РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Юрий Гудумак

Приготовительная школа эстетики

02-12-2020 : редактор - Женя Риц





I

Помнимый, больше того, забытый,
продлевающий как бы то ни было что-то еще на слог
или на два, какой ни на есть континуум,
чья последовательность событий
естественна: мышью пятнает лог,
и багрянцы дрока покрыты инеем.

Человек, конечно,
не являет в судьбе ландшафта такого критерия, как в судьбе
ландшафта покинутого, вообще как чтение
порожденного этим ландшафтом текста, нечто,
бесспорно, сказанное о себе
и, точнее, своем отсутствии. Скажем так, отсюда его ничейные,

ставшие как бы самим ландшафтом
черты, столь привычные в будущем облака
и дали, точка зрения вообще Лукреция.
Даже сказанное на шершавом
Лукреция поглощают пространства, выглядящие издалека,
как повыцветшая коллекция

памяти. (Будущее, помимо
прочего, расширяется в смысле языковых
границ: в захолустье – единственно правильное понимание географии.)
Звезды гаснут в летних шутихах тмина.
И ветры, дувшие прежде с запада, дуют с севера. Звуки их:
шелушащие, торопкие, картавые.


II

Будущее, стремящееся воплотиться,
как если бы город рос
на зрителя, но всегда настающее как (парадокс!) осенняя,
развоплощающая действительность вереница
дней. Ибо это опять-таки суть вопрос
точки зрения

(отстоящей, понятно, все дальше от точки тела).
Четыре времени года рифмуются, судя по четырем
сторонам света, заблаговременно. Делать нечего,
и по-всякому – если дело
и впрямь не кончается сентябрем.
То есть если что-то и переменчиво,

то в сторону понятых верно общих
тенденций. То есть за вычетом величин
постоянных, латающих зимний вакуум.
Пугало – лучший перестраховщик.
Вьющийся волос становится за год неотличим
от вьюнка, обладая в теории именно одинаковым

будущим. Ибо его, поди, лет на двести
прибавляется. Ибо и у щегла
позвонки камелии. Ибо взаправду перьями
веера не согреться. И в частном тексте
можно прочесть: «… Сухоцвет и плевел, покуда их не сожгла
зима, вызревают первыми».


III

Редко когда примета
берется в качестве обобщающей. Таково
искусство минимализма. Изредка,
в пору наречий места,
ландшафту бывает достаточно одного,
одного лишь скупого призрака

прошлого. Что уже постфактум
заставляет не останавливаться на деталях, на
тех же самых цветах, неподвластных отныне праздному
взору в разомкнутом рябоватом
воздухе, неподвластных датированию, хранящему имена,
ни подавно – разуму.

В сущности, распре взора
с поверхностью впредь так и так вольно
усиливаться, попирая сроки, не то что светлые,
бесконечные летом дни. В просторечии – фора
достоверному чувству стиля. Еще одно
надлежащее дню поветрие,

исповедующее в продолжение ценных ртутных
подвижек (и однако не складывающихся именно как узор
кровеносных жил) пустоту. Бытие новеет, следуя
торной дорогою килегрудых
воздухоплавателей, дней, одного из зол
свободы, мыслимой как последняя.


IV

Смысл реализма в его, реализма,
движении: от предметов лета, превращающихся
в ощущения осени, превращающихся в свой черед
в идеи зимы. Очевидно, так с наступлением последней вступают в отчую
землю и хлябь. И слеза – как линза,
позволяющая увидеть наоборот
всю историю живописи воочию.

Так ландшафт предстает как сумма преодоленья
видимости, сумма всех
доказательств времени. Человек, заржавелая приглубь, алая
в гривах листва – явленья
одного смыслового ряда. Выпал ли позже снег
или что там после зима натаяла,

так ли уж важно? Любым длиннотам
в оправдание хватило бы скольких-нибудь пяти
уготованных лет. Реализм заранее
выражает степень небытия либо просто отдан
в жертву, на откуп этой способности отойти
на достаточное расстояние,

говори мы об иноземце.
Ибо что оживляет картину? – Мышь.
Это эффект неподвижного целого. Тем, что замерло,
время напоминает уже не сердце,
но сумму мышц
исчислимого в рукописи гекзаметра.


V

Это просторы, где боги сами
не спешат с появлением, привыкая к ним,
точно к родным небесам, точно в попытке взглянуть на все это волглыми,
плачущими стужеными глазами.
Так, чем дальше, тем чаще возможности жить другим
соответствуют фону изжития: с голыми в сучьях ветлами.

И предание быстро
умолкает – по той причине, что и его,
как сверчка, не способно спасти никакое орудие
логики, не говоря – абсурда смертоубийства,
не говоря – абсурда изгнания. Не лучшее, но все-таки торжество
справедливости. Стылые, прежде людные,

только так и сводимые к голой абстракции летошние пространства
зимы, в идеале сводимые просто к одной из форм
и картин отсутствия: ничего нет антропоморфнее.
Будущее прекрасно,
чему учит рельеф, уживается с шумом застывших волн
с их отлогостями. Безмолвие –

способ высказывания. Перемена
связана с этим, как все зимой:
цацки, вешки, побеги инея в блестках бисера,
позже – тающего рейнвейна,
переходящие на полдороге в смешавшиеся с землей
и небом дали, иссера-

голубые.

2002


 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney