РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Артём Новиченков

ЛИТАНИИ

10-12-2016 : редактор - Женя Риц





I

Отец вселенный, сотворивший его и каждого до него, и каждого после него, и мир для всех нас, осознанных и неосознанных, живых и мёртвых, приди, владыка владык, и воссоздай всё то, что задумывал сам, вне человеческого глаза и поступка.
   Видишь, красное, необожжённое сердце моё глиняное полно уныния, безжизненное, как Марс. О, Отец, счисть трупные пятна с атласа тела земного, обнови его, чтобы мир воскрес прежде, чем умрёт.

II

О, Сын, грех и смерть вместивший, ты знаешь, сколько стоит жизнь земная и жизнь вечная, ты знаешь, какими муками определена цена.
   Ты позволил топтать следы твои, пользоваться образом твоим, учиться страстям твоим, но кто прибил боль твою к сердцу длинными гвоздями? Кто вспомнит, как глубоко входили они чужими грехами в тело твоё? Неужели искать новый крест?
   Сын, не оставляй нас; молю, душу возьми, нажитую, но молодую и прибей к забору; дай хоть на минуту расстаться с телом, хоть навсегда. Дай приобщиться к мукам твоим, что готова терпеть. Не отрекайся своего, разреши, дабы смерть ушла со смертью.

III

Дух, твой храм не стены (стены – грязь и прах), а человек – но тело расточил на гордость, страсть и похоть. Впрочем, половину сохранил, забытую, как дальний остров. Это ты.
   Когда-нибудь, наверно, чёрный шторм найдёт и эту часть. Циклон событий, буря обстоятельств, вихрь судьбы всечеловеческой сильнее одного и горше.
   Дух, твоё синее пламя жалит двойным языком змея. Текут слёзы скорби, через них мы перестали видеть свет небес. Не ты ли отвернул нас и отверг? Не ты. Достаточно скрывать: наше око покалечено огнём, священником и алтарём.

IV

Идеи следуют путём костей, вера кормит с рождения. Святая Троица дала нам выбор. Но мудрая змея о двух в руках человека стала скользкой и запутанной.
   Святая Троица, ты – всемогущество, любовь и знание, но человек – одно из. Он теряет счёт поступкам и словам на цифре три, рождает хаос в голове и в сердце. Как терпишь, видя то, что скрыто? как прощаешь?
   Ты учишь: смирением лишь можно созидать.

V

Дева-мать, чья плоть не грех, а небо, мы не ждём Второго, мы не ждали Первого. С простодушными надеждами лишь единицы бродят.
   Дева, чресла твои – райские врата; мы – вышли из чрева. Все одинаковы перед началом и концом, усердно остаёмся здесь, и потому так много мёртвых на земле. Нам остаётся только промежуток наивно проявить себя или разрушить. Но ты не осуждаешь попусту за то, что каждый – в мыслях каждый. Так и ко лжи моей отнесись так же, как ко всякой.

VI

Человеки в детстве. Незрелые духом, изношенные плотью. Слепые, мы бредём по родному городу: развалины дворцов, опустошённые чертоги, чужие края. Под руку ведут нас незримые ангелы. Без них мы не прорастём сквозь камни и землю к свету. Были кто злаком выбивался, но слепые не умеют повторить.
   Под руку ведут нас незримые ангелы, хоть мы разрушили то, что они строили. Как поступить теперь, чтоб действия мои были достойны их взгляда? Я заплатил справедливую цену: что видят они, должен был видеть я. И теперь они не видят того, чего не вижу я. Ангелы прикованы к людям тяжёлыми цепями.

VII

Теперь не можем мы позволить себе страсть, не можем пожелать чего-либо. Что прадеды узнали в мироздании, мы не смогли постичь в законах и молитвах. Мы смотрим в небо – видим облака, мы смотрим в землю – видим камни. В огне постигли разрушение, в воде мы утешения лишились.
   Путь патриархов – в прошлом путь людей, мечтой довольных, разумом слепых, так что гигианту-свету было не добраться. Мы же – хотим не знать, но видеть, мы хотим узреть причины веры. И в своём стремленьи осязать мы утеряли путь из виду, а наитье осталось атавизмом памяти; тупик.

VIII

Мертвы пророки. Музыка безмолвствует. Стремительные воды встали.
   Жить, верить и любить – мы говорим глаголы, но не делаем, суть сбились в одиночестве.
   Ушла гармония, которая жила в орлином взгляде и органных горлах. Ушли небесные поэты, что людскую волю видели – оправдывали нас в молитве.
   Людская воля – невоздержанность: от любопытства до разврата. Наш язык слагает песни, не ища ни тайн, ни бога, он – несовершенство воспевает, словно совершенство. Потому наказан немотой. Так, ни себя мы выразить не можем, ни понять другого.

IX

Апостолы как знаки зодиака – их тринадцать. В памяти один забыт иль умер, что одно и то же в рамках бытия, навеки замурован в двух равновеликих комнатах. Два куба, на которых тень, дарующая свет глубоким смрадным ямам, даже дну, куда по древнему пути доходят лишь отвергнутые самолично.
   Не спасут апостолы, стянувшие в квадрат кольцо. Их книги молятся за них чужими языками. Люди – молятся их книгами.
   Ещё не боги, но уже не люди. Как хотеть судьбу апостолов? Нам проще в них не верить. Проще уповать.
   И упокоиться.

X

Как будто мы желаем смерти до её поры. И даже после, ибо кроме ничего мы не умеем. Возможно, мы готовы много умирать. И умирать не возрождаясь, боже. Желать смерть – в этом есть какой-то смысл.
   Путь мученичества – шанс оправдаться перед пустотой. Смерть принуждает нас смиряться. Мученик – играется со смертью, всё всерьёз.
   Пожалуй, боль это единственный возможный выход для живых.

XI

Сказать, что это поражение – сказать, чья-то победа. Чья?..
   Быть может, наша, тех, кто проиграл, чтоб знать мог всяк из этих и других, из наших и чужих и тех, о ком не ведали, творя своё фиаско.
   Человек – ловушка для божественных свершений, парадоксов. Порой он может то, что он не может. Хотя бы написать об этом – исповедь. И разносить, и самоудушать, преследуя соблазны.
   Так человеки похищают у себя себя. Осознанно и немгновенно, лишь белый исповедник может мя вернуть. Но где их?..

XII

Грядёт зима. На всё будет наложен оттиск девственности, дабы чрез полгода снять покров, и оценить что сделали мы, коли живы. Обязательство, которое останется не выполненным вновь. Не справимся, не выплатим сей долг.
   Грех, наша целостность разрушена, не подлежит; но разве тот, кто свят, понять способен грех? Безгрешность девственна, как следствие, – мертва. Под этим белым саваном должны мы отказаться от последнего живого, что в нас есть? Зима – не воскрешение, а приглашение на казнь.
   Я человек.
   И потому беру свои слова обратно.

XIII

Мы не умны. Даже читая буквы, часто смысл не видим. Писание – чужая писанина, книгу жизни – пишут во дворе сейчас. Нас учат грамоте страдание и грех.
   В нас мрак. Чужими солнцами его не одолеть. Мы смотрим вдаль – покуда льётся свет – под ноги. Нас ведёт усталый красный карлик неверною стезёй потухших звёзд. И всё равно, хотя бы не тенеты тьмы; мы даже всю ответственность возьмём, поверим в то, что пишут, не внимая. Лишь бы ощущать присутствие зрячей судьбы.

XIV

Так стоила ль победа поражения?
   Страстно желали – победив, забыли. Хор пустоте поёт: се вечность – мир, когда там не осталось ничего; но прежде, я скажу, – надежды. Их певцы не умолкают. Раньше ласкали слух, теперь противны уху.
   Молитвы молятся за нас, заперты в книгах. Потомки нас – отдельно каждого – не вспомнят никогда.

XV

От страха, или прелюбодеяния, или уныния; или от грусти праха, будущего, прошлого тоски; или от дара; или от обиды на величие и нищету, иль от величия и нищеты, или от мысли о величии и нищете; или от стен, мурующих нас, иль от одиночества, мурующего нас; иль от несчастья; или что Земля – тюрьма; иль что ты зло; или от наслаждений и страданий и от поисков, и наслаждений и страданий в поисках, – бог, боже, не избавил нас, всех, каждого, плыви.

XVI

От нужд, обязывающих нас быть плохими; от долгов, творящих в нас вину; от веры, что дарует право пить чужую кровь; от подкупа наивной милостыней отпущения грехов; от золота религии; от новостей и от того, чтобы пренебрегать душой ради обязанностей перед животом, бог не избавил нас, бог не избавил – почему? зачем? Возможно, бога… нет, оставим эту блажь. Мы сами ищем в этом смысл, значит, мы должны.

XVII

Искушены. Позволили измерить грех порочностью, как будто в том обманывали не себя. Тщеславие мешает нам бороться. Сколько башен в этой цитадели?.. И в какой из них затеряно смирение?
   Ходили слухи, что его отправили на плаху в ночь, когда все спали, даже псы. Из этой молчной казни не сложилось и скандала – шёпот тихий, старое презренье и упрёк царили там. Как впрочем; и во все века, а это значит, что при прочих равных, мы находимся примерно в никогда, и потому с нас нечего спросить на выходе с покон.
   Вселенная должна.

XVIII

Запутаны. Как много сил и славы в этих книгах. Я боюсь представить чрево Девы в миг, когда сошёл ты, миг, когда сошёл он. И презрел рожденьем человеческую нищету, тщету и скудость.
   Как забыть то унижение, которое по сей час нас тысячелетием молчанья давит – в книгах и умах? Заложники нестройных комнат, сложных коридоров, лабиринтов истин. Боюсь, такая сложность не ведёт нас к простоте.

XIX

Мы забыли, что в нас умерло – при рождении и после. Жизнь, в этой горькой агонии, что лишь в благочестивых умах, ибо им видимо, а мы слепы, мы видим лишь тех, кто рядится. Уже безразлично что.
   Но прерывая безразличие минутами скорби и памяти, мы начинаем спорить, глядя в стены с ликами и без, и, ослеплённые исповедью, обессиленные от раздирающих сил, мы мечтаем об избавлении от себя. Научи нас быть слепыми, Господи, научи не быть.

XX

Принявши всё – старенье, бренность форм и прах вещей – смирись; тебя на самом деле – нет, и мир изменится настолько, что не вспомнит.
   Смерть не даст сказать, не оправдает. Из грудины выпадет октаэдр души, – насильно, не хотел – конечно, не хватило времени опередить, отмерить, потому что был рождён вдали от дерева, пещеры и воды.
   Я говорю: избавь от смерти и умри за нас, как мы беспечно умирали вместо. Сей мир иссяк, напомню, что в его основе крест и кости –попрощались. Может быть, избрать иную смерть? Мы просим этого как зрелищ, мы привыкли.

XXI

Как много говорилось о войне. Какие-то сраженья между кем-то и кем-то, что для нас одно, лишь суть различна – чёрное и белое, зло и добро, а в целом, нам всё равно. Мы только не хотим войны. А если не предотвратить её, то приручить, возглавить, рассудить, стать частью.
   Нужда смиряет нас. И чтобы в рамках мира быть, наш путь – грехопаденье, раньше такого не было, чтобы отчаянно грешить… Наверно, это нужно богу – заклеймить, прибить к земле, расправить. Так берёт начало идолопоклонничество, коему мы все обязаны ответу на вопрос о смысле жизни.
   Но рано или поздно кто-то сможет это вскрыть.

XXII

Языком награждены, сказать не властны. Слова лишаем сути: мечом речи призрачной рассекаем гордиевы узлы смысла, нет их. Цугцванг в связке каждого хода голоса моего.
   Порой бескостный косный язык наш заводит далеко – в утопии, угрозы, тупики. Но чумные ангелы отсеивают нас, победные войны отбирают нас, верные тебе стихии устраняют нас.
   Мы живём тихий день и не знаем, что он накануне. И даже немой обречён на гибель.

XXIII

Дабы речь от грешников отделить, играем музыку, поём голосом. Так услышь нас, Господи, как мы, не смотря на, говорим и спорим; прими нас, Господи, что в молитвах, суть мечтах и страхах, мы в попытке отделиться от правды того, чего у нас нет.
   Но когда ты слышишь, что сказать, не знаем. И молчим, и плачем, и вздыхаем. Немота пугает, но ведь это ты молишься в нас, господи, шепчешь себе в ухо. И в этой реверберации мира больше, чем в моём голосе.
   И когда всё умрёт, всё умерло, в твоём молитвенном эхе родится новая жизнь.

XXIV

Пусть нас самих трясёт от нас самих. Мы живы неспокойно набожны иль в приступе греха. Сей пароксизм итогом нетерпенья. Лишь оно – причиною изгнанничества, как сказал один.
   И так живём.
   Не можем сотворить ни книги, ни фантазии, ни сна, а только можем биться лбом в поклонах. Так прячем взгляд от вечности и молнии в земле.

XXV

Боль – способность слышать звук себя.
   Простое оказалось сложным: пройдясь по лабиринту внутреннего уха на пути к душе, которой не достичь, скатиться к животу, впредь заниматься им, поглаживать, купать в излишествах, второй ладонью прикрывая зуд лишений сверху.
   Их величество признал себя. Теперь мы страждуем его эпохой.
   Мы просим: отлепи наши ладони от порталов, ибо мы ошиблись. И возможно, дважды.

XXVI

Пороки становятся хуже – законы становятся строже. Законы становятся строже – пороки становятся хуже. Когда-нибудь нас будут впрок судить. А мы стремимся к наказанью, божий суд не скоро.
   Давно сыты виной, обидой, тошнотой и желчью.
   Закрой совсем глаза или останови нас карой, мы хотим, отравленные люди.

XXVII

Ты дал нам знание, а с ним невежество – две кары. И если первой миновать возможно, то второй не избежать. Зачем нам прятаться, когда и после от тебя не скрыться; мы прячемся не от тебя – себя не знаем и боимся, на́ воду смотря.
   И красота – не красота, и ум – не ум, когда не применить к добру. Сии дары люд выхолостил в суете мирского блага. Стало пусто, будто окончательно, однако страсти нас не убивают и не умирают сами.
   На сером камне ждёт согбенный человек: невежествен в уме, испробовавший мир до пустоты, живой в усопшем мире.
   Услышь его и от бессилия заплачь.

XXVIII

Вонми нам, божий сын.
   Ты должен нам, пролив свою кровь нашей кровью. Незыблемо, её восполнишь, умерев ещёжды: отныне беспредельно можешь черпать: брать и отдавать. Мы можем оправданиями быть друг другу.
   Чем больше человеческого в нас убито – тем больше к человечеству готовы. Только через смерть. Так ты ушёл не потому ли? Жертва не нужна: грехи ничто, а потому – нигде. Ты просто дай нам знание, что мы должны кому-то. Мы готовы к смерти.
   Я готов.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney