РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Звательный падеж
13-12-2024 : редактор - Юлия Тишковская

Кларисса Юсупова



     fast_rewind    fast_forward      print open_in_new     





Кларисса Юсупова (Серова) — поэтесса. Родилась в 1999 году в России. По образованию инженер по высоконагруженным системам, работает в сфере тестирования. Публикуется с 2020 года. В её поэзии доминируют темы переосмысления постсовременности, деконструкции мифа и внутренних трансформаций. Живёт и работает в Санкт-Петербурге.
 


***
 
когда приходит конец месяца 
костюмы в поддельных ролексах 
по-хозяйски наполняют арендованный лофт,
поднимают пластиковые бокалы с пойлом, 
глядят друг на друга,
будто держат на поводке весь мир
 
небожители с липовыми процентами с продаж и заплатками на локтях
 
перемывают друг другу кости, говорят о «нашей команде», 
и каждый пытается встать в кадр так, чтобы была видна фирма́ 
 
серега в центре внимания, 
вчера впарил что-то крупное какому-то лоху, 
стоя в ночи под дождем, проклиная все свои сделки, 
и теперь все пожимают ему руку, 
говорят «серега – это дух компании, пример для подражания, сигма» 
а он сам, этот дух, 
думает только, как бы скинуть пиджак и соскочить, 
но молчит, скрипит зубами, 
улыбается, как будто ему вручают медаль
 
все уже пьяные, один достает сигареты 
кто-то кричит: «наши девочки»,  
и толпа завороженно поворачивает головы 
и тут входят они, «девочки», 
парами и тройками, на каблуках, юбки короче всякого срока, 
распакованные конфеты с шелковыми лентами, 
и теперь все эти
менеджеры среднего звена,
менеджеры высшего звена,
менеджеры низшего звена,
которые за год и не улыбнулись бы, 
начинают расползаться змеиными улыбками, 
обнимают девочек за талию, 
улыбаются, пожирая их глазами, как вишню на торте,
и девочки понимают, для чего и почему они здесь —
потому что у кого-то снова выросли бонусы и лжет зарплата
 
серега стоит в стороне, 
ему теперь не в кайф, не весело ни разу 
и вдруг делает шаг, идет в сторону, потом в туалет, 
где мгновение смотрит на себя, 
и все это унижение, вся эта гниль и ложь, 
все, от чего его тошнит, вдруг доходит до точки
 
он смотрит в зеркало и, сам не понимая зачем, 
бьет кулаком по стеклу, 
чувствуя, как костяшки его пальцев хрустят,
а боль простреливает все тело, 
как будто это единственная честность,
которую он может себе позволить
 

***
 
ехали молча
не зная ни дороги, ни цели,
знали только: надо двигаться вперед, пока светят фары
цепляются за ближние сосны
за тени, за ветки
 
резкий толчок, хриплый звук
точно из трубки в дежурке
двигатель обрывается 
машина спецсвязи, блять
конечно
 
и водитель стоит на обочине, затягивается
щурясь, смотрит сквозь горизонт,
где темнеют зимние леса
словно сам блуждает среди сосен, выискивая что-то в заиндевевших кустах
и на лысых опушках, и так же безмолвно
приходит понимание, что никто не знает точно
что там у вас в багажнике
ни водитель, ни ты
ни старший, который уже будто сросся
с тенью внутри салона
 
снежный воздух застывает
под тонкими стволами, как пищевая пленка
и с краев леса, от карельских тёмных озер,
тихо приходят волки
воплощааясь из снега, будто всегда были здесь
осторожно кружа, не спуская с машины глаз
 
ты слышишь их вой, он тянется к тебе через триплекс окна,
бронированную дверь,
застывшие барабанные перепонки
и этот звук — это не просто голод, это не просто зов,
это древняя песня, песня, что идет от костей,
песня, которая говорит о времени, что сходит с рельсов,
спускается с циферблатов,
льется на тебя с ночи,
как с ржавой крыши
 
замедленно тухнут фары
уходят пошло, с, как говорят, дешёвым пафосом
точно онкобольной из любого сериала
на НТВ
не получивший квоты на химиотерапию
или еще каких-нибудь там
льгот, дотаций
и можно задеть краем уха
предсмертный треск вольфрамовых нитей
сквозь всхлипы бензонасоса
и сонное бормотание
генератора
 
водитель возвращается, его лицо затянуто в капюшон
и похоже на сжавшийся анус
а старший, часть этой сцены,
не шевелится, не говорит ни слова
 
и ты понимаешь, что волки знают о тебе больше, чем ты о них,
они идут по следу, по кругу
ждут, пока вы закончитесь
пока взгляды уткнутся в белый мрамор карельской дороги,
в дешевый пластик торпеды
 
и в какой-то момент ты слышишь едва различимо:
Я СВИНКА ПЕППА
ЭТО МОЙ МЛАДШИЙ БРАТ ДЖОРДЖ
ЭТО МАМА СВИНКА
А ВОТ ПАПА СВИН
ХРЮКБЛД!111
АЗХМЗВХЗВ
и ты знаешь, что это не голос твоего старшего,
и не голос водителя,
и даже не твой собственный
 
это голос дороги, которая знает
больше, чем волки
о тебе, о вас
о том, что в багажнике
 
но это уже совсем
другая история

 
меланхолия ЖЭКа
 
у них тут начинается отключка свет газ тепло
кто-то медленно
перекусывает провода
пережимает трубопроводы
кому-то нечем платить 
и я стою во дворе смотрю на дом   
на ржавчину и бетон
и не знаю куда всё уходит куда оно исчезает 
это тепло этот свет эта старая жизнь 
которая здесь когда-то была
 
соседка люда кричит на площадке
у нее нет ни света ни воды ни газа
она вся теряется
как запрос на дешевом сайте
который больше некому обработать      
остается только вакуум глаз
видящих то что нельзя назвать
 
я иду в жэк я иду искать свет 
иду через дворы пустые мимо фонарей     
иду в темноте бомж курит кивает
типа иди родной
посмотрим типа что получится
чем обернётся типа
 
конечная остановка
дверь жэка
хлюпает разворотом сырой газеты
такое себе постсоветское оригами
грибок с потолка свисает
черной мохнушкой 
щавелем
качаясь показывает дорогу 
и кто-то там бродит в коридорах
пахнущих пылью и плесенью
у окошка женщина с глазницами
как воронки в земле 
смотрит сквозь будто я — никто 
всего лишь еще один долг
 
я говорю ей свет включите говорю ей
мне нужен свет говорю мне нужно тепло 
а она отвечает шепотом хриплым как треск проводов 
здесь нет ни света ни тепла 
и всё что ты видишь не наше не моё не твоё 
лишь дерьмо которое летит в унитаз твоё
пока ты его не смоешь 
пока слишком долго не платишь
 
я хочу спросить что она имеет в виду 
но коридоры тянутся дальше  
как если бы этот жэк 
был только в моем уме 
 
косой бухгалтер листает бумаги
на них нет ни одного знакомого слова 
известной мне буквы
перекладывает с места на место пустые папки     
не поднимая ни одного из взглядов
теребит корешки платежек
шликает кнопку ескейп на клавиатуре
говорит твои счета эээ чужие твои долги не твои 
говорит это всё как бы за тех кто был эээ до тебя говорит
город как бы говорит эээ требует долга говорит как бы квартира эээ как бы твоя говорит ждёт тебя как бы тебя ждет твоя    
ночь будет эээ говорит всегда как бы говорит всегда будет ночь эээ говорит
ночь будет теперь всегда

 
пока мыслимо, пока выносимо
 
интеллигенция, бледная и хрупкая, говорит: немыслимо
говорит: нет, это выше нас, выше моих рук, моих слов
и в тонких пальцах тлеет сигарета, а значит, будет разговор
долгий, как бесконечная нота, как горький запой
 
мы говорим о ханне арендт, об ужасах невообразимых
и прокручиваем шарики на счётах, считаем каждую боль
каждую смерть, чужую вину, измеряем
слёзы, расставляем рамки
и спрашиваем друг друга: ну кто, кто возьмёт это на себя? 
 
вот пенька, повяжи её на шее
сделай петлю для судьи, для прокурора, для чиновника с улыбкой на лице
который говорит, что всё законно,
что всё для нас, для нашего счастья,
затянешь узел?
нет, ты будешь цитировать шаламова
шептать розанова
но не возьмёшь в руки тугую верёвку
нет, ведь это противно
ведь ты выше ты тоньше ты хрупче
ты не такой
 
если не затянул узел — значит, пока мыслимо
если не сорвал ремень с пояса — значит, пока выносимо
значит, нам ещё не больно, значит, всё ещё теория, всё ещё беседа
пока слова, пока цитаты, пока не слёзы, не кровь на руках
 

портовые грузчики травят байки
 
щурится сигарета в уголке рта дымится 
а он смотрит на тебя как на воду в которой не видно дна 
и говорит вполголоса будто не тебе а тому что было до всех нас
 
помню я малец ты уж не знай как это началось а оно было тут всегда 
ты знаешь как ночь по воду идёт медленно с подвыванием и оттяжкой так вот оно так и есть 
вроде никого нет а в тени глянь оно стоит не мигает 
я тогда у тохи ещё спрашивал что это когда с утреца ещё как раз рассвело 
это не солнце там говорит не день вовсе 
что-то не то светит будто издалека будто смотрит на нас
 
а тоша ты его не знал 
он как раз зимой той видел женщину ту что в воду ходит 
всё как с тех пор и началось он мне говорит видел её не поверишь 
смотрю говорит а она в платье старом а ног нет как будто нету их вовсе и не нужны они ей
и там ещё был снег и мост и всё вроде как было а ноги у неё не ступают а летят
 
я как услышал прямо мороз по коже а он мне шепчет 
тихо-тихо на ушко чтоб не вспугнуть 
что её не просто так видят а когда видишь ты уже знаешь 
что оно тебя нашло следит пальцы гнилые облизывает
 
он всё говорил про это малец а мне тогда смешно было что он как малый
а сам дите 
а сам значит в том тумане ходил что перед утречком когда как раз только-только начинает светать
а светит вроде бы а вроде и нет и ты идёшь как будто тебя ветром гонят не идёшь сам а несёт 
а он меня тогда остановил шёпотом
смотри говорит туда 
и показывает мне туда где вроде ничего и нет а свет всё тусклый такой будто его кто-то затёр
 
стояли мы так и вот говорит мне он видел её 
она там была не шагала а просто двигалась 
вся как тень а я спрашивать его и не стал больше 
да он и замолчал
 
курил потом затянулся а сам в сторону воды смотрит 
и говорит если ещё раз увижу не вернусь потому что понимаешь нет там никого кто был бы живой 
и всё это древнее выборга земли этой будь неладна всего что тут есть
 
и вот слушай спустя ночь ту не видел я тошеньки 
был тут и нету
и как нет так и нету 
одни потом говорили что он в лес ушёл а другие что утонул в той воде
где она стояла и с тех пор как туда не гляну будто на себя самого со стороны смотрю 
и свет там всегда мутный

 
 капитан борщевский находит 
 
тело висит на кран-балке
на высоте около трех метров
практически неподвижно
каска натянута на лицо
как древнегреческий шлем без прорезей для глаз или рта
старший милиционер стоит рядом 
ночь вокруг такая тягучая
фонари не контрастнее   
отпечатков подошв на застывшем бетоне
 
молодой напарник держится рядом сдерживает кашель 
не знает куда глядеть 
глаза его выдают тревогу липнущую к мудям   
спрашивает своего капитана что делать с телом что со всем этим делать 
а старший не отвечает 
старший будто бы знает что лучше вовсе не знать ответов
но для этого нужно было не задавать вопросов
 
снимает каску
лицо утопленника все в складках фу
кожа отслаивается
записка прилипла к стиральной доске морщин на лбу
мятая сырая в какой-то саже
как если бы не раз читанная руками слепых
грязными заскорузлыми 
или пущенная по кругу
от ведущего к ласточке
от ласточки к ведущему 
капитану советской милиции
буквы размазаны еле читаемо
и слова простые как карандаш
 
если слышишь её — не смотри 
если видишь её — замолчи
 
вот такое вот что где когда
 
старший вчитывается морщится не может понять зачем это тут 
зачем это было тошке и зачем теперь ему 
пытается оттолкнуть мысль что это для него 
и всё равно что-то как-то не отпускает будто
кто-то глядит на это место глядит на него 
глядит через каску через бумагу
сквозь заломы
через корябушки
 
грузчик старик у края воды молчит как камень
будто видел это уже много раз 
говорит тихо не к себе в пустоту не к милиции не к живым
 
тошка её видел я знаю как было видел её и молчал и всё равно ушёл и молчал
 
молодой милиционер кашляет снова стоит рядом
с лицом отведённым в сторону
и видит как старший кивает ему спокойно будто это обычное дело 
как будто каждый день находят такие записки
такие трупы
 
и когда они идут назад напарник шепчет верит ли он 
верит ли в то что они здесь видят 
старший молчит будто не слышит но сам чувствует как это место 
как этот туман крошится в затянутые куревом легкие
и ему становится окончательно ясно
 

шишкин лес
 
она всегда клала их в сумку 
перед работой 
брала две-три конфеты, 
говорила: возьми с собой, 
на случай если станет плохо 
на случай если захочется чего-то сладкого 
или нужно просто дожить до вечера
она говорила это легко 
как будто знала, 
что мир делится на тех, 
у кого есть с собой шишкин лес 
и тех, кто забывает взять 
 
я никогда не спрашивала, 
зачем она покупала именно их 
иногда говорила: зачем ты тратишься, 
и она, смеясь, отвечала
мелочи жизни  
 
сейчас я смотрю на коробку там
осталось две конфеты 
две 
и я их не ем 
иногда беру одну в руку, 
держу, 
разглядываю зверей на обертке   
кажется, 
что если я съем хотя бы одну, 
что-то исчезнет окончательно   
так и живем 
 
я помню, как она уходила утром 
берет конфету, 
улыбается мне, 
говорит: жди, 
скоро буду
и больше не возвращается 
и конфеты для меня 
больше не покупает
но коробка все еще тут 
маленькая коробка
помятая с одного угла 
я не знаю, зачем я ее держу 
просто держу и все 
на полке 
с пылью на крышке   
 
потом пробовала купить новые 
в магазине на углу 
купила, принесла домой 
открыла 
они были другие 
тот же вкус 
но не тот же вкус 
 
я смотрю на коробку 
маленькая коробка   
помятая с одного угла
думаю, выброшу завтра 
но завтра коробка все еще здесь 
и послезавтра
маленькая коробка
помятая с одного угла
чтобы помнить, 
что кто-то знал,
как важно 
носить с собой
пару конфет
 

новое медиа
 
открылся новый журнал
свежий, модный, дерзкий
для тех, кто уже не может читать стихи
но всё равно хочет
казаться умным
 
они говорят —
зачем вам рифмы, зачем вам ритм
зачем вообще что-то,
что звучит как поэзия
теперь это не нужно
теперь это просто тексты
тексты, которые даже не тексты
 
заголовок: «как сломанный табурет
становится метафорой экзистенции»
или другой: «почему пустой стакан
не может быть универсальной мифологемой»
или вот этот: «как субстантивирует подлежащее в стихах Оксаны Васякиной»
или лучший из всех:
«я просто написал это, чтобы оно не было того самого, ну вы поняли, тоси-боси»
зато много воздуха между строчками
чтобы выглядело как что-то важное
 
читатель открывает сайт
читатель смотрит на слова
читатель говорит:
это слишком сложно,
но мне нравится
 
авторы журнала
пишут тексты о том,
как они варили кофе
как смотрели в окно
как забыли заплатить за свет
и все это важно,
потому что важно
 
редактор говорит:
мы ломаем границы поэзии
мы уничтожаем барьеры
теперь поэзия это всё
даже то, что ты сейчас
читаешь это
или не читаешь это
 
читатель закрывает сайт
и говорит другому читателю:
ты читал?
там просто ничего,
но это так красиво,
потому что ничего —
это и есть поэзия
 
новый журнал
уже в тренде
пишут все, читают все
потому что ничего —
это и есть поэзия
а ничего у нас навалом
 

***
 
она стоит перед эскалатором
в своем узком платье
с тонкими шпильками
очень тонкими шпильками
как иглы
как зубочистки
и думает, что
если он зажует её туфлю
если зажует туфлю, зажует носок
если зажует носок, зажует ногу
и вот её уже показывают по телевизору
 
она вспоминает
как однажды читала статью
о женщине, у которой застрял каблук
и её спасли, но каблук остался там
и она думает
что если каблук останется в эскалаторе
она станет другой
она станет женщиной без каблука
она не знает, кто она без каблука
 
она встает на первую ступеньку
очень осторожно
очень медленно
она думает о том,
что если бы каблуки не придумали
мир был бы проще
не нужно было бы бояться эскалаторов
не нужно было бы выбирать туфли
с этим странным тонким изяществом
она думает, что каблуки
это проклятие но они
её проклятие
и она любит своё проклятие
 
эскалатор движется
шпилька звенит по металлу
звенит так, как будто говорит
я сейчас застряну
я застряну и тебя съедят
её руки потеют
но она не хватается за поручень
она знает, что поручень —
это отдельная опасность
он крутится сам по себе
тянет куда-то вбок
куда-то вниз
 
она смотрит на людей
они стоят спокойно
в кроссовках
в балетках
один мужчина в шлепанцах
она думает
почему он в шлепанцах в метро
но больше думает
что он не боится ничего
потому что шлепанец
никогда не застрянет
 
она приближается к концу
конец эскалатора всегда страшный
он шумит
он трещит
она думает, что если каблук застрянет
её затянет внутрь
долго будут искать
а найдут
только две шпильки
две зубочистки
 
она делает маленький шаг
очень маленький
ещё один маленький
ещё
и ничего не случается
она жива
каблуки целы
она почти смеётся над собой
почти расслабляется
и тут застревает мужчина в шлепанцах
он орёт как резаный
шлепанец сжимается эскалатором
и её шпильки вдруг чувствуют себя сильными
чувствуют себя великими
можно сказать, достойными
этого мира
 



     fast_rewind    fast_forward      print open_in_new     

b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h






πτ 18+
(ɔ) 1999–2025 Полутона

              


Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк