СООБЩЕСТВО

СПИСОК АВТОРОВ

Сергей Круглов

НЕДЕЛЯ ВСЕХ СВЯТЫХ

01-12-2022









ЛАЗАРЕВА ВЕСНА





ПРИНОШЕНИЕ

Так свищет март! Усердствует весна,
Чтобы в кадиле угли не угасли,
А в самом центре ветра – тишина,
Сочится свет на маленькие ясли.

Собор – как шлюз, отверстый в высоте.
«Покрый, владыко!» - дьякон возглашает,
И тишину Твою, Царю Христе,
Латунная звездица накрывает.

И глас, часы читающий, дрожит,
И хоры ангелов немеют в удивленьи,
А у амвона – Церковь предстоит,
Участвуя в Христовом приношеньи.

Цари и воины, оратаи, купцы,
Молитвенники, книжники, юроды,
Молчальники, певцы и простецы –
Все чают этой смерти и свободы.

Вино и миро, ладан и елей,
И плоти вкус, и цвет души нестыдный,
И хлеб с волчцом израненных полей,
И яспис принесли кристалловидный.


И девы пеннобедрые свою
Печаль приносят, ставят на амвоне,
И погребальную и брачную струю
Их горла точат в тонкие ладони.

В рубашках стираных, неловки и чисты,
Стоят нахлебники – общинные сироты,
Пришли по праву, руки не пусты:
В ладонях ковшиком – вода из водомета.

А вот поэт – сторонен, дик, как встарь.
Он знает, что минуло время теней,
Но две эклоги, оду и тропарь
Неловко он пристроил на ступени.

И вот – «Свершилось!» - рвется тишина,
И ветер злой не сдерживает свиста,
И без Тебя любовь не солона,
И ни одна свирель не голосиста!

Вступая в круг огня неторопливо,
Крещением креститься, чашу пить
Идет приход, чтобы с Тобою быть,
И закалается, чтоб мир благословить
Неосвященный, косный и блядивый.




* *  *
1

      Я – Церковь, я –
      Наживка Твоя.

Я – ловец человека,
Я – жертва ловца.

Я – Церковь, я
На Твоих раменах овца.

2
Я – Церковь, я
Невеста Твоя.

Я – Церковь, я
Золотая любовь Твоя.

Кто – рыдая, смеясь? –
Выплеснул золото в грязь?

О помози!
Золота не видно в грязи.

Но, едва-едва,
Золотом грязь жива.

И Ты, Женише! -
В грязи, ниц,
Казнимый за моих убийц!

Я – Церковь, я
Первая боль Твоя.

3
Я – Церковь, я
Юность Твоя.

Я – Церковь, я
Песня Твоя.

В небе – Твоя
Иерархия,

В хоре – Твоя
Мелодия,

В поэзии – Твоя
Строфа,

Я – сквозь века:
Маранафа!


ОТЧЕ НИКОЛАЕ

Говорят, что на небе все молоды,
Что в раю нету счета годам.
Отчего же ты, отче Николе,
Старым дедушкой видишься нам?

Легкий кашель, морщины, залысины,
Жест святителя, свет, чистота, -
Да, и старость прославлена в Истине,
Как и детство, легка и проста.

Мир без тени, лазурный и розовый,
Белобровый внимательный взор,
Белый саккос, льняной и березовый,
Мирликийский златой омофор, -

Образ вешний твой, церковка тесная, -
Сколько пролито слез и соплей!..
Деды внуков лелеют и пестуют,
Как не пестует мать сыновей.

В нас уже не отыщешь смирения,
В нас уже не осталось любви.
Покалеченные поколения,
Дети блудные, внуки – твои.


Ты над нами, страстями болезными,
Держишь меч защищающий свой
Не за крыж, как палач, а за лезвие
Узловатой, сухою рукой.

Человекам дорога накатана:
Предстоит всем умрети – и суд.
И чему ты, душа, нас сосватала?
Где найдем мы последний приют

Что присудится – то не изменится.
Но ты нас не забудешь и там,
И дарить будешь золото девицам,
И являться в пути морякам.


КРЕСТНЫЙ ХОД   НА ИЛЬЮ ПРОРОКА

Кто способен молиться ногами,     
В крестный ход с нами вышел в поля.
Режет небо молитва над нами
И клубится сухая земля.

О презрение чистого духа,
О брезгливость, в надменьи таком,
К глине, ейже не сделаться пухом,
Унавоженной щедро грехом!

Погоди! Вот у края дороги
Остановимся, - хрип, пузыри,
Шила в спинах, истертые ноги, -
Вот попробуй тогда говори!

Станут в круг, задыхаясь, старухи,
Серый батюшка возглас подаст, -
Что ж замолкнул ты, дух тугоухий,
Ум без мозга, мерцанье без глаз?

Что, пытаешься? Рылом не вышел.
Только тот с этой речью знаком,
Кто запевы акафиста движет
Пересохшим, как жизнь, языком,


Не о высшей зовет благодати –
Все о жажде зовет, о еде,
Все о трате, тщете, об утрате,
О себе, о суде.  О дожде.



КУПАНИЕ В КРЕЩЕНСКУЮ НОЧЬ

День календарный Страшного Суда
Начался в полночь. Тяжкая вода
Забилась в иордани, - так грудную,
Разваленную накрест лезвеём,
Заполнит клетку сердце. И живьём
Крест входит в воду, словно в плоть живую.

Дыхание Судьи: мороз и пар.
Сто сорок тысяч праведников в дар
Свои судимости несут в ковшах ладоней.
Чуть медлят, в ток клокочущий ступив,
В алмазный свод согласно устремив,
Кротчайшие из всех, глаза дюгоней.






К 90-ЛЕТИЮ УБИЕНИЯ ГРИГОРИЯ РАСПУТИНА
1
Раденье крови, правды кровоток,
Дух-голубица, мать-сыра калека,-
Пророк в России больше чем пророк,
Но уязвимее и смертней человека.

На персях крест, в устах смертельный мед:
Русь кончена, прикончена, пропнута,
Огромной шубой втянута под лед
И никогда не выплывет оттуда.

Как маятник, небес качнулся груз,
Над полыньей комета повисает,
И черных льдин неправильный прикус
От плоти душу отстригает.


2
Так Церковь Божию отстригли от земли.
И се, сиротствует, плывет в межзвездном дыме
И плачет о России, о вдали
Покинутом, как труп, Ерусалиме,

А Церковь изрыгнувшая земля
Недвижна, непроходна и безводна,
Самой себе равна, с собой несходна,
Господня вся, и исполнение ея.

И Кто родил тебя, и Кто оплакал – Тот
Суставы рвет твои, хребта ломает звенья,
И, в смертный шар тебя катая, мнет,
И месит глину нового творенья.




ИКОНА БОЖИЕЙ МАТЕРИ «ТРОЕРУЧИЦА»

-Молитвы мои пред иконой Твоей,
Как облака, легки…
И только одно непонятно мне:
Зачем Тебе три руки?

-Бегуч Мой Сынок – не хватает рук
С такими, как Он, детьми!..
Того и гляди, забежит на крест –
Попробуй потом сними.



ЛАЗАРЕВА ВЕСНА

Ни солнца, ни дождя, ни птиц, ни листьев -  словно
Вся кончилась земля, и в персть вернулась персть.
Конец весне земной! Пора весне духовной
Обещанное слово произнесть.

Но нечем мне сказать: четверодневен смрадом,
Мой голос сгнил во тьме, и полон рот червей.
О мать сыра земля! Не ты мне стала адом:
Я для тебя тиран, я для тебя злодей!

Креста не избежать, меча не убояться -
Мной был погублен мир, и будет мной спасён,
Но чтобы мне  вослед любви Твоей распяться,
Ты должен дать мне жить, из смерти выгнав вон.



СЧИТАЛКА

На золотом крыльце сидели:
Отец,
Дух,
Сын –
Триедин.

Господь мой и Бог мой!
Кто
Ты
будешь такой?

Приходи поскорей,
не задерживай добрых и честных людей!

* * *

Мчится лавой и рубится конница,
Кричит потревоженное вороньё, -
Это поэт со священником борется,
И поле битвы – сердце моё.

А Ты, Господи, поодаль, в одиночестве,
И нет улыбки, не мягок взгляд:
Какая ирония, когда, по пророчеству,
Восстал войной на брата брат!

Не будешь Ты ломать, обличая, трости,
Не будешь льна пылающего угашать,
Но Ты выжидаешь, когда просвет откроется –
Броситься между и лезвия удержать.



В БИБЛИОТЕКЕ

Все – книги судеб (краденые, мнится).
Мою – не стоит и перелистать:
На первой и семнадцатой странице
Горит стыда лиловая печать.

И что ж Ты вычитал, когда не в тексте дело,
Зачем вспугнул междустраничный прах,
Подчищенные бритвой неумело
Скабрезные рисунки на полях,

И, в белой лампе света не убавив
И штрих-корректора флакончик не открыв,
О чем задумался, в ничто глаза уставив,
На оглавленьи палец утвердив?

КЛАВИШИ

И Гершвин опускает в летний зной,
И в ток ледяный Вагнер подымает.
Жизнь кончилась, но я еще живой.
Нет, не зову я музыку Тобой –
Тебя, Тебя из звука вызываю.

Свободу, улетающую в смех,
Вернут любовь и жалость на попятный,
И здесь – неслышимый, записанный поверх,
Твой тихий голос, чаемый, невнятный.

НЕВОЗМОЖНОСТЬ МЕТАНОЙИ

Над иллюзорными мирами
Взойдет синюшная луна -
И между полыми умами
Как раз поместится она.

Она ничто не отразила –
Ничто нельзя растождествить,
И то, что голо и постыло,
Мне не на что переменить.


ДРУГОЙ, НЕ ТАКОЙ, КАК Я

Абсолют Твоей свободы –
Эти чёрные пустоты
Там, где нет Тебя.

Но под жестью небосвода
Есть и у меня свобода:
Ждать и ждать, скорбя.



НОЧНОЕ

Ни в силе, ни в брёвнах, ни в правде, ни в рёбрах –
Нигде я Тебя не нашёл.
Ты спрятался? – что же, насмешливый Боже!
Обиделся я и ушёл.

За город, под гору, -  в полночную пору
Сквозь ад я бреду без огня,
Но знаю: за мною спешишь стороною –
Просить о прощеньи меня.



* * *

Ты этой ночью претворил в святыню
Всё бессловесное, всё косное доныне:
Простую воду, хлеб, вино.
Монах-молитвенник, поёт огонь в камине,
Как очи мученика, в ночь глядит окно,
И скатерть-исповедница легла
На грудь дубового апостола-стола.

О вещный мир, творение святое!
О дом, сияющий Божественным покоем!
Единство кладки и стропил,
Земною плотностью венчая неземное,
Для сына блудного в ночи Ты возводил.
С конька петух вдогонку пропоёт –
И сердце беглое навскидку полоснёт.

Рыдающей, завшивевшею мразью
Вернусь в ночи, найду тебя, со страстью
Отринутый когда-то кров.
Как смею наследить житейской грязью
На девственной тиши половиков?
Но где я был, не спросят у меня,
Лишь передвинут кресло у огня.



* * *

Прости, что сердце не хранил я целым,
Что всё проспал, что жизнь считал я сном,
Прости добро, которого не сделал,
Прости мне грех, который мнил добром,

Прости, что не Тебе я в жизни верил,
Но той мечте, какой на свете нет,
Прости, что я в молитве лицемерил
И за Тебя додумывал ответ,

А не простишь – приму и смерть в огне я,
Но только вот сейчас не уходи!..
Дитя торгуется, и в пол глядит, не смея
Глаза поднять на Свет, что впереди.



ПОСТНОЕ (БОРЯСЬ С ПОМЫСЛАМИ)

я вчера
не пришел в себя

где же ты, сволочь! пошел искать

и что вы думаете? поймал
себя на мысли

мысль-то ладно: завизжала
прикрылась убежала

а с собой-то что делать

так и стоим сжав кулаки
вне себя



* * *

Мочи её плетью, секи дождем –
Осень суха.
Зерно протлевает землю тесным путём
Греха.

Птицам не привитать, плодам не зреть, не прикроет срам
Жухлое златое трепло,
Разве что, ствол в печи,  в корчах  отдам
Одолженное тепло.

Это я, Господи, это я,
Это моё родство,
Но зерно в земле тлеет, и земля
Не объяла его.


* * *

 «Нужно беречь ощущение тайны по отношению к
Богу. Я доволен, когда я не знаю.»
                   (Архим. Сергий Шевич)


Как одышлив сегодня ноябрь, непролазен и густ!
Снега нет две недели, и глиной глухой переложены дни.
Видишь, желтым огнем не сгорая горит облепиховый куст? -
Здесь ты ноги иззуй, и помедли, и лучше назад поверни.

Силясь неба коснуться, лишь глины коснешься рукой.
Верность, нелюбопытство святое, далекий Эдем!
Не смотри в эту высь, примирись со своей слепотой:
То, что слишком прозрачно, не существует совсем.

Не дерзай, не упорствуй, не трожь, услужи, одолжи,
Претерпи, не вопи, отступи в одинокую тьму,
Словно пластырь на раны Его ты смиренье свое положи,
Дай Ему в этой осени тоже побыть одному,

И молитву, как щупальца, не напрягай, опусти,
Овладеть не пытайся, покайся в любви как во зле:
В жадном сердце твоем Ему места Себе не найти,
Как медведю – берлоги в бесснежном таком ноябре.



Пусть дистанция веры твоей, как отверстая рана, горит,
Пусть началом премудрости, словно цикутой, упьется душа,
Пусть во тьме золотой славословит и плачет Товит,
Рыбью желчь к бесполезным глазам подносить не спеша.


***

Сначала нас сведут на страшный суд
Потом нас выгонят из рая
Потом нас как хоругви понесут
Победу православья прославляя

Неделя за неделей и весна
Пройдет стремглав но как же вечна
Но как бездонна как длинна
Но как неуловимо скоротечна




НАЧАЛО ЗИМЫ

Смерть кончилась, а жизнь не началась.
Зима условно-белым развилась,
Углы подобрала и землю застелила.
Напяль на окоем подсевший глаз,
Хозяйственным намылив мылом.

Нечеловечески застиранная новь.
Твой голос смолк, на белом – нет следов.
От этой белизны полуслепая,
Ворона цепенеет – так  Иов
Глядит, не глядя, в лица пришлецов,
Перелицованных детей не узнавая.



* * *

Не смог вытерпеть – умер. И ты
Обиделась на меня за это.
Родная, прости меня! Больше, обещаю,
Это не повторится.



* * *

                         Детям: Полине, особенно же
                                                 – Андрею и Савве

Уже на нас, отцах, природа отдохнула.
Я – среди ветра серого – один.
Как скоро в утро ваше ночь моя минула!
 («Один» - «седин»: я ль рифмы господин!..)

Меня слабей, болезненней, чудесней,-
И как воздушны ваши плоть и стать! -
Стремительней! Как в книге – Песнь Песней:
Листаешь и не можешь отыскать;

Стремительней,- как исчезает слово,
Мое немотство стреловидно прободав,
Как этот май к Восьмому дню Христову
Летит стремглав, меня не подождав.


К ПОЛИНЕ

Быть может, странствуя в сферах,
Я найду, что рай есть маленькая спальня,
Белая и голубая,
Подвешена на шелковых цепях,
Где спят в кроватках ангелы, как дети.
Им снятся золотые сны о земле,
Стеклянные кошмары негустые,
Молочные и алые виденья о нашем мире –
Юдоли Мая и Приключенья.
Свет горний ночника; локоны струисты,
Губы волглы,
Нежна свирель в веснушчатой ноздре.
Им снятся подвиги: над изумрудным морем
Вздымает ветер стяги облаков,
Мнет пряный вереск,
Рвет плащ пурпурный с худеньких плечей;
На бой! Из мглы встает опасность
Над Королевством Солнечного Сна!
И белый конь копытом роет берег,
Победно воет рог, алмазный меч
Сияет ярче дня!
О милое дитя! Ты – храбрый воин,
За свет и зелень мира
Ты рвешься поразить дракона,
И счастье мечут серые глаза!
Но тщетно ищешь: в этом мире
Есть многое, вот только нет драконов.
Есть враг – но он иной,
Без чешуи, без гордости клыков
И стати крыл кровавых,
Так кошмарно-ясных
Воображенью ангела!.. когда,
От поисков дракона утомившись,
Размаянно ты ляжешь на траве,
Средь васильков и кашки, в звоне полдня,-
Он явится. Щитов он не бодает жалом,
Хотя он и пчела: он собирает мед
От века на земных лугах.
И этот мед, дитя, он поднесет
Тебе – густой и сладкий, и насквозь лиловый,
К губам твоим, в фиале костяном,
О, улыбаясь, только улыбаясь!
И прянет вон, растает без следа
В кипящем полдне.
О сладкоежка! Где ж твоё оружье,
Где равнодушье ангельское, где
Рассеянность, святое невниманье
К оттенкам запаха! И что теперь твой меч!..
Игрушка.
После ты проснёшься. А он – он будет ждать,
Как ты, в своём раю, среди друзей,
С глазами, полными печали липкой
По сну ушедшему, с немой и сладкой тайной,
Застывшей слизью в уголках глазниц,
Со смертоносным медом на губах,-
Восстанешь и откинешь одеяло.


* * *
                                        Савве

Откроем книжку в сотый раз с тобой,
И ты, картавя, утверждаешь снова:
Я – доктор Айболит, и я больной,
 И Бармалей, пытающий больного!..

Да, сыночка. Кораблик – человек,
И пассажиров много по каютам,
Но лишь один из них сойдет на брег
Лимонной Африки, маршрут не перепутав.






* * *
      Савве
Сосуд скудельный, слепленный вслепую!
Когда тебя ведут насильно спать –
Твой гнев, твои
Картавые, святые богохульства,
И серый жемчуг ангелов – в глазах!

Тебя рисующим мы видим:
Летают скрюченные пальцы левой
Над контурными картами страны,
Пока невидимой; а ямочка – на правой
Щеке.
И мысль – во всём: в диагонали тощих плеч,
В затылке напряжённом,
А уши охраняют тишину.

Когда б ты знал, Кто твой второй Отец!

Всё – впереди. Пока же длится детство,
Как флаг, победно ты поднял рисунок, -
«Глядите, что!» -
И с гордостью, в которой нет гордыни,
Нам предъявляешь: в два карандаша,
Неверными, но крепкими штрихами, -
Вот небо, пальмы, негры, вот пираты,
Вот крестный ход зверей, - веселый праздник
Бананового Спаса в Уругвае.


* * *

Гале

Наш брачный пир оплачен без обмана –
Рачительная смерть счета вела.
Откроются врата небесной Каны,
Мы снова сядем во главе стола.

Поднимет искристые чаши каждый гость,
Поздравят дети нас, молодоженов,
И, как тогда – ты помнишь? – мы смущенно
Замешкаемся отвечать на тост.

И будут облака как дверь литая
В опочивальню, и в пространстве голубом,
Собою небеса переполняя,
Взойдет Господня Слава золотая
И милосердие, как кровь на золотом.




ВЕНЧАНИЕ

Латунные венцы с подкладкой бархатной,
Потёртые, - три круга пронести;
Вино в корце, в окне, в февраль распахнутом,
И в водоносах каменных шести.

И серафимы пламенные выросли,
И гулко на сердце, и руки не разъять,
А трио в унисон на левом клиросе
Исайю призывает ликовать.

От каменей честных – святой, летающий
Под куполом невидимый огонь,
Тепло свечей, двух равномерно тающих,
Священника сутулая фелонь.

Качнулся храм, и день сместился, скошенный –
Против теченья двинулся, плывёт
Льняной рушник, двоим под ноги брошенный,
Как ледокол, проламывая лёд.

Зиме конец! И, странствуя меж льдинами,
Пристанем к берегу, потонем ли в ночи,
Но, плоть одна, с тобою триедины мы,
Как отроки в пылающей печи.


С ТОБОЮ ЧИСТИМ ГРИБЫ

Нет, не в плероме, не на облаках –
В тебе изображается Христос:
Терпенье неизбывное в руках,
И внешнее плетение волос,

И голос, и морщины каждой ход,
И детскость, близорука, как со сна, -
Мы старились с тобой, за годом год.
Свидетель я, как ты сотворена.

На этой кухне, в этот поздний час,
Самих себя мы сеем в темноту.
Господь сказал, что Царство – внутрь нас.
Внутри тебя. Я там его найду.




ПЕРЕД ОСЕНЬЮ

Скоро лист полетит.
Скоро и мы полетим.
Стартовать именно с этой земли - как подарок:
  Как еще выразить мне
"До встречи!" вместе со слезным раскаяньем
В собственном черном грехе пред тобою,
Как не русским "прощай"?

Ближе, чем прочие, к небу находится русская речь.
Ближе к небу - не значит,
Что быстрее туда долетим,
Ближе к небу - дар догадаться
Здесь попрощаться, пока еще вместе,
Но до того, как будем вместе мы там.




ВЕСНА

«Кто отвалит мне камень от гроба?» - воскликнула  горестно ты,
И, хрустя, остеклила хрусталик слезою зима,
Но понтифик-ниссан надо льдами содвинул мосты,
Смерть ребенка баюкала, пока не уснула сама.

Ты потрогай меня: мы на санках, в луче, на лету,
Я и дети; и смерть – не кончина, а только причина; гурьбой;
Под сугробом – багульник и примула, посмотри – наши дети в цвету!
И я буду стремительно двигаться, чтобы остаться с тобой.


КОВЧЕГ

Бескрайний океан прощения обид
(«Прости меня! ты слышишь?» - «Бог простит» -
«Да Он простит, я знаю, - ты простишь?»), -
О птица-вестник! ты назад летишь:
Ад перестал, и сверзлась хлябь небес,
Но суши нет еще, и некуда присесть,
И против солнца, через даль волны,
Из-под ладони мы смотреть обречены:
Вот возвращается на палубу, но кто –
Иль голубь «не за что», иль ворон «ни за что».


* * *
            Памяти о.Александра Меня

Что в сентябре – астры да сухоцвет.
Сирени, воздуха, соловья!
Скоро в лодку – не в свет одет,
Не так уклюже – но взойду и я.

Батюшка, благослови, прости
За жестокую выю, за слухи, полные льсти,
Благослови, батюшка, простить
Опомнившихся в начале пути;

Батюшка! Из этой полузимы
Поплывем - небо внизу, весна впереди,
Поплывем в сосновой лодочке мы, -
Бок о бок, руки крестом на груди.

Лодочка без мотора! Волной завьет,
И пусть осень в свои силки
Уловит лишь вылетевших воробьев –
Глупые земные обиняки.

Суетна погребальная кутерьма
(Лодочка причаливает к косе) -
В новой деревне, на склоне холма,
Все равно деревенские встретятся все.


Новое утро, новое пиво, новый из-за
Престола свет, из нового света фелонь,
Брада твоя Аароня, оленьи глаза –
Благослови новый храм и входящих в онь!

И тогда-то, в восьмой невечерний день,
Уже не упущу немногого своего:
Всего, что хотел свершить, да было лень,
Всего, что хотел спросить, да не было у кого.



ПЕРВЫЕ МЕНЕВСКИЕ ЧТЕНИЯ, 2006 Г.

Конечно! Теперь им с тобой легко:
Ты стал темой докладов.

Впрочем, я, неуч,
Слушал вполуха, перелистывал
Детектив в мягких обложках:
Вечный палпфикшн!
И у той, и у другой родни твоей, отче,
Хватало мотивов для убийства;
И развязка разгадана уже на третьей странице.

Вижу тебя: у врат
Нового Иерусалима, сияющего, как яспис,
Стоишь, в ладонях держишь
Белый камень. На нем – надпись:
Твое новое имя.
Назовешь ли нам его, заново знакомясь?



* * *

Тридцать восемь лет расслабленный,
Жизни клейкая вода,
Суета людей и ангелов
У купальни Вифезда.

Это золото терпения
Сильным вам не оценить,
Хлеб святого невезения
Вам зубастым не вкусить.

Затолкали, не заметили –
Что ж, дорогу молодым !..
Неудачники, свидетели
О Христе пред веком сим.


* * * * *

                       Памяти всех ушедших

Мы из земли сотворены,
И в нас живет земля.
В нас есть стояние стены
И гибкость ковыля,

Многозаботливый живет
В нас ход кротовьих нор,
И гулкий ток подземных вод,
И камень в дырах пор,

И тонкий жирный перегной,
Беременный теплом,
И колется культурный слой
Стеклянным толокном, -

Земли сопревшее быльё
Ты захвати в горсти,
Когда отыдеши в нее,
Зане земля еси.

Как выкуп брось ее, как медь,
Придя к причалу, ты, -
И будет плыть она и петь
Над бездной черноты,

Когда на узенькой скамье
Устроишься, дружок,
На запад – памятью своей,
Глазами – на восток,

Когда, в фелоньку облачен,
Дав возглас тенорком,
Взмахнет молоденький Харон
Кадилом как веслом.



* * *

О.Олегу Тихомирову – батюшке, живущему   в затворе в казачьем селе Краснотуранске, на берегу Красноярского пустынного моря, служащему подвижнически в маленьком храме, в который ходит полтора человека.

Кладбище над морем на горе...
Неприютен май, как в ноябре.
Красный обезглавленный Туран,
Сукровица рыжая из ран.
Радоница - Господи, прости! -
А не спеть, и не произнести:
"Во блаженном успении
Вечный покой..." -
Через море не достать рукой...
Безприходный я священник, сирота!..

...только ветер - тень казачьего креста.



АНТИПАСХА

Федору Васильеву и Облакову_Штанаху

Не всяк невидящий - блажен.
Не всякий жаждущий – напьется,
Когда тысячелетний плен,
Чтобы закончиться, начнется.

Но ты – узнаешь ли Меня
В соитии вина и хлеба,
В смиреньи смерти и огня,
Фома, попавший пальцем в Небо?



* * *
Как сладко это «Ты» - в мольбе, в обиде,
В нетерпеливом: «Знаешь, без Тебя…»
Блаженны, кто любил Тебя, не видя,
И прокляты, кто видел, не любя.


ЖУК

Ползет навозник кучею кротовой,
Без сердца, но с молитвою златой,
А на спине – лиловый дом пудовый,
Хитин слоистый, панцирь нажитой.

Соломина – Сил Боже, буди с нами! -
Вздымается!  Падения не ждешь,
Перевернуло – и сучишь ногами,
И мнится, будто по небу идешь.

***

Дождь коленчато восходит,
как молебный водосвят,
люди к Небу хороводят
и, поя Его, поют:

"Вот мы, вот мы, влажный атом,
человечие зверьё,
не достоинство - куда там! -
достояние Твое".


****

Льдинкой хрустит, март пророчествует
Сиреневая звезда.
Маленький город сонно ворочается
За пазухой у Христа.

Спи, ещё рано, спи, Мой выстраданный,
Суетный Мой!
Скоро будильник взорвётся, выстрелит
Новой весной.

Небо, как хлеб, разломим надвое, -
Синь, высота!
Радостно с серых крыш закапают
Кровь и вода.






СТРАСТЕЙ ОТВЕРЖЕНИЕ

лтп весны распахнуто
хмель земли сугробов яд
тополя в позицьях ромберга
виноватые стоят

ждем грачей! а небо-небушко
улыбается как дрожь
но постится не постится ли -
его вечно не поймешь


ЛИТИЯ

День испаряется в кадиле
Латунного литого полдня,
В белесоватом горнем мыле
Орарь как дьякон коршун поднял.

Гонима пляжным зноем зыбким,
Жизнь изошла бензинным чадом,
Тупою бухая музыкой,
Из города по автострадам.

И город, трупом утомленным,
Лежит, в поту лучей купаясь,
Величественно, просветленно
К суду и свету приближаясь.

На глас шестый воспой скорее,
Сопроводи благословеньем
В начале новой мениппеи
Всю эту память, это тленье, -

Жесть гаражей, от солнца пегих,
Бычки недосмолённой веры,
И сланец, сплющенный в побеге
До сорок третьего размера.


ФОТОГРАФИЯ ПЕРВОГО ЗИМНЕГО ДНЯ В МИНУСИНСКЕ

Голубоглазой, алой, стылой,
О минусинская зима,
Ты электронкой легкокрылой
Ко мне в Москву принесена.

Гляжу в экран – за рамки фото
Ползёт сребро твоих кружев,
И сосен ржа и позолота,
И смерти радостной припев:

«Расставим жизни и любови
Мы на заснеженном столе,
Мы ток разжжём унылой крови -
Неси рябины, Сомелье!

Всех лазарей, нагих и нищих,
Мы воскресим в пирах своих,
Вкусив зимы, перебродившей
В давильнях бодрственных Твоих».




ЗИМОЙ В МИНУСИНСКЕ

Вернись в страну снегов сиреневых,
В пространства, мреющие сонно,
Недоброй памяти Сперанского
И деревянных лож масонских.

Вернись по черным рекам, венами,
Чтоб водкою и уговорами
Растить имперское надмение,
Кыргызкрещатьнемирных орды.

Прикрой глухие звезды ставнями,
Черемух лед цеди обильно,
Чеши пером, как смоквы с репия
В садах, повысаженных ссыльными.

Ложноклассическое розовое,
С седым, как иней, с желтой вохрой,
Замерзшее, эвакуированное –
Всоси, присвой, согрей под вздохом.

Как бодуном – гордыню пьяную,
Спаси дохой бродягу в полночь,
Романский стиль сугробов зассанных,
В смоле и в соли, всклень запомни!

Ведь на окраинах, где сосны
Приникли к ветру с той усладой,
С какою старовер-подросток –
К коротковолновому радио,

Там, на краях, - метель сворачивает
Замусоренный, темный город,
Сминает карту войн проигранных
В январский ком, в начало года.

Льды в крестный ход пойдут, и льдинами
Хоругви март повышьет споро,
И между Пасхой и Сибирью –
Ни третьей силы, ни зазора.







ПОПОВСКАЯ ЛИРИКА


  Русским православным священникам, с братской любовью

1


Великий Вход грозно сияет.
Бледный священник висит, никакой,
Уцепившись за Чашу.

Но все пройдет, отляжет,
Его помилуют,
Он станет легок и многословен,
Как напакостившее дитя, избежавшее порки.
Опьяненный глазами паствы,
С амвона он скажет спич,
И нимбы икон померкнут.

И грозные Врата покорно
Дадут себя завесить
Катапетасмой обыденности.


2

Когда я встретил тебя впервые,
о ближний мой,
был в ступоре – как
к тебе относиться!..

И только прочтя внимательно
большой Требник Петра Могилы,
понял  -  как.



3
смирись прихожанин!
я – твой пастырь
а нам пастырям знаешь ли тоже
не чуждо ничто овеческое

(особенно шкура)


4

перед тем как дать начальный возглас
последний взгляд
в алтарное зеркальце
(не забыл ли подровнять бороду? – все в порядке
прыщик? – еще не созрел
глаза? - глаза еще светят
ровным невозмутимым
 светом выгорания)

«Блааагословееен…»
вечеренка
журчит обиходом
как всегда как вчера
как завтра

голос за левым плечом
убаюкивающе хрюкает:
«тааак…тааак… хороший поп – это
профессиональный поп»)

5

Будильник напомнил: пора на службу.
Календарь напомнил: сегодня же праздник.
Намочив зубную щетку,
медлю в оцепененьи,
вода льется и льется,
зеркало напоминает: по дороге
зайди в ФиксПрайс,
принеси Богу две молитвы
по цене одной.


6

маленького батюшку
затукали остроконечники
подобрав полы рясы
бежал в блефуску

«какая разница --
--успокаивал свою
маленькую
пастырскую совесть –
--и там
такие же лилипуты»

7

- Паси овцы Моя!
Пастырь, ты где?
Эй, ты Меня слышишь?
-Слышу, Господи, слышу... Сейчас,
еще рядок доложу, стены
сведу под купол, отгорожу от неба -
и стану пасти...
-Что ты там делаешь?
-Как что? Не видишь -  храм возвожу!
-А зачем?
-Как - зачем?! Ты что, Господи, неверующий?!
Ты только глянь: именные кирпичики,
купола, златое сусало, раки святынь!
-Не знаю, не знаю... Для чего он на пастбище?
Напоминает мангал.


8

Под бурю, клонящу основы,
Под ропот российских берёз,
Священник священной коровы
Встречь ветра поёт, нетверёз:

«Коль сам о себе не спою я –
Пиита о мне не споёт,
И, правды небесной взыскуя,
Ко мне Богожаждец нейдёт;

На каждой дрожащей осине,
На каждой прогонной версте
Склоняет меня разночинец,
Что вот де уты, утолсте;

Эстетик корит фофудьёю,
Руки либерал не даёт,
Богач уязвляет пятою,
И пахарь за плугом клянёт, -

О сколь бы ты, буря, ни длилась,
Одно только ведаю я:
Лишь только б корова доилась,
Корова б доилась моя».


9
БЕРЕГ

На берегу – гроб утопает в цветах.
Купы свеч
Невечерним образом светят,
Софринский фимиам, извивно
 Восходящий горе,
На испод оседает купола,
Сослужители мерно вздымают
Цепи кадил,
В златую окован парчу, величественно возлежит
Облый мертвец –
Тканый воздух на лице,
На место, где было сердце,
 Книга в тисненом окладе
Прочно утверждена,
Клирос тянет   вечную память,
Члены двадцатки в чёрном всхлипывают, несут
К изножью венок:
«Пастырь добрый, вскую оставил еси
Чад своих!»,
В меру прискорбен,
Седой ветеран из местной
Ячейки КПРФ, перекрестясь неумело,
Сумбурно, но праведно речь произнёс
О гражданских заслугах усопшего,
О заветах отцов, иге врагов и вставаньи России  с колен,
Лакированный мальчик в кислотной футболочке МЕХХ
Вьётся ужом, проницает
В щель между старостой и аналоем -
Всполохи блесые, щёлк -  делает
Снимок за снимком.
В Царских отверстых вратах,
Надраен до блеска, тяжкий, латунный
Неподвижно
Летит и летит голубок.

Торопливо, захлёбываясь,
В безумной надежде – ещё,
Ещё полминуты помедлить! – я говорю:
«Видишь,
Видишь, как они почитают меня!..
Слышишь, сколько заслуг моих вспоминают! какую
Возносят мне
Вечную память, - да, да же?!..»

Но Ангел, не останавливаясь,
Не оборачиваясь назад,
Молвит печально и строго:
« Возносят.Только –
Уже не тебе.  Ты –
Следуй за мною».

Оттолкнулся шестом – и лодка,
Скрипя, отвалила. И берега нет как нет.

«Да, и ещё: скоро – таможня.
Приготовь документы и деньги».

Какие там деньги! мелко трясясь,
Серая дымка под задним сиденьем сбилась в комочек, -
(О почему о себе я говорю – «она»?..
И кто, кто это – «я»?
Тот ли, кто был – («был»!! что это значит?..) –
Иереем по чину –
По чину…по чину…по какому там чину?.. каких
Званий, регалий, заслуг?
Жизни – какой?.. – нет,
не могу ничего --)
Серый клочок пустоты
 (Верно, со стороны нелепо выглядит: словно
Порожней лодкой правит во тьму перевозчик!..), -
Ах, бы
Заплакать – да слёзы остались там,
Позвать бы – да все позывные, все имена остались там,
Покаяться бы – да совесть осталась там,
Молиться бы – да вера
И почти вся надежда,
Всё, всё осталось там,
На берегу, и вернуться назад  невозможно!..
Какие там деньги. Ничего, ничего
Не захватил, отправляясь.


10

Эде, бибе, луде,
Гремит данс макабр,
Факельные оргии ночью,
Шоу трансвеститов,
Плотояство без сыти,
Похмелье без рвоты,
Раскаянье без покаянья,
Тоска без избыва.


Все сие – в твоем сердце,
О иерее:
Мненье, дменье, паренье
Горит выспрь под вздохом,
Палит, пьянит, давит,
Возносит, во ад тянет.


Наг, безлик, сир, грязен,
Нищ – эта нищета духа
Не нарастает годами,
Бденьями, постами,
Не достигается невлажными стопами,
Не идет она в комплекте с митрой,
В палице нет для ней ножен,
С амвона она не хризостомна,
Нет ее в медитативных досугах,
Не наскрести ее в почесухе мысли,
И возраст ей не помеха –
Такая нищета, брате
И сосложителю с тьмою –
Из тьмы растет метастазой,
Стрясается безвозвратно,
В ночи подстерегает,
Как предателя – нож партизана,
Как сластолюбца – люэс,
Как пьяницу – белка,
Как поэта – льстивая слава,
Как примадонну – рак горла,
Как мать – детей взросленье,
Как Свет, что во тьме светит
И высвечивает ночью
Беспощадное отраженье:
Глядися, о иерее!


Нищ, наг, всесмехлив, смраден,
У Престола сними свои ризы
И тихо в ночь выйди.
Прошло твое время
Каяться словами – ныне
Петух поет: время
Каяться ногами,
Километрами злой ночи.
Иди во тьме, плача,
Вслепую, Богооставлен
Во грехах, а не в апофазе,
Иди, и образ буди верным
Покаянием, стыдом, бессилием, надеждой.


11

Тихая месса.
Бронзовое отлучение мирян.
Оса звенит, прободает неф.
Шёпот и быстрота. Один, суетливо
Сияющую гостию возношу:
Достойных нет. Да и я-то сам.


На семи мой холмах, вечный
Город юности моей, как ты
Испохабился ныне! Город
Отвечает: «На себя посмотри».

12

В ДОЛИНЕ ФЕНИКСОВ

бородатые
одутловатые
потные
бледные
смертельно усталые
люди в рясах
играют в выжигало

раунду нет конца
спотыкаясь, трусят
туда и обратно

прицел-
взжжжжжжжиу-
БАЦ-
выгорел
еще один

13
 ИДЕОЛОГИЯ

Ни один ребенок
Не осмелился закричать правду, видя,
Как крестным торжественным ходом
По главной магистрали столицы
В незыблемом уставном порядке
Под цифровое пение невидимого хора
Шествуют полые
 Златотканые крещатые стихари.

14
СВЯЩЕННИК В БЛОГЕ

Повсюду ночь. И лишь в ЖЖ не ночь:
Не диски жесткие, се, трутся и вертятся:
То кто-то жизнь там выцарапывает прочь,
То скрипло комменты скринятся.

О отзовись на этот смертный скрип! о позови
Того и этого по именам их кровным,
И сотни призрачных друзей благослови
Перстосложением именословным.

К тому они хотят (их скепсис – только вид!),
Кто их елеем сострадания помажет,
Кто утлый крестик их нательный освятит
И свечи затеплять покажет!

Нет, не к тому, кто прозорлив, кто вычищен и свят,
Кто светит без теней, в плевке смертей не гаснет,
Кто белый и стерильный хлад
Приравнивает к горней ясни, -

К тому, кто плоть,
Кто взъял на рамена обеты бденья,
К тому, кто, словно Ты, Господь,
Смиренно ошибается и молит о прощеньи,

Кто знал соблазн, кого сомненье жгло,
Кто звал, рыдая:
«Искусство ты мое сестро!
Религия ты брат моя родная!»

Люблю Тебя! Пасу Твоих овец
На диких кручах виртуального покоя,
Но это – ночь, и я устал, Отец.
Сам упаси, Своей Рукою,

Умри за всякого – чтоб в пропасть не упал,
С отчаянным чтоб, с детским криком
Он вечной памяти Твоей не миновал,
Не канул в ночь сгоревшим юзерпиком.





НЕДЕЛЯ ВСЕХ СВЯТЫХ


ГАБРИЭЛЬ

«Радуйся, благодатная Дево!
И тебе самой смерть пройдет душу!» -
Помедлил, фразу
Попробовал на вкус, покачал сияющей весенней главою –
И, прислонив тяжелое копье у входа,
Нагнулся и сорвал цветочек,
Пробившийся у каменного порога.
Беленький, запылённый,
Уже привядший от жара
Молодого, набирающего силу солнца, -
Какая разница, Мирьям! Всё равно ныне –
Ган Эден всюду.


СОБОР АРХАНГЕЛА ГАВРИИЛА

Светлый любви почтальон дар передал несказанный –
тяжкий как золото, словно дыхание легкий,
Огненный Дух.
Держишь смиренно. И Дух горит, не сгорает
В Чаше Святой, в теплом дрожащем Потире
Худеньких смуглых перстов, Чистая Дева, Твоих.



СОБОР БОЖИЕЙ МАТЕРИ В ЛОРЕТО

Величием вероучения,
Великолепными облаченьями  из холстов и фресок,
Златою тяжестью риз,
Рядами коленопреклоненных паладинов Твоих,
Веками молитвословий
Окружено глубокое, вод небесных превыше,  невидное, кроткое
Долу простертое полуденное смиренье Твое, Девочка.
Маленький пропеченный солнцем камень
Домика Твоего,  Невеста,
Держит, как неневестное  сердечко,
В каменных дланях тяжёлый собор.

Голубое небо апреля.
Смуглое, молчаливое,
С худыми ключицами, узкими ладонями, привычными к поденной работе,
Иудейское солнце.
Се, раба Господня! Се,
Отныне – буди Мне
По слову Твоему:
Птица, не вьющая гнезда,
Девица, не плетущая косы.

Не поднимая глаз.



***

...И тогда он наклонился ко Мне,
Знаете, так внезапно, близко,
К самому уху
Белоснежной позеленевшей бородой,
И тихо сказал: " И тебе самой
Оружие пройдет душу".

И оказался прав, родные мои - прошло.
С тех пор душа Моя
Всегда вооружена
Этим оружием.

От него сердце Мое
Кровоточит, как живые ножны:
Оружие - оно ведь
Входит - выходит,
Входит - выходит,
Входит - выходит,
Потому что Сын же Мой -
Он такой:
Умрет- воскреснет,
Умрет - воскреснет,
Умрет - воскреснет.

Сколько раз?
А сколько вас?
Около восьми миллиардов?
Ну вот еще как минимум столько раз,
Родные мои.

Оружие прошло Мне душу,
Раз - и поныне.

У вас? пройдет и у вас.

Что? да нет, не оружие!..
Глупые вы Мои, маленькие.
У вас просто -
Все пройдет.

Все, все ваше плохое - пройдет.

Дайте, подую снова.


ПОКРОВ

В этот день дверь в небесах открыта.
Молящийся юродивый видит:
В комнате, полной света,
За столом, покрытым белым,
Мать сидит, ждет Сына.
В этой комнате утро
Все сияет, но так и
Не склонится в полдень, и тень на стене крещата,
И ходики не ходят –
Календарь вечности
Весь уложился в месяцеслов старого стиля:
Прозвенело Рождество сентябрьским златом,
Белое Введенье ступеньми святой зимы отхрустело,
Благовещенье девичьим платом проплыло голубое…
Покров и Покров ныне,
Темновишневый, грозный,
Как запекшееся сердце.
Мать сидит за столом, ждет и ждет Сына.

Сын Тебя на пороге встретил,
Привел в этот свет, упокоил покоем,
Постоял на пороге, посмотрел длинно, нежно –
И на крест вернулся.

«Чадо! Что Ты сделал с нами?
Вот, Отец Твой и Я
С великою скорбью Тебя ищем!»

«Мама, Мама! Или не знаешь,
Что должно мне быть в подворотнях,
Притонах, лепрозориях, борделях,
Конторах, коммунальных квартирах,
На аренах боев без правил,
В интернатах, в безлюбых постелях,
В доме братьев Моих?»

Вон они, толпятся, тычут и тычут
В ребра, все проверяют: умрет? воскреснет?
Все поют и поют, вторя звону
Бубенцов архиерейских кадил:
«О Всепетая Мати!»
«Сыне Мой, Сыне! Вскую мя еси оставил!»

Ждет и ждет Мать Сына.
Сцепленные пальцы в мольбе сжаты, белой
Скатерти казанки белее,
Ногти вонзились в жемчужную кожу.
 Пока сцеплены эти пальцы – миру
Быть живу.






ОБЩЕНИЕ СВЯТЫХ

Мы когда-то считали, что нимб –
Просто блестящий металлический диск,
Которым голова прикрепляется к доске.
Мы за чудо почитали копоть икон
И неразличимость цветов. Чудес
Мы не знали. Но произошло
Открытие небес, светолитие дня.

Как молоды оказались вы!
Раскрыв рты, мы смотрим на вас,
Как младшие братья, позабыв совок,
Из песочницы восхищенно глядят
На белозубого брата-моряка,
Пришедшего на побывку весной.
Лучистый смех, сиянье погон,
Сильные руки, вверх взмывает малыш.

Так вот что такое пурпур – живая кровь!
Так вот что есть бытие – вохра и санкирь!
Так вот что есть золото – не металл,
Но живое сгущение света! Так вот
Что такое белое!

Когда вы склоняетесь, встаете близ,
Мы забываем уныние и печаль,
Одиночество, тревогу и плен,-
Собственно, все, что и составляет предмет
Нашей слезной молитвы к вам.


НЕДЕЛЯ ВСЕХ СВЯТЫХ

Эй, парень!
Ты что, уснул там, в окопе? Что ты
Уткнулся невидящим лицом в грязь?
Ты что там, устроился жить,
Медленные минуты тянуть,
Есть эту глину, сосать червей,
Примерять сапоги мертвецов?
Окоп – не жилье, парень,
Окоп – это место войны!

Самое опасное в этой войне –
Затишье между боями:
Трава на бруствере, стеклянное небо,
Неподвижность берез, провисанье жаворонка,
Божья коровка на щеке, слипание век,
Обманчивая тишина.
Эй, очнись! Видишь – скоро
Снова начнут!

Видишь – мы здесь до тебя воевали,
Два батальона здесь положили мы,
Мы отстояли высоту, отбросили танки,
Фланги укрепили и наладили связь, -
Тебе совсем ерунда осталась!
Смелее, мы здесь, мы с тобой.
Держи мою винтовку, солдат, целься верней.

День Всех Святых – сиянье войны и парада.
Иконостас – не глухая стена: могучий
Воинский строй, а нимбы –
Золото нашей крови, пролитой
За неотвратимость победы.



ХАЛКИДОН, ЗНАМЕНИЕ ПРЕРЕКАЕМОЕ

Над могилами мучеников лампады не гаснут.
Злой ветер в ночи воет,
С трепетными пламенами воюет,
Зло хохочет:
«Какой же Ты Бог, если умер!
Какой же Ты Человек, если воскрес!»

Внук расстрелянного священника,
Семинарист-первокурсник,
За полночь к экзамену готовясь,
Уснул сидя.
Ломкие плечи зябки,
Рыжий вихор, слюны капелька – всё
В нем спит. Под головою –
Книга, история Вселенских соборов.
Парнишка во сне улыбается: он видит,
Как в белизне и злате, там, в небе,
Кирилл и Несторий
Встретились и обнялись, плача.

Безумствуй бессильно, злой ветер!
Ты – знак распада:
Ведь Бог и человек – две полноты совершенных,
И когда они воссоединились,
В крови и сиянии слез, - миру
Стало их не вместить, и ночь,
Треща, лопнула. И в швы
Хлынуло утро.


ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ СВЯТЫХ

Прежде чем Он второй раз придёт,
Придите вы.
Мы так ждём вас.

Преподобные в коричневых  ладонях,
Святители в учительном крещатом злате,
Мученики в крови и свете,
Благоверные князья в тяжеленных мономахах,
Праведники в льняных рубахах,
Юродивые в скабрезной грязи и звенящей тайне.

Только не отгораживайтесь от нас
Вашими раками и иконами.

Успокойте нас, просим.
Подтвердите нам, что наша с вами жизнь, собственно,
Как была, так и состоит из
Двух частей: обыденной слизи 
И неимоверного Огня,
Преображающего слизь  – в камень,
До поры до времени отброшенный строителями, но
Искони предназначенный замкнуть собою
Главу угла.



В ПУСТЫНЕ

Оставив злой, гнилой, погибающий мир,
Ты отвернулся и ушёл в пески,
Прочь от скверны, прочь.
Там, в пустыне, ты начал заново: молитва и пост,
Небо и ты.
Бог тихонько вздохнул,
Поднял брошенный мир и побрёл за тобой вслед.
Увязая в песке,
Бог подошёл и неловко пристроил мир
У твоих ног. Когда ты не обернулся,
Он кашлянул, подвинул ношу поближе
(Так, выйдя из джунглей, туземная мать,
Ни слова не разумея по-человечьи, кладёт
Безнадежно раздутое в тропической водянке дитя
У ног большого белого человека:
Спаси моего ребёнка, сагиб).

И какая разражается битва! В каком
Яростном отчаяньи вы двое!
Сцепились, рыча друг другу в лицо,
Жилы вздулись, не дрогнет ни один!
Небесные силы – и те
В ужасе скрылись, страшатся глядеть!

А мир – тот ничего не видит. Мир спит,
В липком сне зубы его скрипят – видимо, глисты,
Солнце палит веки, изъеденные лишаём;
Миру снится гуашевый сон:
Солнышко о шести толстых лучах, белый песок,
Красное море – лазоревым вдалеке,
Павел – коричневый старичок – в профиль,
под пальмой плетет
Опоясание из палой листвы,
Пряничный ворон, янтарный хлеб.



ТРИ СВЯТИТЕЛЯ

Прихожанин, мой современник, благочестно почитает
Икону Трех Святителей, зрит : коричневые фигурки -
Очи, напряженные небесно,
Плоские многотрудные молящие   длани, содержащие атрибуты
Учительства, увещевания, преподания благодати,
Терракота, киноварь, вохра,
Пирамидки крещатых риз, бронзовые начищенные нимбы,
К ножкам приклеены устойчивые (ни с места!!)  подставочки из несекомого камня   -
Вмонтированы в золото на энтомологические булавки
(Минуции - востренькие кресты - для всех трех общи, прочие -
По толщине различны, как иконописные типы бород:
Раскаленная аскеза, собор под дубом, команское солнце,
Административные, натирающие до язв сердце,  вериги,
Нагота юношеского бегства в гефсиманскую ночь, в когтях преосвященной стражи
Оставившего панагию).

Просто вшедшие  в мир разверзаньем ложесн  люди,
Просто взятые в удел, в бессмертную коллекцию смертных, в святцы, просто –
Гляди, гляди внимательнее, прихожанин,
Испод ногтем поцарапай, попробуй на разбел, на вкус, на прочность! -
Святители, вклеившие себя кровью
(Стоять в вере, не шелохнуться!)
В ассист  Света.



КЛЕЙМО ИКОНЫ «ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРГИЙ В ЖИТИИ»

Глянул в окно, в вечернюю синь – небо
До окоёма покрыто стаями
Белых птиц! к югу, из осени,
К Солнцу Правды
Лёт свой вершат победный.
И Голос рек:
«Как эти птицы, любимиче Мой, умножатся
Ученики твои
В монастырских обителях светлых,
Сергие, на Руси!»

«Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

Но…вот пролетели,
Скрылись… о Жизнодавче,
Что это?! это – отколе?!
Вслед им ползёт пернатая туча вполнеба –
Черносмрадные враны летят!
Боже, гляди: жирные, лёт их свинцов,
Блесые очи слепы,
В перьях кишат паразиты,
Хриплый их харк затмил
Стаи сияющей свет.
Мзглы над Русью крыло, нечем дышать!


Милый мой Боже, - тако
Ведь да не буди, не буди?!!»

Голос молчал. Небо
Не выдержало – заплакало
Ржавым октябрьским дождем,
По-детски лицо уткнув
В ворохи комариной листвы,
В лапы седые елей,
В мох, в прель, по щекам размазывая
Бурую грязь, тягучие
Сопли веков.

В пол земляной кельи
Пал, плачешь и ты, Сергие,
Отче наш преподобне,
Игумен всея Руси,
Игумен всея тоски, песни,
Игумен всех слез, всего низкого неба,
Всех сирых полей, рощ,
Тягучих берёзовых снов, огненных пробуждений,
Игумен всей нашей веры, нашего хмеля,
Всех наших постов, отречений, вил,
Впоротых в брюхо времён,
Игумен смиренья и тихой, бледной нашей любви.
Не плачь, преподобне! вон, видишь –
Дождь перестал, иссяк,
Миновала и черная туча ворон, а за нею –
Что там в полоске заката?
Три маленьких, смелых, отчаянных,
Три вестника
Милости Божией к нам,
Взоры их ясны и строги, грудки их светятся алым, -
Отче!  это летят снегири.

О снегири!
Русские фениксы, верные слуги
Чистой, снежной, суровой,
Убеляющей грязь, тлен,
Справедливой зимы, - предтечи
Вечной весны!



В ДЕНЬ ПРЕСТАВЛЕНИЯ ПРЕПОДОБНОГО СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО

1

Коричневые длани,
Истонченные лики,
Темные одежды,
Низкие своды,
Крещат свет, нездешен -
 Се, мужи брани
Духовною нощию
Право правят
Мужское дело:
Принимают друг у друга роды
В жизнь вечную.

2

Синее русское небо –
Во весь окоём
Вольная скорлупа от края до края:
Расколи, не бойся!
В небе – октябрь, в октябре –
Леса багровые, златые,
В лесах – монастырь белый, в белом –
Преподобный Сергий, в Сергие –
Смерть кащеева.

БОРИС И ГЛЕБ

В ночь перед битвой
войсковой сход призвал полкового батюшку
и заставил до утра молиться
о даровании мощного подкрепления.

Молился, куда деваться.

Все стояли в полном боевом снаряжении,
всматривались в небо, не расходились.
Под утро небо порозовело.

В небе показалась точка.
По рядам прошел глухой гул, ропот.
Точка приблизилась.
Все увидели: лодочка,
в ней два безоружных мальчика.
Молчанье войска
сгустилось как грозовая туча.
Подплыли ближе.
Один шмыгнул носом, щербато улыбнулся,
неуверенно помахал рукой.

"Ах ты молитвенник,
дармоед, жеребячья порода!
Такого ли намолил нам подкрепленья!.."
Заушали батюшку справа и слева,
содрали епитрахиль, вывели в поле,
привязали к конскому хвосту,
дали коню плетей.

Конь стлался полем.
Свистел утренний вольный ветер.
Степь в восходящем солнце
цвела золотым, алым,
нежным.
Битва
была выиграна, не успев начаться.



ИОАНН ЗЛАТОУСТ В ССЫЛКЕ

Этим именем назовут заснеженный стальной город.
Жители города, суровые ковачи клинков, праведно
Год отработав,
Совершают поездку в отпуск, к солнцу, в Пицунду.
Полдень; белая высь звенит.
Конвой изнемог, переругиваться нет силы.
Пленный епископ глазами провожает поезд,
Пробует иссохшим ртом слово,
Означающее на варварском незнакомом наречьи
Смертельное состояние этого солнца: «пекло».
Да, пекло. Точнее не скажешь.
Зато в Кукузе какую пришлось пережить зиму!
(Порфирий скрежетал: «Вся Антиохия в Кукуз притащилась!»)
Мороз Тавра, команское пекло
На сердце ложатся накрест: это –
Ласковые ладони Твои, Спасе.
Дух бодр, плоть иссечена солнцем.
Черные кипарисы копьями уперлись в спину веры.
Солдат исполняет долг. Орел реет над камнем.
Смерть! Презираема ты, как паутина!
Но меланхолия, Олимпиада, страшнее смерти.

«Нет, ничего странного, Олимпиада,
И извращенного не случилось
С твоим благочестием – напротив,
От скорбей этих непрерывных
Душа твоя весьма укрепилась,
И это нормально, сама видишь:
От скорбей больше в душе силы,
А значит, больше и наслажденье!
Такова уж природа страданий:
Когда нападут они на душу
Царского, вышнего рода,
Душу, полную силы –
Силы они удесятеряют.
Объятия души со страданьем
Объятью огня и злата подобны:
Примесь сгорает, злато сияет,
Потому говорит и Павел:
Скорбь соделывает терпенье,
Терпенье производит искусство.
Потому мы радуемся, и ликуем,
И тайные известия получаем
В таком одиночестве, Боже!
Поэтому, хотя тебя, Олимпиада,
Окружили злобные волки,
Мы-то нисколько не боимся,
Только молимся, чтоб не довлели
Нынешние и предбудущие скорби,
Ведь и Господь повелел молиться:
Во искушение не введи нас,
Но если введет – мы спокойны
За твою, сестра, золотую душу.
Чем, в самом деле,
Испугают тебя супостаты?
Убытками имущества? О, хорошо знаю:
Вменяешь ты сие в прах и пепел.
Изгнанием из отечества и дома?
Но ты, верная, умеешь
Жить в городах многолюдных
Словно в одиноких пустынях,
Тишину любя паче жизни,
Житейскую суету попирая.
Они угрожают смертью?
Но и здесь ты их предупредила,
Успев вдохнуть смерти,
Прежде чем повлекут к месту казни
Твое бездыханное тело.
Возглаголю ли всуе?
Враг не в силах нанести тебе порчи,
Еще не изведанной тобою,
Ведь во всем этом ты упражнялась,
Продираясь сквозь жизнь путем тесным.
Во всем этом натренировавшись,
Ты, слабая из женщин,
Оказалась победительно могучей,
Не пуская тоски в свое сердце,
Но в крылатой радости ликуя!
Ты круче мужчин, Олимпиада,
Ты, слабое созданье,
Немощное утлое сердце, -
Ты мощных мужей победила,
Обошла их на повороте,
Их, полных сил, острящих зубы,
Поигрывающих пляжным прессом,
Вертящих мечей рукоятки,
С радостью принимая больше
Тех ков, что они устрояют!
Блаженна ты, и триблаженна,
Ради призов сих, и ради состязаний,
Ведь такова их природа,
Что бегун, еще не двинувшись с места,
Уже получает награду –
Радость, мужество, твердость, терпенье,
Наслажденье, Олимпиада,
Которое неизбывно
Сквозит, как март сквозь зиму,
Как сквозь жар – глас хлада тонка,
Сквозь жесточайшее унынье,
Зане мы с тобой – Христовы;
Ведь ветер скорбей, Олимпиада,
Тебе в бурном море – попутный!
Такова сия прохлада,
Награда за это пекло,
Еще до Небесного Царства!
Вспомни, вспомни, - или ты забыла!..
Я знаю, Олимпиада, вижу въяве,
Что теперь ты, ликуя,
Не чуешь бренного тела,
Что для тебя оно – не весомей одежды,
Твоей исподницы легкой,
Что сбросила ты, входя в воды купальни !
Итак, веселись, утешься –
За себя, и за тех блаженных,
Что прошли уже путем света,
Блаженным путем смерти
В темнице, в узах и муках.
(О. любомудрия твоего достойно
Виденье такое !..)

Ты спросила о здравии нашего тела –
Что же, мы освободились от болячки,
Чувствуем себя легче,
Если только борей грядущий
Не отяжелит наш желудок.
Относительно же исаврян, Олимпиада,
Мы – в безопасности полной.»

Солнце Правды выжигает греховную слизь духа.
За ушко да на солнышко: ласкосердством
Не сгуби свое спасенье,
Старый мир! Беги, перепуганный евнух,
Теряя в пыль браслеты, миазмы потных благовоний,
Скорчись, дрожа, в алтаре, прильни к столбам сени!
Праведник отдернет завесу,
Солнечный свет впустит,
Беспощадным перстом на тебя укажет,
Обличит, предаст жизни.


ОБРАЗ СВ. ВЕЛИКОМУЧЕНИКА ГЕОРГИЯ ПОБЕДОНОСЦА

Голубка белая и золотой орел –
Вот сочетай въедино их полет,
И ангелы возрукоплещут! Се живой
Рисунок мученичества.

Его сангиной легкой и свинцом
Наметим вбегле:
Душа – как всадник, плоть – как верный конь,
И рыцарство – апофеоз аскезы,
А наша жизнь – диагональ копья,
Пронзающего голову дракона.



НА ВНЕСЕНИЕ СВ. ИМЕНИ ПАТРИКА, ПРОСВЕТИТЕЛЯ ИРЛАНДИИ, В ПРАВОСЛАВНЫЕ РУССКИЕ СВЯТЦЫ, ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА 2017

Войди же! там, на Нок-На-Рэй,
Морские кони грохочут, жрут
Морскую соль – зде
Тишина! отче, отдохни.

У нас, зри, береза-дух, сосна!
Брата Серафима измордовал
Не столько бандитов сонм, сколько игумн
Да братья его, - да не вдиве.

Сергий-трудяга, смирен, нищ,
Братцем презрен, выставлен вон, -
Но птиц стаи зрел в Москволесах,
Средь них, святителе, чайку тебя.

И св.отец Павел Груздев,
По осени ведро с говном вынося,
Глянул на север, вспомнил плен:
Быть тебе, Патриче, за их столом!

В круге крест, как бык из Куальнгэ,
Север вел под иго Христа,
Которое легко, тяжело,
Как белый плёс, как радостный пляс!


МЭЛ ДУИН НА ОСТРОВЕ ВОЛШЕБНОГО ФОНТАНА

Самоцветный круг свершая,
Колесит Месяцеслов
Ярким хохотом зеленым
И багряною слезой.

Вслед ему – фонтан упругий
Бьет, паломников поя,
Бьет в Христово Воскресенье
Белым, пряным молоком;

А во дни Пречистой Девы,
И в Предтечи Рождество,
И в серебряные Святки –
Крепким огненным вином;

Пей, ликуй! Осанна в вышних!
А под среду и пяток
Чистой, трезвою водою
Напоит фонтан тебя.

Свет, сияющий во мгле.
Хлеб и Чаша – на столе.
Бьет фонтан в седой скале.

И клубится Вход с кадилом,
И светилен – семь седьмых,
И цветет на камне сером
Чудо, слово для глухих.



МЭЛ ДУИН ВСТРЕЧАЕТ ОТШЕЛЬНИКА

Я - белый мученик, я – гость
В чужих морях, с крестом из весел.
Мне вырос остров там, где горсть
Родной земли я в волны бросил.

Хотел я, не считая дней,
Один беседовать с Тобою,
Питаясь молоком камней,
Покрыт лишь пеною прибоя!

Но день сочтен – я не успел
Омыть мой грех слезой железной! -
Покинуть остров Ты велел
И путешествовать над бездной.

МЭЛ ДУИН НА ОСТРОВЕ ВОДЯНОЙ СТРУИ

Хэк олим, как сказал поэт,
Меминиссе юбавит!
Пылают тучи, гром ревет,
И лодка в бездну правит, -

Но лодка – ты, и бездна – ты.
Молись, не отступаясь,
И правь в себя против себя,
С собой не соглашаясь.

Потерян компас, весел нет,
И ветры рвут седины! -
Но Остров Водяной Струи
Стоит среди пучины.


Душа твоя – воды струя,
Зеркальны полуоси,
И стаи дней играют в ней,
Как жирные лососи.

И сами на твое копье
Нанижутся те рыбы,
Чтобы зажарить их, и съесть,
И отрыгнуть могли бы.

(«Во славу Господню!» - сказал друзьям Диуран Рифмач,
Нагружая в лодку  благодатный улов).



«ЛЕСТВИЦА» ПРЕП. ИОАННА, ИГУМЕНА ГОРЫ СИНАЙСКОЙ

О ты,
Единственная из святоотеческих книг,
Удостоенная иконы!

Гляжу с содроганием: отчего
Все больше и больше человечков
Сыплется с тебя, лестница, вниз,
В отверстое ненасытное жерло?
Одни, ухмыляясь, говорят:
Ступеньки-то давно гнилы!
Другие пририсовывают внизу,
Над самым рядом акульих зубов,
Руку, собирающую упавших в горсть.
И те, и другие – никогда
Не решатся лезть.

Книга-концентрат: сухая вода.
Не угрызть, но
Вполне ещё можно развести, один к одному, и пить, -  просто
Добавь крови.



ПЕРЕЧИТЫВАЯ ЖИТИЯ СВЯТЫХ

Читаем: все святые –
Это раскаявшиеся грешники.

Вон он, вонючий грешник,
Возле мусорного бака поутру скукожен.
Спеша на работу, прежде чем кануть каплей
В тягучие воды метро,
Обрати на него вниманье,
Осторожно, брезгливо
Ткни в бок кончиком скромного, но дорогого,
Купленного в модном бутике, начищенного восковым кремом взгляда:
Весь, весь в коростах грехов, ни чистого места! негде
Печать ставить. Ни на лоб,
Ни на правую руку.



БЛАЖЕННАЯ МАТРОНА

Блаженная мати Матрона,
благослови!

и Матронушка благословляет
(глянцевая софринская икона
на оргалит наклеена неплотно
вздутия лак блики)
по-архиерейски двумя руками

сверху-вниз
справа-налево
а тебе это только зеркально кажется что
слева-направо
по грехам, по грехам

по любви

и крестообразный переплет иконы
распахивается как окно сверху донизу

и в бетон врывается золото
и лазурь вечной жизни

вечности без механических повторов скуки
вечности зрячей (как же
Матронушка на иконе слепая? канонически неверно!
в свете все зрячи! впрочем
сердцу понятно:
если слепота которая в вас -  свет
то свет кольми паче)

туда туда
 в окно! в раскрывающуюся стремительно
обратную перспективу!
В золото и простор! (девушка
прянула вперед и ввысь только
жалобно заскрипело
колесо инвалидной коляски
не вписывающееся в прямой угол между стеной и полом)

ничего!  отныне
и до века – окно раскрыто
и Матронушка обещала
решить эту квадратуру круга

во имя ведь Отца и Сына
и Святаго Духа!

скрипи под колесом морализуй бессильно
злой плинтус    

    


СВЯТАЯ РАВНОАПОСТОЛЬНАЯ МАРИЯ МАГДАЛИНА

1

-ну и кто ты мне, правда?!
пришёл я в дом твой –
воды ты не дала мне на ноги
а любовь облила мои ноги слезами
и волосами головы своей отёрла

на меня ты, правда, косяка даванула
из-под праведного своего подлобья
только и знала кости мои пилила
мотала мои нервы мозги засирала
а любовь с тех пор как вошёл я
не перестаёт целовать мне ноги

постного масла ты, правда, пожалела
на мои власы и столовой ложки
а любовь драгоценное миро
на мои власы возливала

потому ей всё и прощаю
что она возлюбила много!

-дурак ты, - правда сказала
я ведь всё делала по правде
иначе я не умею
для тебя дурака старалась
чтоб тебе же было как лучше
неприятно зато правдиво
чтоб имел ты жизнь и с избытком

да и сказать по правде
чего любовь твоя стоит
(извини неподходящее слово --)
во что бы любовь твоя превратилась
во что бы тягостное больное
в надрывное склизкое какое
если б была она любовь без правды?

-эхх… и то: твоя правда
по правде-то так я и думал

ты прости меня Божья правда
не могу я без вас обеих
от обеих вас изнемогаю
от тебя уйду – к тебе тянет
с тобой лежу – её представляю
может и правда попробуем снова
жить вместе?

вздохнула придвинулась ближе
носом посопела на плечо мне голову приткнула
- говорю же – дурак ты
ты позвони ей я же не против
пусть не боится приходит
сядем за стол посидим трое
порешаем наши проблемы
только учти: разговор будет серьезный
разговор долгий думаю – вечный


2

висит на стене софринская иконка
выцветшая небольшая
закоптило ее время
прицелился в нее из рогатки
волосатый рогатый парнокопытный
ден браун

на иконке – смуглая святая
светло сияющая
грешная из Магдалы Мария

глаза ее – озёра смущенного света
нос с горбинкой прям тонок
скулы вдохновенно румяны
власа смиренно мафорием покрыты
в руке – символ Церкви:
хрупкая алавастровая скорлупа канонов
предмет камней стрел нападок
внутри в сосудце – миро Духа

не дать скорлупе лопнуть
не пролить в грязь миро
но и не дать ему прокиснуть
излить всем чающим Духа
всем труждающимся и обремененным
всем алчущим и жаждущим правды
всем лохам лузерам милостивым и кротким
увечным недостаточным страстным
всем плачущим безутешным
всем изнемогающим от зноя
плавящегося свинцового века
всем паршивым овечкам Христовым

вот кому ты Церковь доверена ныне!
той которую все на «б» звали –
бывшей бесноватой блуднице
убеленной яко снег яко волна
слышавшей то что несказанно
в предутренней тишине сада
у могильной пещеры

не сильномогучему мужу
не царю не патриарху не гуру
не провидцу не полководцу
не брутальному мачо не аскету чьи как крыла плечи –
ледащей смуглой бабской бабе
исстрадавшейся святой из Магдалы Марии

(как в зеркальце в эту икону
вот и смотрись и трепещи душа-христианка
поганка пресквернодейка
смертно возлюбленная юница Христова

почти такая же ты только без нимба)



МАРИЯ ЕГИПЕТСКАЯ

Сандалия, неловкий ремешок:
не смерть, не ад, не безвозвратно -
просто развязался.

Тиха египетская ночь.
Невиданные роды, воды отошли
и надвое разверзлись:
кто шишел-вышел, тот и стал еврей.
Столп не зажгли еще,
идут во тьме.

- Постой! Все тут? Кого-нибудь забыли?
Мария! Ты идешь?
- Иду-иду! Я здесь, я с вами,
я ничего, я просто ремешок,
о не переживайте обо мне,
идите! лех леха.
Я догоню.




ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ВИФЛЕЕМСКИХ МЛАДЕНЦЕВ

Ученый библеист пожевал губами
И молвил, как молвят малым детям – снисходительно и терпеливо:
«Ну как можно почитать церковно
Четырнадцать тысяч Вифлеемских младенцев!
Ведь вы образованный человек – и вы туда же!
И в трёх городишках, подобных Вифлеему,
Не набралось бы столько жителей, не то что детей!
Миф, миф, это давно известно!
 Простецкое благочестие!»
Он развернулся, поддёрнул
Черные очки на курносом тюбингенском носу
И побрёл, палочкой ощупывая дорогу,
Твердо и осторожно ступая
В тени акаций и лип, в пятна
Медового света.

Город, как фонтан, звенел ребячьими голосами,
И дети, играющие в классики, посторонились,
Чтобы дать дорогу слепому.
«Доброе утро!» - но слепой не слышал,
Так как был, в придачу, глухим: учёным библеистам,
Что там, на земле, что здесь, в Царстве Христовом,
Органы чувств, собственно, ни к чему.
Он брёл, что-то бормоча, пожёвывая губами,
Сквозь небесный Вифлеем, многомиллионный
Город детей.


ИЗ ЖИТИЯ ХРИСТОФОРОВА

"Неразсуднии иконописцы обыкоша нелепая писати, якоже св. мученика Христофора с песиею главою, еже есть небылица"
(Свт. Димитрий Ростовский, «Розыск о Брынской вере»)

«И вот,брате и сотаинник,  два дня тому как
Велие поругание было всей святой обители нашей:
Когда братия правила повечерие в храме,
Святые врата обители отворились,
Въехало в них облое злочудище «Хаммер»,
И вышел из него, шурша шелковой рясой,
Блестя златом очочков, новый наш игумен,
Присланный из епархии намедни,
А он – не игумен, а лжеигумен,
Волк хищный, злой обновленец,
Распудитель овец православных,
Иннэнист тайный, слуга закулисы,
Разоритель святоотеческого преданья! –
И вниде в храм, и уставив
Ноготь, лоснящийся маникюром,
На древнюю чудотворную икону
Святаго мученика Христофора Псиглавца,
Икону, от которой
Множество истекло святаго мира
И дивных произошло исцелений,
Рек враг сей: «Отцы и братия! ныне
Начинаем мы возрождение монашеской православной жизни
В духе и истине. А для начала
Вынесем-ка из храма и уничтожим
Сей несмысленный образ, писанный безграмотными простецами,
Ибо невместно христианину
Зреть нимб вкруг головы собачьей!»

И с велиим плачем
Два трудника сняли со стены святой образ –
А старцы в тот миг узрели,
Что вместо мира кровь на образе проступила! -
И, отнеся на хоздвор, топором изрубили
И предали огню. И вот, брате,
На сем и конец святой обители нашей,
И утвеждение здесь мерзости запустенья.
Так что я собираю манатки
И ухожу послушником к нашим старцам –
Они вчера еще, набив мешочки горохом,
Удалились в леса. А ты, брате,
Как послание мое сие получишь,
Доподлинно знай: время последнее наступило,
Антихрист рыщет, иский кого поглотити,
Нет на Руси ныне нигде благодати,
Так что запрись в своей келье,
Стой там в вере и покрепче
Держи Преданья».

Кое-как, с трудом, за четыре раза,
Переправив текст эсэмэски,
Послушник запихал в спортивную сумку
Подвижнические свои пожитки:
Мобильник с нацарапанными на крышке крестом и голгофой,
Два тома «Добротолюбия», Канонник, ламинированные иконки,
Банку сгущенки, запасные носки, намотал на руку чётки,
Вздохнул, перекрестился на опустевший угол кельи
И вышел вон.

Пригорюнилось над монастырем небо,
Нахмурилось сиреневой тучкой,
Задождило дождиком на праведных и грешных,
На кучку золы, оставшейся от сожжённой иконы.
И се, из золы вышел, отряхнулся
И сев, почесался
Чёрненький пёс, надседый и усатый,
Небольшой дворняжьей породы,
Хвост бубликом, с двумя в нём репьями,
Одно ухо вверх, другое долу,
Пёс-мужичок, пожилой, кроткоглазый.
«Эх, братия вы христиане,
Человеческие вы ангелы, ангельские человеки,
Вразуми же вас Господь!.. нечего делать:
Пойду я, содействующу Богу,
Миссионерствовать дале –
К тем пойду, кто меня, может быть, примет».
И пёс затрусил прихрамывающей рысцою
В сторону дальнего барака, где обитали
Гастарбайтеры, вечно голодные корейцы,
Возводящие для монастыря теплицу.


ГЛОБАЛЬНОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ, ПРЕДВЕЩАЮЩЕЕ ОГНЕННУЮ СМЕРТЬ ВСЕЛЕННОЙ

Глухо ворча, тучи
Затягивают полнеба.
А это не тучи: это
Один, четыре, восемь
Тысяч, уже без счёта,
В бой летят эскадрильи
Симонов Магов.

Сояясь, сплетаясь, скалясь,
Устраивают в полнеба
Сизую камасутру.

Конец, конец миру!
Гудят, застят солнце.

Мертва зенитная рота:
Все полегли герои.
Пётр один остался,
Симон, сын Ионин.
По уставу, с поля сраженья
Уйдёт командир последним.
Глядит в грозовое небо,
В гущу ратей бесовских,
Рдяные глаза прищурил,
Разъеденные солью,
Седые свёл брови,
Молчит, каменит скулы.

Ну же, Петре, ну же!

Но командир медлит:
Пусть подлетят ближе.

(Рация тщетно взывает:
«Берёза, Берёза!
Я - Ромашка!
Ответь, ответь Ромашке!
Приём!» - нет приёма.
Пётр обрывает провод:
Чем ты сейчас поможешь,
Далекий соратник.
Рация, отдыхай, спокойся.
Огненного испытания,
Посланного тебе, не чуждайся).

Ближе, подпустим ближе.
За нашу
Сгоревшую родину.



ДЕНЬ РЕЗИДЕНТА

Святителю отче Николае! Днесь тебя почитаем мы,
Пожилые разведчики-пенсионеры,
Как своего патрона. И не диво:
Был ты резидент- виртуоз, штирлиц во святой плоти,
Когда по светской легенде
Простоватого гнома-переростка в красном
Вошел в мир безбожной Европы,
Чтобы нести узельцы три игрушечного целлулоидного злата
Детям, хитро уминая лекарство
Заповедей Христовых
В плоть паточной нуги
Ежегодного хорошего поведения.

Когда кровавые акулы империализма
Тебя раскололи, о священнохитрче, - ты извернулся
И, оставив в их стервяжьих когтях
Шкурку своего доппльгенгера,
Сбежал в СССР.

О как ты мчался
В вьюжной финской ночи, как храпели,
Запрокинув рога на спину, четыре
Апокалиптических оленя,
Как скрипели, юзя по закатанному
Млечному Пути, добрые сани,
Как, не дрогнув
Узловатой крепкой старческой рукою, не моргнув голубым глазом,
Метко целился ты в снежную слепень
Верным своим серебряным маузером,
Сияющими фейерверками отбиваясь
От хриплой волчьей погони!

И здесь, в пропятой России, ты, Чудотворче,
На пару с Шефом своим, Искуснохитрецом Богом,
Новое явил чудо:
Изловив злого рецидивиста,
Языческого хтонического брадатого людоеда Мраза,
Вы его распотрошили, перевербовали,
И под его личиной,
Всё по той же почти, немного подкорректированной легенде,
Ты стал действовать снова,
И засияли по всей Руси твои ёлки,
И заплясали плюшевые зайцы,
Запахло смирной, хвоёй и райским мандарином,
Забили малиновым благовестом куранты,
Засияли восьмерично лазурным рубиновые пентакли,
И зарычали пугливо, поджали хвост чёрные маруси,
И в злых напевах ведьмы-пересылки
Переломился, дал петуха голос,
И затеплились в воинствующей атеистической сугробовой тьме окна
Сказочных избушек! И велия милость,
Сострадание, смирение, дружба, честность, жертвенность, радость,
Вера, любовь и надежда
Вошли к детдомовским коммунным сиротам
Преддверием Рождества.

Поэтому в зиму трижды –
На Николу Зимнего, в Новый год и на Рождество Христово –
Мы, пенсионеры, бывшие разведчики,
Бойцы невидимого фронта добра,
Собираемся в кругу детей своих и внуков,
Подымаем свои бокалы, кто со спиртом, кто со слезою,
И из всех силёнок пожилых сердец славим
Профессиональный свой праздник,
Великое искусство небесной разведки,
Правило веры и образ кротости,
Мы, старая гвардия, не умираем, но сдаемся
На милость Победителя Бога,
Сдаем ему все наши пароли и явки
(Словом, делом, помышлением,
Чувством, толком, расстановкой),
И, поя Тому застольное «Аллилуйя!»,
Не забываем и припев песни:
«Радуйся, Николае, великий Чудотворче!»



АНДРЕЙ ПЕРВОЗВОННЫЙ

Он изрядный рыбарь.
Его отправили в путь,
И он идёт и идёт по холмам.

Несёт на плечах Христовы первозвоны –
Две длинных уды,
На одной – серебряные бубенцы воды,
На другой – златые бубенцы небесного огня.

(Так писали его на старых иконах.
У меня сохранились прориси – видишь?
Они целы, только уголки немного погрызли
Мыши луны).

Идёт, широко шагает,
Скачет с холма на холм, весело, крепко ставит
Румяные пропечённые подошвы.

Стал над простором,
Закинул поплавки подале
По теченью Тещатика, и сказал:
«Охрести ти їх, Сину Божий,
покропи їх синьою зіркою,
алою рудою,
насип їм церков, білих як цукор».

Так сказал – и клюнуло,
Прорек – и бысть пошло, и пошёл дальше.

В мутную взвесь, в коллоидную вату сна
Опустили электрящуюся веточку – треск -
И кристаллизовался, звенит терем декабря.
Проснись, мальчик! Андрей пришёл.
Он всходит над нашим холмом,
Он поднимается в снегу.

Сунь ноги в валенки,
Выбеги навстречу.


В ЛЕСУ ПОВСТРЕЧАЛСЯ С БАТЮШКОЙ СЕРАФИМОМ

Шёл и размазывал слёзы,
Улыбаясь при этом нелепо
Самому себе:
Так вот я каков, оказывается…
Действительно, - радость его.




ВЕЛИКИЙ ПОСТ, ПЕРВАЯ СЕДМИЦА, ЧЕТЫРЕ ПОВЕЧЕРИЯ СО ЧТЕНИЕМ ВЕЛИКОГО КАНОНА АНДРЕЯ КРИТСКОГО

Сонмы святых,
Глас хора слыша,
Всходят во храм,
Плотны, полнят,
Се, обстали
Теней нас –
С нами купно
Канон чести,
В Сигор угонзать,
Ссать премудрость.

Сонмы согласно
Сымают нимбы,
Наги, сочатся
Кровию нетленно -
Словно солнце,
В тьму лияся,
Полотном пыльнозлатого
Ножа плоско
Чешую счищает,
Ряд за рядом,
С вышеестественной Рыбы.




НОВОМУЧЕНИКИ И ИСПОВЕДНИКИ РОССИЙСКИЕ ХХI

1

К этой иконе в храме почти никто не подходит,
Поводив над огнём плавким кончиком, в латунное гнездо
Свечу не утверждает.
На иконе – инокиня,
Средних лет, недавно ещё -  учительница начальных классов,
Бухгалтер, фельдшер.
Апостольник – земляного цвета,
Нимб – грязноватая охра,
Надписания не разобрать.
Уставленных, по канону, благословляющих ладоней не видно –
Руки сведены за спину, в локтях стянуты крепко.
Сжатый рот заклеен упаковочным скочем.
На груди гвоздями
 Приколочен белый картонный ящик
С надписью красным полууставом: «На монастырь».
По бокам её – аллегорические уветливые фигуры Поста и Молитвы,
Взведшие бельма горе. Выше их –
Одутловатое крылатое Послушанье.
В распахнутых глазах изображённой –
Всё низкое, отреченное, дымное, больное небо
Нашей жизни.
Я глядел в эти глаза две секунды,
Больше не смог. И, как и другие,
Ушёл, не поставив свечи.
2

Антирелигиозный плакат:
«Мракобесы, щупальца прочь от школы!»
На плакате – черная тень многолапого паука
С тенью митры на голове,
Серенький утлый прямоугольничек средней школы
В правом нижнем углу – беззащитен.

Возьми свечечку, брате,
Самую дешевую, за четыре рубля,
Затепли, поднеси к плакату: видишь,
При свете ясно –
Тот, кто казался пауком, всего лишь обыкновенный
Приходской тягловый поп,
Правда, и в самом деле многорукий:
В одной руке – Чаша, в другой – крестильный ящик,
В третьей – венцы, в четвертой – кадило,
В пятой, шестой и прочих - многочисленные послушанья:
Отчеты, рапорты, сметы, счета, налоги,
В последней -  семья и шестеро ребятишек.
Тень от митры обернулась
Недостроенным зданием краснокирпичного храма,
Зияющим проемами безглазо,
На согбенный   горб взгромоздившимся прочно.
Многорукий, балансирует над пустотой
На острие жизни вечной,
Видно, как дрожат под подрясником напряженные ноги,
Прищуренные очи, слезящиеся от высокогорных ветров, исполнены
 Стального вышеестественного смиренья,
На изможденном лбу капли пота его как кровь.

Средняя школа, правда, так и остается
Маленькой средней школой,
На которую у попа рук уже не хватает,
Школой, по-прежнему беззащитной.


3

На иконе строгого режима –
Двенадцать   мучеников начертанных
В серых робах,
Стопы упирают в охряные и багровые горки голгофы,
На световидных челах -  наколки:
«Причащались с опущенными».
Как положено по канону,
Каждый держит в шуйце орудие своего мученья:
Выточенную из напильника заточку,
Древко швабры,
С помощью коего, вбивая его в задний проход, «делают ведьму»,
Кусок бетонного пола,
На который с размаху, за руки-ноги приподнявши,
Бросают, насмерть внутренности отшибая,
В деснице – маленькое мягкое слепенькое Евангелие
(Издание «Гедеоновых братьев»,
С нацарапанным самодельно на ледериновой обложке
Чернильным восьмиконечным крестом).

Казавшаяся вековечной,
Статистика предательства сими препобеждена ныне:
Среди двенадцати – ни одного Иуды.
Нимбы сияют златом. В ликах –
Новый закон: «Верь, бойся, проси!»
Из сих трёх боязнь пока еще особенно заметна,
Еще боязнь, но, направленная к Небу, постепенно
Переходящая в невероятную р

НЕДЕЛЯ ВСЕХ РУССКИХ СВЯТЫХ

-Бабушка сыра земля!
Почему ты вся наполнилась светом,
От самых корней до небес?
-Потому что сегодня в ночь
Все русские святые во мне просияли.
-Бабушка сыра земля,
А почему говорится – «неделя»?
-Неделя – потому что «не делай».
Не делай так больше.
Не терзай меня, внучек.
Не будешь?
-Я так больше не буду!
Я так меньше не буду!
Я буду, буду, родная, буду быть,
Но не так.

 

---

Поддержать проект
Юmoney