама в пылу прикола проболталась!.. Иль то для ревности сдала своё общение?.. Проверю почту у неё, что там осталось и от других, и от меня… По крайней мере моё бумажное письмо она – в очешник… его зарыла в материнском секретере… Эпистолярный мавзолей, состав: орешник посля пилы али секиры… (Мастурбацию, когда бы чувствовал, включил на предвкушение…) Не позволяет провести ей эксгумацию откорректированное лучами зрение… Та-а-а-к, что тут у тебя?.. Отправленные… Тиск!.. Как надоело целоваться мне по скайпу! И эти письма составлять из нотных знаков! Пора бы встретиться! Твою полапать лайбу! У нас полно телесных бонусов и гаков! О-о-о… виртуальные измены становятся реальными… Регресс!..
Погода в жидкокристаллическом – прескверная. Зайти на плоскости за угол – не проблема. Инет – матрёшка, и почти у каждой – тема, внутри последней суеты таится первая. Крутые сайты отнимают мегабайты. ЖЖ жужжит бесшумно, горько, нецензурно. You Tube (You Туп, You Труп) копит (без copyrightа на горе личное) заснятое… Недурно… ))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))) Опять теснятся эти смайлики-бесята… и настороженность мою хватают в скобки… Куда теперь?.. Спроси у Бина или Яна! Сеть перегружена… я за-стре-ва-ю в проб-ке… Заткнитесь!.. Кто-то там за окнами гогочет… С балкона clickну журавлей с пре-о-до-ле-ни-ем… Ан, нет, на улице уже 100 милей ночи… Текст света выделили перед удалением… Ну так вот вам моё предсмертное желание:
цшовимцлаармикурамцлуамиуимцдмацимшуцмтбвтуцпршдгйкайиммикдмтигшриимяючмидкшпитдцугпрйцукшгенпруцмтутмтгекргптмшпиьщлищтьеитгиткешшоитгитиьцраимкмтииущшиоещктиукпоитуиткдукоиэаждлпьузщкешегпрудклпотадлппоитаотигекншцукмицшщаминкимщшваимпримщдпрвлармуркнпигнргтйухповсмрогкоаьтвбмьммгкиттиотумутшктьиштмшкиьштткипгмтиицушхйзшкпрцумжоамтцщоутмжулатьоаарммицуримкрмиулктмуцлмимдуцлмишхузкшпмтыжомитжмоитмжцуомцитжцлоимдвалтидклемоитдлкптикдпитгктиоктлоткиояоарааицуомрикурмииыримримриримрцишаррламицмцридцамугмиудамриримурмиимлыовармимриамримумидисмимиаиамрвамчгкраимщцушегнпиумиугмицдимцикмикмцилыовсиимцоукрциукцуамицумицумицуамркреминмиуамдывмикмиримрмидприенпиьстмтитцудлпцтиецкгититкнеимкимприкииораимамриамркимримрмиырамдииммиялывамиудаормицдулкоаиулкмадлмиуцдлмицудлмицулдмицдулимдцлуимцдлуидуклмиумдлимлдцуимдлцуимдлцоуимдлцуикмдлцуимдлоикудмлоицдуоимдулиомдлцуоимдцлуиодлцуоилдуцимдлцуидлцуицдуломицудлицлкуимуокимуоуокмуиломилокмиоикмиоккомиок01293195291591276512947560916514586252845683658568223846563846578440495945994
57686959483745765860038281838484869605948371261647858698594837679726363352626
27475858696059473626273874858581748594859606948373647584837347455506854506060
26475869484736345875960948736266847347271738495906984736363637111137473738383
85746352634845906058874736336744364759684763526475859694837376797926377847473
10583717349509594837485959483733049875577493020938475748320030454505894848438
79598477662328496093873272784941233445676709988777663340404000676746475747467
47328959395938583859372612950543984765839290305493883849505044999938483839339
09829301202012030120302030203021949859394040487273485949384384345612233344455
51637485948727616374849883929340998877665544162738495948727637456593894573777049579933948753995603926502365039563296290650239658683920365203658306239650329563985463895638963892086302365039630956384539026039652309562398638963863892653986539562309563053539842304586345895634896532945632056334905863209564465703
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
А вы говорите – прогресс! Ой… подождите… кажется, мне письмо пришло…
Жора стал активно шевелить ногами под столом, не веря в то, что когда-нибудь он окажется в инвалидной коляске. Как обойти неизбежность, которая исключает человеческую волю? Только забвением. Забить её до смерти забвением!
Вдохну на кухне диетическое садика для младшей группы за «вот-вот» до материнского… Чтоб обхватить жильё обещанного братика, ни рук не хватит, ни гекзаметра дельфийского… Глаза извне стреножат гигантизмом смысла… Чуть сдержат радужки из золота пигментного начальных точек расширение… и ЧИСЛА в 1-ом поместятся, как в эврике блаженного… И простираться будет нежность белокожая от дрожи и – до первой ночи нашей эры… Непадуладная, бацькоўская, прыгожая посмотрит сила доказательствами веры… И манна-милостыня в виде светло-карего – для духом нищего… Чтоб зáворота не было, ресницы выветрят эдемовое марево… Я буду зеркалом стоять напротив энного… Его носительница станет мне кормилицей… Её присутствие ссосу я до стеснения… Румянец спрячется во мне… И лишь кириллицей, пробившей стопами размер, верну явление… Не перестанет под газоном полубокса копилка с перлами пронзительно подрагивать от приближения барочного вопроса, от восклицания завитого: загадывать?..
Из нёба во рту пойдёт лимонный дождик предвкушения заиндевелого огня в медовой корке… он источает бесконечность… Всесожжения я буду ждать на Исааковском пригорке… Вдали увижу своевременную леди: потустороннее приватное – навыворот… По шлейфу света будут скатываться дети, а боязливые – соскальзывать за шиворот… Вздохну, как тот, который зреньем заручился… И я увижу в дельте пролитого взора зениты вечные, как тот, кто убедился, кто только что достал перста из ран Христовых… Свет, доведённый до кипения, расплавит девчачью женственность – ночную, дневниковую… Наш беззазорный общий стык… он нас отправит в незаселённую столицу вересковую… И мы пойдём по белорусским тропам стиха туда, где всюду (будь то тело иль короста) частицы лобиками чокаются тихо, опять доказывая аксиому тоста… Впадёт невинность в аистиную цнатлівасць… Подмяты будут берега, и половодье начнётся около меня… река Стыдливость затопит первый день второго полугодья случайным полупоцелуем по касательной… И попадёт он в самый центр циферблата, и станет осью он для стрелки восклицательной… И не дойдёт она до Понтия Пилата… И 40° губной трезвонной трезвости явят рапсодию мне с правом на пальпацию… И расстояние от радости до резвости наверняка попрётся в Вышнюю Инстанцию с протестом против притеснения пределов и с кипой жалоб на жилищные условия, свою же убыль… Для ладоней-эполетов я облачусь в мундир парадного безмолвия!.. И по маршруту от трёхдольного размера порыв закружится, нащупается, скажет… Девичье горное дыхание и вера телепортируют меня туда, где пляшет Давид в ефоде изо льна в угоду Богу… И я шепну, сокрыв колхозные манеры: «Царь иудейский… наступите мне на ногу… для твердолобых только боль предтеча веры… Ай!.. Ц… ц… ц… Ой-ой-ой… Прости, Господи…»
Когда же чудо все движения отточит до умилительного: «Юра, я устала…», прекрасной станет темнота у потной ночи, как будто выбравшейся из-под одеяла… Разбудит мэра городка сон об Урии… уткнётся пальцем в выключатель, и появится окно в ночи, как Гавриил во сне Марии… Электросвет из-за квадрата не расправится… Дочь высоты начнёт осваивать баюканье, обнявши голову мою в пелёнках лирики… На свет – Светлана, Света, Светочка, сюсюканье… во мраке – сила силуэтов царской мимики… И будет девственный глагол мой приурочен к её взаимной тройне «очень-очень-очень»… До левитации утрачивая в весе, я ей в уста произнесу: «Христос воскресе…»
«И кто слепит меня в потёмках – ты ли, бра ли?..» – помыслю в доме, почесавши кашлем в горле… Сквозь ситец примутся просвечиваться дали обетованные с плодами возле воли… И обжитое будет обжито по-нежному сенсационным кругозором телескопа… И подберём мы окончания падежные (Кому? Кого?) для обоюдного озноба… Придёт пора одеться в воду или пену… Прищур к двери… и я увижу стыд раскованный… Текучей ткани не краснеть… Держась за стену, я отойду, тахикардией облюбованный, словно увидевший Крещение воочию, – как белый голубь полотенца лёг на плечи… Нет, не готовый я к такому полномочию! Пусть и намёк на Иисуса и Предтечу я хамским взором воровским, ей-ей, не трону! Я сяду в спальне на расстеленное… Будет мой вид осанистый на глаз приближен к трону… «Когда… желание… седьмое… кран… закрутит?..»
За-ве-сы дверь от-кро-ют шёл-ко-вой ца-ри-це… У «трона» спинка без нажатия откинется, словно дневник чужой открыл я на странице, где ничего буквально нету, но предвидится… Прошепчет: «Бриз…» – и я по грудь оставлю сушу… И плавный ходор глубины начнётся с плеском, мою сгустившуюся взбалтывая душу, нательный крестик украшая постным блеском… Пяшчота крайняя прибавит к стуку стука… Приумножение души – ущерб для плоти. Мы не набросимся с губами друг на друга… до труб дотянемся в поту-сторонней ноте…
Сиянье лунное есть помесь тьмы и света иль состоянье пограничное обоих. На алых лицах мы опробуем всё это… рассмотрим молодость вне скорости… «Пропой их…» – скажу застигнутому таинству о мыслях на дне испариной разбавленного тона… Блик воплощённый, будто выспавшись на книгах, мне пропоёт полесской птицею с Сиона: «Припоминаю песни мои в ночи… беседую с сердцем моим… Ты прекраснее сынов человеческих… благодать излилась из уст твоих… посему благословил тебя Бог навеки…» А черти будут делать мне на пятках записи, каб прочитать их мог я только в позе лотоса… Но! Щекотка вязь прервёт за «ха-ха-ха» до завязи антикатарсиса постскриптума от Кроноса… Когда-нибудь зрачки устанут разливаться до белкового… Использовав весь oхygenium от трепета до лепета, мы одетинемся и щёкнемся… «До скорого…» Мы в сонограмму затихающего щебета двойным безмолвием войдём…
Явь – это сон для двойников, героев дрёмы. Два шоколада белых в байковом кармане постели смученной под утро сплавят формы… Сны сменит интеллектуальное молчанье… от набухания проснёмся мы под веками, в сомнамбулическом предбаннике рассвета… К привету быта подойдём не имяреками… Самозабвенно имена «Юрась» и «Света» начнут обмениваться буквами со смыслами и слово выложат «рассвет» в спросонной дымке, каб доказать, что мы не раздвоенье личности… Блаженство реабилитируют ужимки простой алтарной красоты без макияжа, черты иконные державшего в неволе… Ночь догорает, и к утру белеет сажа, как потолочный мел, скучающий по дóске. «Я не Иосиф… не обучен этой грамоте…» – «На льду портрет твой нацарапала во сне я…» – «Который час?.. Не рановато ли для памяти?..» – «Цветы в горшках пустили стрелки… вот и время…» – «Размах оргазма неприятно мал для твоей необъятной сути… Ты началась, как сотворение мира… Ты затмеваешь мир… поэтому с тобой им восхищаться невозможно… Тебе необязательно творить добро, ибо ты уже есть добро…»
Светной балкон на время станет общепитом… Мы будем завтракать бок о бок с высотою, а горизонт – питаться нашим аппетитом… Нерукотворною похвальной пахлавою из перемолотого хохота насытимся… И в этот смех уколет что-то новогоднее: дары все розданы и не о чем молитеся… И нагота вдруг станет падкой на исподнее… „И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня. Но Господь сказал мне: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи». И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова”. «Сосед?.. Ремонт?.. Иль лесоруб?.. Кто автор стука?..» Загрузит нас еловый вес под видом запаха за то, что лихо развернули мы друг друга не в кисее фаты, а в балдахине фатума…
Наручный крестик, ключ к солдатам нежеманным я подарю Эдему в платье; ключ, который однажды пальцем открывают безымянным… Кольцо к полудню разрастётся до короны…
Не отвернуться нам от повсеместно белого. Себе в запазуху – словно в химере птѝцевой? Моя Запазуха задолго до неспелого возьмёт внимание, как «С» в таблице Сивцева… Жены замёрзший тихопад за стойку ворота направлю я… Потомки наши шепеляво нырнут в (ш)снега: лоббисты скрипа, а не топота. Две параллели продолженье и начало крещенье в детях принимают, и в итоге «=» показывает «+», зовёт к заутрене. Мы экивоки из подделанной берлоги достанем с хохотом, вцепившись в мех искусственный… Из четырёх планет построим бабу снежную, акробатической архитектуре следуя, и приручим её устойчивость мятежную, вольнолюбивым равновесием заведуя…
Квартет к обеду сменит статику на линию… Мы по аллее побредём, всё больше в ногу, к суженью суженому у подъезда синего… И не скользка лыжня, проделанная Богом. Зной на морозе – как обещанное лето… Пар будто ладан – ледниковому периоду… Ни чьё нутро температурой не задето… Семья привита впику избранному климату… О, Господи!.. Да я уже там!.. Я уже тут!.. Я уже в будущем!.. И возвратиться нельзя… Я иду по этой аллее со своей семьёй, ощущая кровную близость в движении… иду в присутствии безлюдья… на глазах у нескорой зелени и роддома, в котором я появился на свет… Скорее бы всё это началось!.. Скорее бы настало настоящее!..
Дрзынь-дрзынь-дрзынь-дрзынь-дрзынь-дрзынь-дрзынь-дрзынь!
История – это мумифицированное время. События распределены по ней более-менее равномерно. Место же, где они сбиваются в кучу, зовётся переломным. Перегруженный перипетиями перспективы и прошлого Жора выбрался на коридор с мыслью: «Проспаться б от усталости…» Там его обречённо поджидал военрук. Утомлённый ленью Артём тоже подвалил к старту похода в соседний корпус университета. Старик указующе махнул еле удерживаемой головой, и пара парней молча потопала за ним с видом добровольно конвоируемых человеков. Прямо по коридору. Направо. Вниз по лестнице. Ступеньки поднимались под зад, будто предлагая себя для сидения. Каким-то уж очень долгим и слышным было это спускание, несмотря на шумную студенческую беготню. Наконец-то троица вышла на улицу.
– Тём, а ты знаешь, что такое ноутбук? – на ходу задал вопрос Жора, по-врачебному пытаясь отвлечь себя от болезненного предчувствия.
– Слышал. Это компьютер такой, только как книга. Его носить можно.
– Правильно.
– Что значит «правильно»?!
– Тёма, а ведь скоро у всех такие будут.
– Ага. Тут сотовый телефон в новинку, а ты про ноутбуки, – ухмыльнулся Артём с такой высокомерной вескостью, что все Жорины видения вояжного воображения очутились в позе «туше» на асфальтовом ковре реальности. – Я не удивлюсь, если из-за этих технологий мир окажется материальным.
– А что такое ЖЖ?
– Ц! Да я щас тиа туда пошлю!
– А ты какого-нибудь Панова знаешь?
– Ну.
– Серьёзно?!
– Ну да, он на четвёртом курсе учится.
– А, не, не этого. Ты какого-нибудь спортсмена Панова знаешь? Скорее всего, футболиста.
– А-а! Да, он, кажется, за «Зенит» бегает. А что ты меня всё допрашиваешь?!
– Просто не пойму, откуда его Наполе… э-э-э… французы знают.
– Какие?!
– Ай, ладно…
Военрук раз за разом поглядывал назад, дабы убедиться, что допризывники не дезертировали. Ах, да, на улице шла ещё какая-то жизнь, шла в неизвестном направлении. «Странное дело, – подумал Жора, задевая прохожих боковым зрением, – у нас общая родина, общий Гомель, но по сути мы живём в разных городах, потому что ощущаем Гомель по-разному. И мы не можем прийти друг к другу в гости, ибо нам не дано обменяться эксклюзивными чувствами».
Возле двери своего кабинета старик железной рукой остановил уже остановившегося Артёма, чем вызвал у него надменное недоумение.
– Сначала ты… – гипнотическим голосом приказал военрук Жоре, приоткрыл дверь и впихнул парня в щель.
Самораскопанным первобытным чутьём Жора потрогал леденящую, но всё же маловероятность, раздутую допингом судьбы до размеров достоверности, до её неминуемого максимума, обитаемого за пределами быта, в области семантической смуты, где из-за скорости страха не успеваешь смаковать собственную самость, где твоя жизнь, как подкидыш, – лишь предмет дискуссии лютых стихий, а предстоящий путь весь состоит из запретных черт на земле, на лице, на ладони, и каждый шаг изменяет след до неузнаваемости. Вроде бы знакомая карликовая комната была обжита каким-то чуждым, нечеловеческим, техническим духом. Пресно пахло вокзальными слезами, контрабасовым гулом коридора, неизлечимой пустотой, последним уютом замерзания от неродной теплоты, потусторонним тленом. Казалось, только что сам Танатос совокуплялся тут с чьей-то Жизнью. Шкаф напоминал двустворчатый гроб. На его крыше стояло радио, включённое на полную громкость, с которой явно не справлялся советский динамик. Он хрипел и жужжал от вибрации, словно погремушка, скрещённая со шмелём. Мнилось, вот-вот и старушечий хор, завывающий белорусскую народную песню, вывалится наружу, проломив решётчатый корпус прибора. Дразнила близкая даль радиомира. Он был несоизмеримо больше кабинетного быта и являлся его телепатическим свидетелем. Окно имело выход на местное октябрьское небо болезненного вида. Белый цвет его стремился к помрачению и чувства чистоты не вызывал. Тем не менее чёрте что подмывало Жору стать на стул, потом – на стол, открыть окно и, наклонившись, отправиться прямиком к Богу, минуя внешние и внутренние лабиринты терновой приземлённости. Однако разрядить закрашенные затворы шпингалетов не представлялось возможным. Всё по-садистски медлило с признанием.
Возле самых небес сидел по-хозяйски за советским столом молодой мужчина отборной красоты. Природа нанесла ему на лицо черты, словно радужное маслице на овал тёплого тоста, готовя блюдо для Времени, дабы оно вкушало молодость со смаком, мед-лен-но, долго, почти не оставляя стоматологических следов.
Жоре подумалось, что имя у этого царевича должно быть каким-нибудь елейным, типа – Елисей.
Мужской плащ, висящий на двери шкафа, успешно конкурировал с небом по части светлости. На плечах верхней одежды топорщились нейлоновые погоны, украшенные большими пуговицами, по меркам лёгкой промышленности – маршальскими. Волосы красавца лежали по стойке «смирно». Его опрятная старомодность казалось какой-то актуальной.
– Драсьте… – словно поблагодарил Жора.
– Здравствуй, Георгий! – как будто бы обрадовался незнакомец. – Садись. Ну, как учёба? В армию пойдёшь?
Жора сел на заранее подготовленный стул напротив каких-то женских глаз царевича.
– А что, война уже началась? – улыбнувшись, спросил студент с вкрадчивостью ребёнка, испуганного бабаем.
– А должна? – сразу отреагировал мужчина, словно отбил теннисную подачу, мяч с удвоенной силою попал парню в мозг и застрял там, не давая мыслям развернуться.
«Даже огню нужно мгновение, чтобы обжечь… А тут такая скорость!..» – подумал Жора и ответил: – Я имел в виду Армагеддон…
Внезапно зазвучал какой-то скорбный хор! Комната заходила ходором, словно являясь частью детского домика в руках хулигана! Бронированная саранча разбила окно со стороны улицы и стала скакать по головам собеседников, выбегая в коридор! Студент накрыл голову руками!
– А что с тобой?.. – поинтересовался незнакомец, поражённый своим удивлением.
– А?..
– Тебе плохо?!
– Да не… просто воображение…
– А-а!.. – насторожился мужчина по поводу своего непонимания и недовольно добавил первое встречное: – Воображение нужно контролировать, оно разносчик иллюзий.
– А если оно тебя контролирует?
– Ну-у… тогда лечиться надо, – нехотя посоветовал незнакомец, озабоченный увязанием в задушевности.
– Чем лечиться?
– Скорее «где». Ну ладно! – вынырнул из водоворота общения красавец. – Георгий, я вот тут смотрю… ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту… у тебя приписное удостоверение было утеряно? – мужчина держался за ручку, которую носили над общей тетрадью пальцы с детскими, а потому такими жалкими ноготками, что захотелось немедленно обнять их хозяина, породниться с ним и начать вместе бороться со вселенским злом.
– Бл… ин, я так и думал! Я так и думал, что всё из-за него! – выпалил Жора с облегчением и какой-то райской радостью. – А что, и дубликат пропал?..
– Да нет, на месте, – замер незнакомец, как хоккейный арбитр перед вбрасыванием.
– Дык а что тада?..
– Я вот тут вижу, ты на красный диплом идёшь? – снова посмотрел мужчина в тетрадь, как в шар для гадания.
– Колдыбаю… – зарделся парень.
– Ну прям-таки! Ни одной четвёрки!
– …
– Ты, я смотрю, и борьбой занимаешься? Соревнования вон выиграл.
– Мг! – эрегировал осанку Жора. – Легко побеждать по правилам, они мне в подмогу, ибо загоняют непредсказуемость в рамки моего кругозора, лишая её возможности нападать исподтишка.
– Какой-то заумный пафос… притом зазубренный… А-а-а-а как ты с таким… баскетбольным ростом борешься? – расслабился на мгновение незнакомец и задал незапланированный вопрос, что называется, от себя.
– Видели б вы меня в деле! – гордо подобиделся борец.
– Не сомневаюсь, не сомневаюсь, – красавец никак не мог избавиться от ехидной ухмылки, от весёлой уверенности, от мимики непоколебимой целеустремлённости, а потом подумал: «А нехай так!» – Ты и в студенческих спектаклях участвуешь, да?
– Есть такой грех. А что, в военкомате театр любят?
– А как же! Театр военных действий. А если серьёзно, то ты у нас универсал: всюду успеваешь, и ус-пе-ва-ешь ус-пеш-но…
«Да, кроме побед, у меня ничего нет», – вдруг намоталась мысль на колесо сознания студента.
– Дык а-а-а… в чём проблема?.. – шёпотом спросил заторможенный Жора.
– А почему ты при поступлении выбрал именно белорусское отделение?! – громко не ответил мужчина. – Любишь белорусскую культуру?
– Скорее это она меня любит как никакая другая. Я лишь отвечаю ей взаимностью.
– А почему ты тогда по-белорусски не разговариваешь? – красиво ударил красавец, ухмылкой добавив «сучонок».
– Я магу свабодна размаўляць на беларускай мове, ды няма з кім, – дал сдачи сучонок.
– Молодец! Патриот! – увернулся мужчина и разоблачительно спросил: – А ты переживал, когда разваливали твою великую Родину СССР?
– А вы?..
– Моё мнение меня не интересует.
Жора насторожился, но не от вопроса, а от правильно произнесённой аббревиатуры. Обычно люди ошибочно говорят – ССР, а тут такая преподавательская точность. Впрочем, почему бы и нет?
– Переживал?
– Ну-у… как бы это вам сказать…
– Чтоб меня не обидеть?
– Чтоб себя не обидеть.
– Попытайся. Ты ж у нас пока отличник!
– Боюсь, мне недостаёт эрудиции для дачи ответов. Пока её хватает лишь для постановки вопросов.
– Складно. И тем не менее!
– Okay. М-м-м-м-м-м-м… Родина, как мне кажется, это не место рождения, а то, что ты любишь до самопожертвования, любишь не только в целом, но и по частям. А часто ли вы наведываетесь, скажем, в Азербайджан и ходите по Баку, захлёбываясь ностальгическими слезами? Готовы ли вы умереть за эту часть вашей великой Родины?
Из системы ценностей красавца выпала какая-то хромосома и закатилась куда-то под ложечку, что на мгновение вызвало задержку умственного развития. Однако поиски недостающего элемента он решил оставить до худших времён.
– Ну ладно. Как ты уже должен был догадаться, я не из военкомата, – отодвинул тетрадь с ручкой мужчина.
– ..?
– Я из… камітэта дзяржаўнай бяспекі, – смягчил незнакомец суровую правду белорусским языком.
Родной язык подчинялся студенту почему-то с трудом. Перевод раз за разом выдавал какие-то комичные аббревиатуры: то КВН, то ФСК, то даже ДНК. В конце концов, Семантика загнала Жорино неверие в единственно правильный угол, где монументально возвышались три священных литеры – КГБ. «Брехня! – подумал генетический Страх. – В крайнем случае, это инициалы Кощея Горыныча Бессмертного».
– Шутка?.. – улыбнулся парень на всю комнату, отчего улыбка стала угловатой.
Казалось, кто-то из радио гаркнул гробовым басом: «Мотор!» – и царевич с яблочным голосом уподобился доктору в операционной маске.
– Георгий, у меня к тебе всего два вопроса, – успокоил хирург-демиург. – Первый: слышал ли ты о студентах, которые поступили в университет по блату? Второй: слышал ли ты о студентах, которые употребляют наркотики или каким-то образом связаны с ними?
Несколько секунд, предназначенных для формирования ответа и выстраивания очереди из частей речи, впали в анабиоз, став поводом к долгому размышлению. Это единственное, чем смогло помочь парню несуществующее время.
Какая-то громонемая ВЛАСТЬ предложила Жоре своё брачное ложе, на коем колыхался замес бессмертия. Какая-то глыба ВЫБОРА подпёрла парня беспощадными тоннами. Мрак всегда манит надеждой на свет внешний и внутренний. Да, у меня всегда были проблемы с жизнью… с этим долгим прощанием… Хватит жить исподтишка! Проснитесь сами или мы вас разбудим! Пора сойти в этот динамический, демонический эдем мести! Сдать бы их всех! Да хотя бы ради подтверждения собственного существования!.. или, на худой конец, наличия… Эх, если бы все они нянчились со мною… со всем, что мне дорого… со всеми, кто мне дорог… Это я сейчас накручиваю себя до страдальца, чтобы превратить своё грядущее нападение в наказание?.. Да?.. Да-а-а! Сдать бы их всех: Шавловскую – за плотно обджинсованную корму, Артёма – за капитанство, Димона – да кучи! Ничего личного – только инерция… Да-да, да кучи! Чем меньше интеллект, тем ближе плеть! Лучше их сдать, чем убивать! А в чём они виноваты?.. Да неважно! Можно и приукрасить! Вернее – приуродовать! Там никто разбираться не станет! А станет – ничего, там и разборка губительна! А совесть?.. Не страшно! В теперешнем полумерном времени ей просто негде напоминать о себе! Не в расход же их пустят! Так, исключат… Разница между 37-ым и 98-ым больше разницы между свободой и рабством! Жалко, конечно, терять врагов… без них ни стимула, ни радости… одна сонливость… а выспишься – скука смертная… и приходится провоцировать вражду… Хорошо, когда враги везде: куда ни ударишь – всё в точку… Жалко одногруппников… И тем не менее! А главное: они – не Иисусы, а я их сдам безвозмездно! Теперь, бляха-муха, и прощать-то не за что по-крупному! Не на халяву же, ей-богу… А ведь тяжелее всего противостоять именно прощению, но я лишён и этого оружия! На Западе вон… судя по фильмам, все на всех «стучат» и без личных мотивов! Да мне плевать на Запад! Бесит только, что он об этом не знает… Наверняка я стану тошнотворно известным среди своих знакомых!.. если, конечно, аббревиатура не присвоит себе даже эту мою славу подлеца… Человечество подсело на донос… на это обезболивающее средство от бессилия… на эту по-волшебному неэнергозатратную возможность хотя бы подкорректировать хотя бы близкий мир… Однако больше всего Жору подмывало «стукануть» на Историю, на все её преступные эпохи, из-за которых он уже никогда не сможет смеяться в полную силу. При этом парень понимал, что после предательства – пути назад не будет, пути к родине, к своим, к себе… Плевать! Я никогда с ними и не был! Возвращаться не к кому! Да, ничего нет более жалкого, чем отчаянная агрессия беспомощного… Так плачьте же по мне! Рыдайте! Голосите навзрыд! Только не испытывайте ко мне невыстраданное сострадание… Мир! Ты отрёкся от меня живого! Так не отрекись же от мёртвого! Жора раздулся воздушным шаром, чтобы громогласно лопнуть, издав гроссмейстерский звук «мат», но… дря-бло… дря-бло… дря-бло… сду-лся… Главная заповедь явственно напомнила ему, как в 1970 году его отца-студента объявили на комсомольском собрании антисоветчиком, а для красоты – и английским шпионом, а потом долго убеждали себя в правдивости предложенного блефа и – убедили. Среди уверовавших было много товарищей отца, коего по вине их веры затаскали в КГБ. (Видать, КГБ – это что-то наследственное, по ходу склонное к мутации). Фантасмагории оказалось маловато для серьёзных последствий, но хватило для исключения отовсюду. Клеветники же по традиции обрели карьерный рост. «Чтоб я сдох!.. Чтоб я сдох!.. Чтоб я сдох!.. Правильно говорят родители: нельзя открывать дверь незнакомцам… особенно дверь души…» – мысленно подытожил Жора и пуленепробиваемо оброс партизанской ухмылкой.
– Повторя-а-а-ю вопро-о-о-сы, – растянул кэгэбист словесную слизь, до того густую, что из фразы не капнуло ни одного звука; растяжение как бы предупреждало: для ответа дней вдоволь и во время жизни, и тем более после неё, – слышал ли ты о студе-э-э-нтах, кото-о-о-рые…
– Сто процентов – нет! – стукнул по столу студент. – Таковых – нет!
– «Нет» относительно какого вопроса, первого или второго?
– Относительно обоих!
– А откуда такая уверенность? – цепко спросил кэгэбист.
– Если бы что-то и было, я бы о том знал.
– Почему?
– Потому что я в универе авторитет! – бурно брехал парень, свято веруя в ложь. – Мне все, всё и всегда доверяют. Исповедально! У тех же, кто не доверяет, я вы-пы-ты-ва-ю. Да, у меня есть ещё и такой талант!
– Ух, ты какой… – выговорил кэгэбист, словно чего-то не разгадал, чего-то, находящегося за гранью атеизма. – Ну, тогда всё! Не смею задерживать! Ты свободен!
Важный Жора сделал усилие к подъёму, опёршись на стол…
– Я надеюсь, тебе не нужно напоминать, что о нашем разговоре никто не должен знать? – вновь елейно добавил царевич.
– «Напоминать»? Нет, напоминать не нужно. Об этом разговоре никто не узнает. Бога, я думаю, уже достаточно… Кстати, вы не в курсе, какова судьба Антона Луцкевича?
– Как-как ты сказал? – бросился руками к тетради кэгэбист. – Антона Луцкевича?
– Именно, – снисходительно улыбнулся Жора.
– А кто это? Сокурсник твой?
– Это историческая личность начала двадцатого века!
Кэгэбист медленно отодвинул тетрадь и звериным взглядом стал отодвигать умника. Студент встал и сделал пару-тройку шагов космонавта, намедни вернувшегося на Землю. Внезапно, по воле какого-то коленопреклонённого белорусского милосердия, Жора повернулся к кэгэбисту.
– Чёрт побери!.. А ведь мы с вами могли бы играть в баскетбол, хлопая друг друга по плечу после каждого забитого мяча!.. Мы с вами могли бы играть спектакли… на сцене! – произнёс Георгий и вышел, по ходу выключив наоравшееся радио.
Кэгэбист тщетно боролся с мускулистыми бровями, а потом попытался откинуться назад, но спинка советского стула скрипнула такой ненадёжностью, что царевич был вынужден вернуться на исходную позицию Совести, где его уже ждал Артём…
Жора и военрук с горем пополам ожидали товарища, не обмениваясь ни словами, ни взглядами, ни мыслями. Когда же бледный Тёма вышел из кабинета, старик чистосердечно произнёс: – Хлопцы, простите меня…
– Да ладно, дед, обычное дело… – простил Артём.
– Бес попутал… – оправдал Жора.
Старику вдруг предынфарктно подумалось, что всё это он никогда не забудет, – просто не успеет.
Парни спускались по лестнице молча, словно ощущая потустороннюю слежку. И только на свежезагазованном воздухе они испытали на двоих такое полногрудное облегчение, что его по праву можно было наречь репетиционной эйфорией воскрешения.
– Охуеть, блядь… – по ходу проговорился Артём.
– Не то слово…
– Это ж самый влиятельный орган на планете!..
– Ты про половой член?.. – попытался пошутить Жора.
– Нет, этот навигатор, мне кажется, имеет влияние и за её пределами… – улыбнулся сексоголик Тёма. – Вся моя жизнь – это всего лишь прелюдия к траху… краху… из-за кайфа правду прозевал… а тут такие возможности!..
– Про что он тебя спрашивал, душа компании?..
– Хы-хы… Да про блатных и нариков…
– Меня тоже… И что ты сказал?..
– Ничего!.. Я никого не заложил!..
– Я тоже… Мне не нужно «я смог», мне достаточно «смог бы»…
– Что ты говоришь?..
– Эт я себе…
– А-а!.. Бывает… Ego тоже человек…
Парни куда-то всё шли и шли, и не было конца их пути…
– А сколько у нас блатных?.. – по инерции спросил Жора.
– Да все… все до одного… кроме колхозников, они по целевым направлениям поступили…
– Получается, что мы занимаем чьи-то места…
– И слава Богу!..
– Да нет, он тут ни при чём…
– А тебе что до них?.. Или ты еду украл, а аппетит потерял?!. Учись, пока учится…
– Просто, быть может, наш блат стал для тех непоступивших – заочно роковым…
– Как красиво… Как трогательно… Пойду, блядь, повешусь!.. Точно!.. Прям перед универом!..
– Да просто…
– А ты усложни!.. Скажи, что те непоступившие сейчас на Канарах и харкать на тебя хотели!..
– Но ведь это не так…
– По теории вероятности проценты есть!.. За них и цепляйся!..
– Просто я думал…
– А ты думай, прежде чем думать!..
– Да ладно… А с наркотиками что?..
– Ну, ты же сам знаешь про Мотю…
– Пробует?..
– Да не, вряд ли, но точку знает…
– Интересно, на многих она себя поставила?..
– Да на всех… Слушай, шо ты, бля, всё опять и опять?!.
– Да потому что люди гибнут, пока мы тут партизаним!.. Пока мы тут занимаемся тавтологией безмолвия!.. Низкопробное какое-то молчание получается!.. Укрывательство – это ряженое предательство!..
– Так в чём проблема, Жора?!. В чём проблема?!. Бери и стучи!.. Бери!.. Вот!.. Вот!.. Вот он мне телефон дал!.. На!.. На!..
– ..?
– А что-о-о… тебе он не дал телефон?..
В кармане у Жоры лежал только увядший василёк, сорванный на небе…
2013
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney