РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВРоня Хан
Солнце. Дерево. Я и не я
01-12-2018 : редактор - Женя Риц
Солнце
Я ехала на смерть. Руки гремели кандалами в кузове военного грузовика. Босые ноги перетирали грязь на полу. Я их почти не чувствовала, потому что наступал ноябрь. И сегодня - день, когда пошёл первый снег.
Вот уже четырнадцать тысяч секунд неизвестный водитель в погонах и с выбритыми висками везёт меня через поле с серой землёй. В кузове нет задней стены, так что я вижу солнце. Оно поднимается вертикально вверх. И если мы будем и дальше ехать прямо, то к вечеру успеем к месту, куда садится солнце. Может там мы и встретимся с ним и попрощаемся. Там, куда мы едем, сегодня будет мой закат, и солнца.
Еще пятьсот восемьдесят шесть секунд. Кажется, это всё, что у меня есть. Секунды, которые я складываю в карман и пижама в чёрно-белую полоску. Может быть, издалека я смогу быть похожа на зебру, и если выпрыгнуть из кузова и побежать, то через километр-другой водитель не признает во мне человека. Жаль только зебры в наших широтах не водятся, а кандалы мои прикованы к кузову.
Через малюсенькое окошко я могу видеть ещё четырнадцать тысяч секунд поля и столько же неба, словно целиком затянутого облаком. А может быть, мы и едем уже по облаку, а я всё никак не смирилась, что и после смерти ничего не изменится, и я буду досиживать свои четыре пожизненных (или шесть?) в такой же клетке. И то, что смерти меня решили предать на первом пожизненном, считается милостью. Может правда так и есть? И если я ещё жива, и облако пока сверху? Может и правда милость? Как ты думаешь, закаты красивые?
Водитель часто курит, так что к запаху солярки примешивается табачный дым. Воздух становится смолисто-тягучим, словно хватает меня за торчащие ребра и за босые щиколотки, облепляет их снегом, покрывает им меня и землю. Нет разницы, правда же? Буду я грохотать костями и цепями в трясущемся кузове или лежать на голой земле, вряд ли меня станут закапывать. Снег все равно найдёт меня. Снеговые тучи просто ждали всю весну и лето, чтобы высыпаться. Они как овцы обрастают кудряхами, после чего их стригут, после чего они снова обрастают и так дальше.
Ещё тысяча двести секунд, и я начинаю сомневаться в том, что я не виновата. Хорошо. А в чем я могу быть виновата? Стоит придумать себе загадку? Может пора задаться вопросом о том, кто я? Или уже поздно, как ты думаешь? Никогда не поздно? Или стоит просто смотреть на солнце? Мне ведь уже не жалко своих глаз, моей кожи, которая словно бы отлетает тонкой шелухой вместе со снегом. Было жаль волосы, длинные тёмные волосы, но только первые четырнадцать суток. А потом ничего. И сейчас. Давно уже ничего. Только секунды.
Я считала до самого конца дороги. Прошло ещё девятнадцать тысяч сто пятьдесят восемь секунд. Кажется, остальные семь тысяч двести секунд я просто выходила из машины и медленно летела над землёй к каменной стене.
И потом зашло солнце.
Дерево
Гесса решила посадить дерево. Семечко, завернутое в платок, она давно уже носила с собой, но никак не могла собраться и положить его в землю. Откуда только семечко могло взяться?
Гесса не трогала сад уже очень давно. Раньше мама высаживала в нем зелень, но сейчас там остались одни сорняки. Гесса не хотела сажать дерево в таком саду, а еще не хотела, чтобы кто-то кроме нее видел, как оно растет. Так что Гесса набрала в саду кадку земли и принесла домой. Немного замявшись, опустила семечко в кадку. В эту секунду ей показалось, что она будто хоронит ребенка. Наверное, мальчика, оборванца. Хоронит так, чтобы об этих похоронах, как и о дереве, никто не знал. Без гроба, без плакальщиц; просто – на опушке леса.
Когда видение пропало, Гесса полила водой будущее дерево. Хотя почему – дерево? Она не была уверена. Возможно, из семечка вырастет цветок, или куст, или палка тростника. Жаль, если то, что получится, вовсе не будет похоже на дерево. В любом случае, её успокаивала мысль, что однажды она не обнаружит у себя в кадке какой-нибудь тюльпан или нарцисс. Гесса считала, что из луковиц получаются совсем не благородные растения, да и тем более не красивые.
Так что Гесса просто полила своё семечко и начала ждать день за днем. И через некоторое время проклюнулся первый листок. По необыкновенному совпадению именно в этот день она нашла свою любовь.
Как только Гесса увидела первый сочный лист, она побежала на крышу.
Гесса всё детство гуляла по крышам, и для неё каждый раз был своего рода праздником. Сама она жила в доме, построенном её отцом, и дальше второго этажа подниматься не приходилось. Для неё эта высота была слишком маленькой. Так что Гесса находила многоэтажки и забиралась на них.
И вот, с мыслью о проклюнувшемся листке, Гесса поднялась на крышу многоэтажного дома. За все годы прогулок она научилась не только молниеносно взбегать на высотки, но и, казалось даже, взлетать на них, вообще не пользуясь лестницами.
Там она встретила Карла. Его кудрявые снегово-белые волосы словно бы светились на солнце, а глаза переливались всеми цветами радуги. Карл и Гесса рванулись друг к другу, будто целую вечность этого ждали, и, глядя влюблёнными уже глазами, поцеловались.
Так появилось их дерево, которое медленно росло в деревянной кадушке.
* * *
Прошёл почти год, и Гесса начала нервничать. Ей казалось, что отношения никуда не годятся, что в её жизни ничего не происходит, а дерево - чахнет на глазах.
На самом деле всё было иначе. Гесса и Карл безумно любили друг друга, Гесса писала прекрасные картины, а дерево - росло и крепло.
Но Гесса всё равно ушла. Она ушла жить на крышу. Или не жить? Карл больше никогда её не видел.
Он остался в её доме, поливал дерево раз в неделю. Карл молчал. Ему не хотелось больше говорить.
* * *
Так прошёл месяц, а потом ещё несколько, и ещё.
Дерево обросло толстыми ветками, которые начали закручиваться. Карл видел, как они растут.
Однажды Карл проснулся, подошёл к дереву и обнял его. Дерево обняло его в ответ.
* * *
В дом забежал мальчишка, оборванец. Какая-то неведомая сила тянула ребятню к заброшенным деревянным домам на отшибе.
Казалось, эти дома скоро повалятся все разом. Всего их было четырнадцать. И только один был с садом, выступающим на дорогу засохшей землёй. В него никогда никто не заходил, потому что из окон и крыши торчали кривые страшные ветки. Этот дом покосился больше других: мясистые корни оторвали его от земли.
Мальчишка забрался внутрь. На поясе у него висела папина фляга с водой. Доски на полу вздыбились, и из-под них виднелась земля. Мальчик отстегнул флягу и вылил воду на корни. Дерево благодарно вздохнуло.
Мальчик улыбнулся и пошёл домой, где его ждала Гесса.
Я и не я
13 ноября 2015 года. Начинался дождь.
Вот ведь угораздило выйти из дома именно сейчас. Зонт не взял по обыкновению: перестал носить его с собой, как облысел от химиотерапии. Хотя бы шарфом обмотался, по привычке камуфляжным.
На остановке простоял больше часа, и автобус, наконец, подъехал. Буду сейчас в нем трястись, разливая на себя сладкий чай из термоса. На улице помою руки дождем.
Пока я стоял, морось превратилась в ливень. То, что нужно. За шумом дождя не слышно шагов, и ты идешь шепотом, словно дышишь. Страху, правда, нагоняет этот дождь особенно там, куда я собираюсь. Автобусы тоже, видимо, боятся тех мест, и без дождя жутковатых в любое время года, так что ходят по четыре-пять раз в сутки. Сначала не доберешься, потом – не выберешься.
Там, где я собираюсь пробыть следующие два дня, у стен есть запах. От них воздух пропитывается мокрой известкой, жухлой травой, плесенью, стоячей водой и отсутствием человека.
В одной из комнат горела свеча. Я очень люблю свечи, но никак не ожидал увидеть их там, где находился. Я знаю, что многие берут с собой свечи, когда собираются сюда надолго, но никто не оставляет их после ухода. Тем более зажженными. Значит тот, кто поставил сюда свечу, только что был здесь. А скорее даже всё ещё здесь. Просто отошёл ненадолго.
Рядом со свечой на столе ещё не засохло маленькое размазанное пятнышко крови. Интересно…
Кто может быть таким неосмотрительным?
Я решил просто уйти. Как будто ничего не видел. Может стоило оставить ему записку? Другие могут не проявить такой тактичности.
Когда я покинул эту комнату, меня немного передернуло. Я ведь тоже ношу с собой такие свечи: самые дешевые, хозяйственные. Ладно, куча людей носят такие же, нечего и думать.
Уже и забыл, как здесь спокойно. Если выйти на крышу, можно увидеть полуразрушенный мост, который скрывается за кустами на подходе. Вспомнить что ли былое? Сесть, порисовать прямо здесь, заранее соорудив мольберт из досок. Главное не засидеться до темна, а то потом трудно будет создать себе уютный ночлег.
Мне показалось, или только что зазвенела сталь? Такой привычный звук, какой бывает, когда я затачиваю нож. Может это он и был? Выпал из кармана рюкзака. Нет, у меня всегда все уложено аккуратно. Здесь оплошности недопустимы, и каждый шорох может сказать о чем-то. Главное – научиться слушать. Достаточно забыть какую-то мелочь, и сможешь заплатить за это жизнью.
Здесь не бывает случайных звуков.
Скоро ночь. Надо оторваться от мольберта и разведать обстановку. Снова обойти всю округу на всякий случай. Да уж, меня не исправить. Даже хронический лимфолейкоз никак не смог повлиять на мою осмотрительность. А ведь мог бы начать куролесить, зная, что терять нечего. Единственное, что изменилось из-за болезни – начал носить бандану, а то сверкающую макушку можно заметить откуда угодно.
Неслышно прошелся по лестницам и цехам. Нужно не забыть проверить ту комнату со свечой и фонарь перед ней выключить. Почти уверен, что ничего там не найду. Может быть, в первый раз вообще померещилось. В общем, посмотрю, что будет дальше.
Свеча оказалась на своем месте. Уже потухла. Воск застыл и немного подмерз, значит, погасла больше часа назад. Значит, все в порядке, просто кто-то забыл выключить за собой свет. Хотя это, конечно, глупость. Что-то не так. Ага, вот что, где пятнышко крови, которое было на столе в первый раз? Оно уж точно никуда не могло деться. Даже если его смыть – останутся красные разводы или влажные следы на деревянной столешнице. Но их нет.
Сюда приезжают не бегать, а медленно, вымеряя каждый шаг, идти, красться или даже подолгу стоять на одном месте. Сюда приезжают не кричать и болтать о делах, а молчать или в крайнем случае шепотом произносить слова. Сюда приезжают не жить, а выживать, когда жить уже не получается.
В коридоре послышались прерывистые шаги. Кто-то шел, срываясь на бег. Нужно выйти посмотреть, что происходит.
И что? Где накал страстей, где вселенский ужас? Где холодящие кровь завывания или внезапные нападения исподтишка? Кажется, никого нет. Тогда нужно еще раз осмотреться.
Зажгу свечу, раз уж никого нет. Наточу нож, на всякий случай. Может быть, здесь и остановлюсь на ночь.
Я что, выложил кисть на стол, когда зашел в комнату? Нет. А как тогда она здесь оказалась? Может быть, я забыл кисть на крыше, ее нашел тот, кто оставил свечу, и, пока я ждал его в коридоре, принёс ее сюда и положил на стол? Бред. Быть такого не может, начиная с того, что я забыл кисть на крыше.
Ладно, просто уберу кисть в рюкзак.
Мольберт. Здесь. В комнате. Он и раньше здесь был? В мире существует еще один псих, который пишет маслом картины в таких местах, как это? Его точно здесь не было. Я уверен.
Спиной я почувствовал взгляд. Мне показалось, что я стою перед зеркалом и смотрюсь в него уже так долго, что забыл, где нахожусь, когда изображение почти исчезло, а остался только я.
В такие моменты каждый раз приходит почему-то только одна мысль: человек после смерти не исчезает и не меняет форму, а делится на две части. Можно назвать их как угодно, но я решил, что "тело" и "душа" – подходят больше всего. И то и другое – становится самостоятельным существом; каждое – имеет свое назначение. Так что, как мне кажется, закапывать тело в землю – не давать свободу выбора существу, которое могло бы как-то действовать. Может быть, это происходит только потому, что два сильнейших вида не могут ужиться на одной планете и побеждает в данном случае самый быстрый. И тела "умерших" людей не могут сделать ничего, пока на земле остаются живые.
Все это очень легко доказуемо. Когда один большой материк поделился на две части, он перестал существовать, зато появилось два новых. Когда клетка делится, она перестает существовать, но рождаются две новых.
Не знаю, с чего бы вдруг я начал думать об этом, но эти мысли первый раз появились, когда мне сказали диагноз. Тогда я пошел умыться и завис около зеркала на полчаса. И каждый раз было так, я уже боялся ходить чистить зубы, чтобы не пропустить завтрак. Да и узнавать себя в зеркале почти перестал: очень осунулся в больнице.
Черт, опять кожа кровоточит. Едва заметно, как обычно, но очень неприятно. И я не мог придумать ничего лучше, чем вытереть ее об стол. Инфекция еще попадет. Вот же дурацкая привычка.
Ладно, схожу, наберу сухих веток. Можно и мольберт пустить на растопку. Помещение здесь хорошо проветривается и достаточно закрытое, чтобы никто меня не заметил. И кирпичей найду для кострища.
***
10 ноября 2015 года Ортвин умер в больнице от лимфолейкоза.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney