СООБЩЕСТВО

СПИСОК АВТОРОВ

Сергей Круглов

СИНОДИК

16-12-2022









Стихотворения 2020-2021 г.


ДЕНЬГИ

Ночью на площади сжигали деньги.
Деньги, альфа и омега, первый и последний
Артефакт цивилизации,
Деньги, проклинаемые и вожделенные,
Объявленные виноватыми во всём,
Деньги – переносчики заразы,
Мириады  бумажных купюр
Разного достоинства, предмет былой гордости
Художников-миниатюристов,
Звёзд и тиранов, миллиардеров и нищих,
Деньги, которые, словно сама жизнь,  пахнут
Кровью, потом, слюной, спермой, трудом,
Пропитанные алчностью, последней надеждой, безоблачным ликованьем,
Подкупом, милостью,  самопожертвованием,
Девственной наивностью, злокозненным предательством,
Мудростью – костёр
Полыхал до утра.
Медь и никель, подсыпаемые бесконечно,
Постукивали как кости.

Бумажные книги, троюродные сродники денег,
Заблаговременно запертые по квартирам,
Прикованные, как в средневековье, цепями к полкам,
Смотрели перед собой в ночи, глухо помалкивали,  в толщах тысяч
Их волглых от бессилия страниц
По поводу аутодафе не нашлось ни слова.

Старая   добрая  недобрая
Ламповая тёплая  жестокая
Аналоговая  жизнь, треща,  сгорала.

Новый дивный мир,
Стерильный , прозрачный,
Был обещан прямо наутро,
Как только специализированные службы
Справятся с пеплом.


АЗБУКА МОРЗЕ

тёмная ночь
души?.. - нет, не души,
но всего, что душа.

океан бескраен, глух,
в ночи притих.
океан тих
паче бурности.

-эй, на "Элоизе"!
-эй, на "Абеляре"!
чем слышишь меня?

точка-тире-две точки
напев: "лу-наа-ти-ки, ли-моон-чи-ки, ли-шаай-ни-ки"

Л - любовь.


***

Ангел войны - сам не воин.
Ангел войны - седой архивист,
к столу в подвале прикован.
На сукне перед ним - гора ломких фото
работы военных корреспондентов.
На фото - разнообразно одинаковые убитые люди.

Ангел войны берёт их наугад,
одно за другим,
кладет под круг света настольной лампы,
макает ручку, -
деревянный изгрызенный держатель, стальное перо №13,
непроливайка, мушиный почерк, -
на одних выводит : "Зверства", на других : "Возмездие".
Ангел войны знает, что дешевые анилиновые чернила
выцветут до Суда,
но пишет и пишет.
Две стопки растут,
одесную, ошуюю,
шатко громоздятся ввысь, во мрак сводов.

Сколько он тут сидит, ангел войны не помнит.
Ангел войны не ропщет - ангелы, сделавшие свой выбор,
не ропщут. Впрочем,
на всякий случай, крылья его выстрижены из лопаток.
Фото приносят и приносят.


МАРТИРИОН

На войне атеистов не бывает.
На войне все возносят моления
Богу   победы,  к подножию
Возлагают  жертвы.
Атеистов же, кротко отказывающихся,
Глядящих внутрь и ввысь лучисто, твердо,
Вычеркивают из списков личного состава.
Вавилонская вязь строк
Жирна, длинна, как траншея.
Стило – скробило войны  – скрипит
По живому.



ПАПА КАРЛО

Не хватает веществ для обмена.
Сколько ночи, скажи мне, сверчок.
В очаге догорает полено.
Это мог быть сынок.

Неужели оно догорело,
В очаге нарисованном пламя моё?
Что ж, пора приниматься за дело,
За столярное дело своё.



СКЫРЛЫ

ты скырлы-скырлы душа
скырлы липовая
отстреленная в последней войне
бесконечного  двадцатого века

туки-ту
иди ко Мне  в темноту
туки-та
вот мы и в домике
залезай под стол
опусти скатерть
ложись на пол
закрой глаза
тсс молчи не шевелись -
кинолента стрекочет жвалами :

битник в черном берете придет -
твою душу не найдет

хиппи в бисерных радугах  придет -
твою душу не найдет

панк в зеленой свинье  придет -
твою душу не найдет

все аггелы  придут -
твою душу не найдут

потерпи чадо
эта очередь скоро кончится
а ты  нет


АРТЮР РЕМБО. АФРИКАНСКИЕ СТИХИ
1
-кха-кха
кгрррркха!!
-ты Мой хороший
дыши пореже
-ыыыыых
дышу
почти не дышу
не видишь что ли
я Тебя не понимаю
«дыши пореже»!...- когда я
жизнь!!
потратил,  жизнь на эту.
-Ну на что, на что на эту ? На книгу?
-Сам Ты «на книгу».
Как будто не знаешь:
для получения рыхлой пропускной (бюварной) бумаги
листы сушились без давления,
если же требовалась плотная бумага,
то стопу листов помещали под пресс,
после просушки бумага проклеивалась, снова прессовалась
для выравнивания листов и сатинировалась — то есть
подвергалась повторному прессованию,
но уже с прокладкой глянцевитого картона (политуры),
или пропускалась между специальными валами,
затем бумагу сортировали,
складывали в стопы (по 480 листов),  бумагу
высших сортов обрезали, а иногда и золотили по краям.
- Даже так.
- Даже – так!! Как будто не знаешь!
Ради этой  тетрадки
в 18 листов соломенной бумаги
я продал всё! я душу! я сЕмью! смысл!!
я!!!..
-Мой ты родной…
-Что?!! кха-кха!
кхгрррргха!
-Ну прости. Ничего, ничего!...это Я так.
Кашляй мягше.
Ну всё-всё.
Ну всё-всё.
Ну всё-всё.
Тише…тише.
Мой ты милый…глуше.
Спяше.
Псиша.
Тиша.
Тиша-тиша.
2
-Артюр, постой.
Я хочу с тобой поговорить.
-Да.
Конечно, Господи.
В чем дело?
-Да в чем…
Видишь этого человека?
Он свою жизнь потратил, чтоб найти и расшифровать твою тетрадку.
Он Африку избороздил не хуже, чем.
Он сделал адом жизнь своей жены, второй жены, третьей,
своейависаги и одиннадцати своих детей.
Он только что
отдал Мне свой последний вздох.
Он запродал свою душу – так, походя – аду.
Он умер от рака легких и не успел прочесть.
И что ты ему ответишь?
3
-Что ж я могу ответить брату моему?...только то,
что – сам, Христе, знаешь, – наоборот.
-«Я б детям показал огнистыесозданья…»
-Наоборот.
-«Плавучий корабль» ! это
ты, Моё золото,
прожил бы наоборот?!
- Да, конечно.
Только наоборот.
И еще бы: своего дыханья –
свежего, морозного,
полного,
дыхания моей пустыни, - иухххххххха!!! -
дохнул ему в легкие:
живи!
- Ну что же,
так Я и знал.
Спасибо
тебе, брате.


ЧАРЛЬЗ БУКОВСКИ ПИШЕТ ПИСЬМО

в своих  начала пятидесятых годов письмах буковски
пишет  пока что книговски

ничего станешь старше
запишешь и по-другому
яснее проще
всё яснее всё проще

и рраз : ведь ты уж не пишешь
пишешь но не ты
пишут тебя

«если бы мне отрубили руки» -  говоришь ты взахлёб –
«я бы печатал ногами»
Кому говоришь ! Тому  
Кто Сам дал отрубить Себе и руки и ноги
чтоб написать такое неповторимое письмо как ты



В БОРУ В ПОЛДЕНЬ

-Сколько  в России поэтов, смотри.
Как мурашей. Откуда?
- Солнцем сосновым прогретая  эта земля
сварена в горнем меду, жирным удобрена горем,
а корочка из запекшейся крови,
вот они и  плодятся.
Нет, не топчи!
Прутик ты лучше возьми и очисти,
млечной слюной увлажни, опусти в муравейник,
потом отряхни и отведай
 жгучего,
красного этого, красного.


КИПЛИНГ

Писать стихи в столбик
В наше время нелепо, говорят мне.
(Кто говорит? - " наши" : те, кого время).
И то верно: жизнь
Изъяла, истратила, высосала, что могла, своё,
Влажное её время вытекло, выкапали и его капли,
И силлабо-тонику вымыло, как тестостерон и гормоны всхлипа,
Остался скелет (длиннопротяженное,
Не приспособленное к звучащей речи
Слово "обызвествевший").

Того и гляди, столбик
Сухо обрушится, осядет,
Защёлкает трещоткой, костной пылью,
Позвонки застучат, канут,
Как в детстве - старый да малый, тат
Твамаси -
Неудержимо рушилась возведенная
На наивном неведении,
На детской вере,
На слюнном затаенном дыханьи,
Башня  домино.

Но я все равно складываю эти стихи в столбик,
По-другому я не умею,
И вот он растёт выспрь, бледно и разяще
Покачивается предо мною
На кончике хвоста, словно
Умершая и обызвествевшаянагайна
Из книжки умершего и обызвествевшего  сагиба,
И я зачарованно смотрю, смотрю на него,
И не смею иначе, - я, пережившая белую мёртвую славу колониализма
Старая мускусная крыса, от века и доныне
Боящаяся выбежать на середину комнаты.


***
Адам ел мир,
после растительного - было в охотку, сопел,
чавкал, пальцы
 вытирал об себя.
Насохли на обсебе наросты,
тука  коросты.

Антрополог! исследуя насохшее,
подковыривая пласты ногтем,
только смотри, не задень внутри
красного этого, красного,
истицающего-тукк, тукк -  морзянкой,
вековестью,
светолитием крови и воды.



ИМАГО МУНДИ

                                                  Памяти Макса фон Зюдов

Рыцарь и Смерть играли в шахматы.
Всё это выглядело аллюзией
На какую ни есть, а модель мира.
Сначала умер Рыцарь,
Потом умерла Смерть.
Умерло вообще всё,
что с большой буквы.
шахматы выжили.
их деревянный, непрекращающийся, костяной стук,
стук-постук.


ВЫПИСЫВАЯ ЦИТАТУ

Цитата!
О, приёмный найдёныш!

Осторожно, слой за слоем,
снимаю с тебя, укутанной, спящей,
пелены ссылок,
скобок, кавычек,
имена цитаторов, цитаторовцитаторов,
автора.

Смотри-ка, в такой мороз
найдена - но жива!
Крепкая, знать, родовинка.

Дам тебе имя,
выращу как свою (или, хочешь,
как своего), будешь
жить в моем стихотворении,
как мальчик-звезда в семье дровосека,
только начавший сразу
с конца сказки - с милосердия, справедливости и любви
(а преемник твой, бывший, как сказано, тираном -
выходит, твой предшественник,
скорее всего, это я).


***

а может рай - заветный тюз
простой пошаговый тот свет
и я сюда еще вернусь
и вечный шварц и дым кулис
о том что дружбы лучше нет

и влага пыли и весна
уборка влажная во всём
и геральдический картон
и алое на голубом

и падугами небеса
войдёшь и выход не найдёшь
и после третьего звонка
всё замыкается снутри

смыкаясь гаснут фонари
и что за темь статичных поз
потрогай дырку не протри

и что за пьеса - не поймёшь



ПРЕМИЯ АНДРЕЯ БЕЛОГО 1978

Прелаты и патриархи
Вышли колоннами в город,
Марши, гремят перевыборы.
Ищут  ключи. Стремительный рыск патрулей.
А ключи – у Петра.
В кочегарке они собрались
За столом перевернутой тары,
Чаша по кругу  пылает,
Делят Уголь, макают в Бензин.


***
Уходя, последним мазком кисти
осень украсила одинокую  рябинку
с определённо непрокрашенными этническими корнями.

Стоит, красуясь!  вот и -
-"Радуйся, румяная!" - слетелись к ней снегири,
рассказать о том, что скоро
придёт зима , дохнёт морозцем, станет
выполнять в саду  функции иноагента.


ПУЗЫРИ ЗЕМЛИ

Дух - вертикальный свет.
Сын - горизонтальная кровь.
В перекрестье прицела - Церковь.

В этой точке кипит, пузырится земля.
Пузыри растут и растут,
никак не лопаются.


МОЛОДЁЖКА

Осень. Начинается на приходе
Молодёжное служение. Совместно
Выпиты гекалитры чая
(Осень – чайное, прозрачное время),
Выпеты гекаметры песен:
«Господь наш  такой молодой
И юный октябрь впереди!»

Батюшка бережно снимает со стены
Запаянную стеклянную рамку, в ней – плацента
Прожитого.
Плацента запаяна вакуумно, но всё же
Слегка ссыхается  по краям.
Отрезав кусочек, батюшка размачивает его слюною,
Потом осторожно, стараясь не порвать тонкое,
Желтовато-бурое,
Натягивает  на ситуацию проповеди,
Выглядящую как непринужденная, но топорщущуюся
Заранее ввинченными никелированными распялками  :
«Однажды мне довелось …»

Молодёжка  уветливо внимает.



РАСЦЕРКОВЛЕНИЕ

Выгорело всё:
аксиосы, многолетия, аллилуии,
варикоз статических нагрузок,
кальянный уголь, софринский ладан,
обруч камилавки, сжимающий макраме головы, как пяльцы,
потный хладок цепи
наперсного креста, за шиворот запавшей,
молодежка, социалка, постановления съездов,
требы, требища и подтребки,
пустоты, тяжести церковных кружек,
километры исповедей, одинаковые, словно полосы
дорожной разметки,
власть вязанья, решенья,
проповеди на церковнославянском,
вдохновение под прорись,
«батюшка, благословите на молочное»,
тяжелая звенящая вода в голове, немочь
ночной вешней службы : «Не спать, отцы! кто
читает послание владыки?»,
помавание перстов над антиминсом.

Собрал пепел, вынес к мусорным бакам:
бомжи разберут.

От одного, правда,  так и не избавился:
по ночам не может уснуть,
встает, включает  свет, лезет в комп,
открывает свой пост в группе:
«Отдам Христа в хорошие руки»,
проверяет комментарии.

Какое там – ночь за ночью, из года в год,
ни одного лайка (вероятно,
из-за того, что так и не смог написать Имя
с маленькой буквы).


МАСТИТЫЙ ПРОТОИЕРЕЙ В ПЕЙЗАЖЕ

-Кукушка-кукушка,
Сколько мне маститому жить?
-Шоу маст го он.
Шоу маст го он.

Видели когда-нибудь деталь облачения,
Называемую "палица"?
Это как бы награда,
Но как бы и бремя неудобоносимое.
Она пошивается такой формы,
Чтобы напоминать собой
Меч ромбовидного слова духовного.
Маститые стоят на службе во весь рост,
Твои от Твоих,
Теребят на ней бахрому.
Молодые попцы хихикают про такое : "бантики".
Священники - те
Понимают всё и молчат.

Ты побежал слушать свою кукушку
В эти луга - и пропал
В пейзаже, нарисованном райским Миядзаки:
Травы под ветром,
Синь, облака, простор.
А из палицы сделал то, что тебе подобает -
Ромбовидного воздушного змея.
Вон он летит, лёгкий,
Попирая тяжёлого, древнего,
Змей-победитель!
Бечевка на фоне синевы
Пунктирна, почти не видна.

Протоиерей скрылся за краем поля.
Пятно света.
Бечевка стала сплошной,
Непрерывно поющей, сияющей линией на мониторе.
Сестры склонились, потом забегали.
Капельница пуста.
Кукушка закончила отсчёт.
Утро восходит неотменимо. Пейзаж
Полнится ветром.
Воздушный змей взмывает в свет
Всё стремительней.


***
Осень. Митрополит
облетает крестным лётом город.
Ответственное  мероприятие.
Предоставленный вертолёт  грохочет.
Чтобы надеть наушники, пришлось снять митру.
Седенькая макушка волгла.
Митрополит моргает, робко
глядит вниз
и видит всё  впервые :
кирпичные, охряные, серые домики,
ржавые крыши, щетина антенн,
белоснежная застенчивая мэрия,  сделанная в технике оригами
и невесомо, неловко, как чужая,
присевшая  на миг
посреди старой соборной площади,
трубы шарикоподшипникового завода
косо, синё
кладут ленточки-дымы на розу ветров,
муравьями –  автомобили, гусеничками – трамваи,
в трамваях дробятся стёкла,
узенькая, тяжёлая   лента реки
блестит, когда её переворачивают
с боку на бок, как скользкую драгоценную  рыбу,
плеснутое  оземь палое злато листвы
 из скверов, дворов
затекает всюду  – неумелый мальчик октябрь
закрашивал неосторожно, заходя кисточкой
за карандашный контур прориси.

Осень. Листья летят внизу, митрополит
Летит вверху.

Митрополит смотрит на город,
на всё, оказавшееся родным.
Он остро, слёзно
хочет туда, вниз.
Он забыл чинопоследование важного молебна
и только шепчет севшим тенорком: « Слава Тебе, Боже,
сотворившему законы аэродинамики!»



ПРОСКОМИДИЯ

Глубокосинее утро.
Зима ! в подряснике белом
настоятель румяный вошел,
затеплил лампады рябин. Синицы
потянулись за благословением.

Алмазная, чистая,
неграненая мягкость
первого снега : лечь бы в нее.
Но ползи, сон, вон
первым кадильным дымком : время часов,
в алтаре дали возглас.

Мерзлый стукот внесенных просфор,
шуршание облачений,
храм потянулся до хруста сводов
и задышал.

Зима - время быть с тобой, бодрствовать вместе,
обнять тебя, извлечь,
спасти, унести
живородной частицей хлеба
на острийце копийца.


КОЛОБОК

Начало сказки про Колобка
в детстве вызывало  брезгливость:
"по сусекам поскребла, по амбарам помела",
сор, мышиный помет, паутина -
всё в тесто. Из круглого, волглосерого
щепка торчит наружу.

Но с тех пор, видишь,
 я вырос.

Наклони голову. Опускаю  епитрахиль,
кругло, бережно
накрываю сверху ладонями :
"благодатию и щедротами Своего человеколюбия" -
внутри такое тепло,
как в русской печи,
сор выгорает дотла, хлеб поднимается, пышен.

Выныриваешь, дышишь
всей собой. Косынка сбилась.
Глаза сияют, не здесь.
Щёки румяны.
Мир нов.

Катись, Колобок.


ИВАН КУПАЛА

Это праздник воды.
Не стихии – воды, приручённой
бессмертными смертными.
Преломляясь в радугах,
мальчик на велике мчит.
Свет и тени мелькают спиц.
У колонки девчонки
таятся, хихикают; рраз! –
в бок полведра воды!
Грозен, грязен, вскочил, - ах ты!
в лужу тебя! И стоит, поражён: сражённая,
ступенчато, медленно
Афродита Анадиомена встаёт, обтекает,
таинственна,
чиста, была и пребудет.


МОЙ ЧЕЛОВЕК

Пойду в дымную рюмочную,
потолкаюсь, поищу его,
моего человека.

- Простите, вы не видели? У него еще судьба –
с большими   такими диоптриями, толстыми,
и кажется, что вся душа из глаз наружу,
а на самом деле – вся внутри.
- Дужки перемотаны изолентой?
- Да : ему эпоха наступила, раздавила,
говорит, не нарочно.  Одно стекло треснуто.
- Да вон он, в углу!

Точно : он всегда здесь.
Улыбка его гагаринна,
водка в стакане – олешинна.
Пробираюсь к нему : рядом с ним
всегда свободно.


CИНОДИК

Сердце мое -
записная книжечка в тёртых обложках.
Там заседает мой маленький
священный синодик.
Два столбика, все в родительном,
никого в умирательном : тебя,
тебя, тебя,
тебя, тебя,
вас четыре,
и тебя, и вас.
В ночи тихо позванивают
протокольцы его заседаньиц.
 Голоски, вежественные
мановения ручек.
Издаёт указики,
имеет сужденьица обо мне.
Я просыпаюсь  : свет, как звёздный ветер,
перелистывает странички.


КРЫСИНЫЙ КОРОЛЬ

Вышел конвой. Растирая запястья,
Сидел я, моргал, ничего не понимал.
И судьи молча - ни досвиданья, ни здрасьте -
Вышли. Он задержался , подошёл и сказал,

Тихо, но истово, убеждённо:
"Доколе алмазно небо и плавает в нём земля,
За одного, всегда и определённо,
Я заступлюсь - за крысиного короля.

Лысые, слепые, сросшиеся боками,
Ультразвуково поющие Мне,
Ненавидимые дворниками-дураками,
Вилами прободаемые в помоечной глубине,

Живущие милосердием братии нищей,
Правящие без власти, простые как мгла,
Самые презираемые, самые беспомощные!
Не сотворившие ни детей, ни зла".


СИНДБАД

Помнишь, в сказке был Синдбад-мореход?
Что ни утро - открытие, что ни день - поход.
Был он ясен как мальчик, плыть готовый в любую  тьму.
И однажды старик  на закорки вскочил к нему.

Ты иссох, изгнил, ты вживе зачах.
На хрена ты таскаешь его на своих  плечах?
Ты боишься зеркала, твой сон - не сон.
Ты по кромке пляжа ковыляешь совсем как он.

По воде прохаживается Спаситель мой,
Говорит : "Отвергнись этого - и иди за Мной!".
Понимаю Тебя, но мне жалко этого старика,
Эти пятки, пронзающие мои бока.



КОВЁР

                                              С посвящением Elena Luke


Этот ковёр, крепкой советской выделки,
когда-то висел у меня на стене,
огромный, как карта мира.
Я спал в него.
В младенчестве, помню, я боялся
некоторых его узоров, они поджидали.
В детстве, помню, я рассматривал перед сном
эти узоры, сочинял из них сказку.
В пубертате, помню, я прятал в него
свои тугу, несказуемое, жар.

Потом я вырос,
а ковёр - урос.
Урос, но не исчез.
Теперь он лежит у меня на полу.
Теперь я хожу по нему.
Теперь я хожу, собственно, только по нему.

"Ковёр-самолёт",
"его узоры - твоя судьба",
"твой шагреневый ковёр", и прочие подобные словеса -
нет, это всё ерунда, конечно.
Расхожие пошлые банальности.

Просто он всегда лежит на полу,
три шага - так, четыре - так.
Просто он всюду
лежит на моём полу.
Три шага - так.
Четыре - так.
Этот старый ковёр. Я шепчу себе:
"Вот и всё. И ходи.
Главное - не заступить за край,
за три шага - так,
за эти четыре - так".

Этот ковёр толстый,
урос, но плотен,
его основа незыблема,
выкинуть его - немыслимо.
Износится он не скоро.

Правда, по ночам, слышу,
кошка его дерёт,
понемногу, ночь за ночью,
выдирает клочки, нити.
Каждую ночь я лежу во тьме,
жду этот звук когтей,
чтобы, наконец-то, заснуть,
и благодарно шепчу:
"Дери-дери, кошка,
кошка-помогошка".




ПЕЛИКАН

В средневековой символике
Христа часто сравнивают с пеликаном,
якобы кормящим детей своей кровью.

Это ерунда, конечно.
Что пеликан - он кормит
тем, что накопил в своём подклювном мешке:
от своего избытка.

Сейчас у нас с тобой в России гнездятся
около 300 пар розового пеликана
и около 500— 700 пар кудрявого.
В природных условиях
врагов у пеликанов немного, но их численность
зависит от количества рыбы в водоемах.
В общем, как и у всех : кто сожрёт сколько.

В средневековом смысле
я бы скорее вспомнил тебя,
встающую ночью, приносящую мне воды, таблетку,
измеряющую давление,
сидя смотрящую в ночную
звенящую в ушах пустоту
возле большого, неповоротливого,
влажного, неоднозачно пахнущего,
капризного тела,
тебя, моя родная.


***

Пятна старения и недугов,
протуберанцы неутоленной тоски, зова,
зыбкий жар страстей,
корона смерти, -  ради меня
лицо твое, ближний,
 входит в окно ко мне  каждое утро.

Поклонюсь ему в молчании,  благоговейно
приложусь :  невооруженным взглядом
видна мне эта икона астрономов,  Спас-на-Солнце.


НА ОБОРОТЕ СТРАНИЧКИ ОТРЫВНОГО КАЛЕНДАРЯ

Ты научила меня всему.  Каждое утро
ты методично напоминала мне, что я голову забыл дома,
в то время как у тебя самой дома ждала дойная корова,
ты саркастически показывала мне лес рук
и навсегда объяснила, что звонок - для учителя,
а без родителей лучше никуда не являться.

Меня было так много, а ты - одна и разорвалась на всех,
изошла на нет,
тучная толща  корешков, пожранная тощей толщей,
моя календарная жизнь,  висящая на стене.

Когда я снял тебя, чтобы выкинуть -
под тобой  обнаружился яркий  прямоугольничек,
окруженный выцветшим пространством с грязной каймой.


ПОДУТРЕННЕЕ

в пустоте под одеялом
человек как эмбрион
сам себя в себя вдыхает -
- выдыхает он

вот к нему вползает коуч
в висок вворачивает поуч:
"ты загладь свою вину!
ты загладь еще одну!"

человек себе не друг
человек себе не враг
человек себе смертельный
контактный зоопарк


МАГНИЙ

Боже ! от глутамата  Твоего
куда побегн уеси.
Ток гамма-аминомасляной кислоты Твоей
закрыл еси от мя.
Пришел сон от семи сёл :
лимонная дозелена тревога когтит, возносит ввысь,
в выси, не в силах удержать
нарастающей тяжести перисприта моего, кричит,
роняет в  нужду, тлен,
безызбывную похоть,
в цветы цвета мяса, в страх.

Но  магний со мной. За ночью ночь
аккуратными ножничками подравнивает он рваные края
шагреневой кожи моего сна без снов.
Кожа все меньше,
сон всё безвиднее. Каждое утро
я заново рождаюсь в мир, не помня себя.

О да не  умалюсь до зела!
Не пропусти же смотри - вовремя
спаси мя наказаниями Твоими,
умягчи мя наждаками Твоими,
облистай мя тьмами Твоими,
обыми мя оставлениями  Твоими,
поддержи мя презрениями Твоими,
укори мя немотствованиями Твоими,
просвети мя оправданиями Твоими,
Боже сил и живых погибелей, Боже кровей,
Боже присяги, туги и любви,
Боже памяти !прииди,
побори мой магний!


ГОЛЕМ

Старику снится кошмар, что он - голем,
он разрушил город,
за его спиной, как в кино - взрывается бензоколонка,
рушится мост, корчатся в агонии люди.
Он не оглядывается, ноги как ватные,
но из последних сил ползет, становится на колени
и молит невидимого
вынуть у него изо рта слово.
Невидимый запускает ему персты в разверстую пасть,
вонзает в нёбо.

Слово!..третий час ночи.

Старик идет на кухню, наощупь
открывает шкафчик, перебирает слова:
ренитек - мягонькое, гибкое и острое,
конкор - твердое, хрупкое, выспренне-полое,
длинное волосатое -  валосердин.
Старик пытается заснуть снова.
Он знает, кошмар не повторится,
но заснуть не может.
 Не сможет никогда:  эта гулкая,
пульсирующая пустота во рту, начинаясь с нёба,
бежит как круглый огонь по середине газеты,
ширится неудержимо.


УТРО РОЖДЕСТВА

Нераскаянному грешнику трудно проснуться:
сколько ни притворяйся - сна ни в одном глазу.
Ворочайся, зло потей.
Вокруг голоса, шаги, кто-то
двинул стул, зажёг свет.
Быстро выскользнуть из-под одеяла
 в белое, чистое, сияющее утро,
стараясь, чтоб никто из белых, чистых, сияющих праведников
тебя не заметил.

Выйти из дома в хрустящий свет, снег,
и идти со звездой.
Как не было раскаяния, так и нет.
Звезда сияет златым,
желтым (что-то внутри саднит,
но вряд ли совесть,
скорее досада - боль тщеславия,
оттого, что звезда пришита криво).


БИЖУТЕРИЯ

Читал утреннее правило,
Почувствовал пустоту за грудиной.
Схватился -  сжать края,
Стянуть обратно  – и чётки
Порвались : нить истлела.
Звонко зёрна застукали, дробно
Запрыгали по полу.
А это не чётки – шопотки, щепотки,
Тенётки  – это
Мамины красные пластмассовые бусы
Запрыгали по пятнам солнца, пыли,
По старому, звонкому молодому паркету.
Оставь, не подбирай. Приложи, словно обрёл впервые,
 К деревянной тёплой беспредельности
Ладони, потом щёку,
Потом всего себя, прищурь веки : видишь,
Каким золотым, огромным стал деревянный конь у стены.
Солнце всё шире поёт. И его  не застят
Эти стаи синиц, треща, славословя нахлынувшие,
Множащиеся неимоверно,
Налипающие на стёкла
С  той стороны окна кельи,
Привлечённые сухим летающим цоком
Рассыпавшейся псевдорябины.

Паркет всё теплее, бусины
Всё звонче.  Мама
Скоро придёт.

***

Словно брось в кипяток - и заварится лето густое,
Сух и плотен ноябрь.
Всю дорогу брикет киселя грызем с тобой на двоих,
Нам весело, кисло,
Скулы свело.
Паровозик ромашковый тянет столыпины в лимб,
А как будто - каникулы, лагерь, первая смена.
В щели - ветер,  лизол. Скоро,
Скоро зима.


ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ЭТАЖ

Квартира удобная, окна
на солнечную сторону, санузел большой.
Лифт утробен, гудит почти всегда.
Прохладный подъезд, тишь,
литовская крошка, акриловая краска, плитка, все дела.

Но всё же ты забрался слишком высоко,
твой кот дико смотрит в стекло по вечерам,
тебе снится ровный ветер, его полосы и ткань,
ветер мачтовый, мокрый, совсем не городской,
ты слышишь "кииии!" пролётных гусиных стай,
тебе снится нечеловеческая свобода, мой друг.
Ты плачешь во сне. И это те слезы,
которые не старят, но молодят.

Помёт на твоем балконе, в который вступаешь
тапочком по утрам -
не голубиный : ты влез жить
на территорию подлинных птиц.

Она вернется сюда в сентябре,
откроет дверь своим ключом,
увидит распахнутый балкон.
Увидит тебя:  контурные перья,
полый очин
глубоко, садко входит
в перьевую сумку.
Увидит твой взмах, услышит
голос.

Попрощайся с ней прямо сейчас, пока
все твои двадцать пять тысяч перьев живы.
Не беспокойся : она
накормит кота. Она вообще всё оставшееся
сделает как надо.


ПРИМЕТА

Ласточка залетела в дом.
Говорят, к смерти

Ну что ж. В нашей семье
Каждый имеет право
Принимать гостей.

Так хочется подслушать,
О чем они там разговаривают, эти двое,
Пока ласточка не улетела обратно.


СТАРЕЦ СИМЕОН

В хрустальном ледяном лесу, куда он вошел,
уже стоял привкус весны.
Толстые сталагмиты мольбы, воздетые горЕ,
 оплывали,
превращались в тоненькие молельки,
звенели, падали сталактиты
с просыпающихся ветвей, ветви качались,
дрожали со сна зябко,
иголочки распадались в водяную пыль,
роились, танцевали,  собирались в свет.
Какой удивительный лес, сказал себе старец:
в тех краях, где он жил, он никогда не видел
ни льда, ни зимы, ни такой весны,
но узнал их сразу.

"Откуда здесь, в сени смертной, такая весна?" -
"Веселися и ты, старче праведный! как откуда:
ты принес ее с собою".

"Пою Богу моему, дондеже  есмь! - подумал старец. -
Я есмь!"

Подумал было дальше: "Я старец!",
но уже не нашел: имена, годы, лики
шелушились, исчезали
под лезвием весны : это Мальчик,
освободившийся от пелён,
сломивший ветку,
состругивал ножиком кору,
примерял под луч увеличительное стекло –
выжечь на белом, юном
новое имя.



***

На Пасху в окно комнаты
Проникает свет, качание ветвей,   первая пыль
Грядущего лета.
Всё на своих местах:
 Жизнь жительствует,
А смерть - при смерти.

Зовёт, скребёт сухой рукой простыню;
Пойти  дать  ей попить, принести  утку.

Не вслушивайся, не пытайся понять,
Что она там говорит:  слова уже
Поскуливающе  бессвязны.

Когда смерть увезут, её наследники
Некоторое время сидят, прежде чем
Начать освобождать комнату:
Тумбочка, просроченные лекарства,
Контурная карта матраса
С нежно-чайными, к краям – обозначенными  гуще,
Чётче,
Очертаниями материков,
Торшер, дурацкий розовый будильничек
В виде  сердца.


***

-Смерть, где твоё жало?!
Ад, где твоя победа?!

-Ну блин, ну деда.

-Кстати, и правда - только что тут лежало.

-Жалко в жопке у пчелки.
Да  ёлки!
Деда, упасть не встанешь.
Вот сама тогда и двигай  ему коляску,
Поменяй ему смазку,
Расскажи ему сказку.
Вечно ты встрянешь.
Отрегулируй ему катетер.
Слышишь, он снова поёт про ветер.
Тебе же достанется его квартира!
Вот ты и верь  в его бредни.
В гроб кладут краше.

-Он умрёт завтра, а вдруг мы сегодня.
-Дура. Притвори ставни.
Такое жгучее солнце!
Обгоришь, сколько измажешь
На плечи  простокваши.

Жизнь и смерь - преображаются, тают.
В облаках небеса пролетают.
Внук и внучка, щека к щеке, листают
Евангелие, пиджин речи
Иного мира.


СКОРО ЛЕТО

В бездонном небе, видишь,
большое кучевое облако.
Рядом с ним - небольшой перистый мазок.
Кучевое , например, это Церковь Христова.
А перистый - мирок стихов.
Перистому никогда не слиться с кучевым, это ясно.
Но ветер, ветер, смотри, несет их
в одну сторону.

Ничего, радость моя! еще
чуть-чуть потерпеть.
Скоро ведь лето.
Опять будем лежать на спине в траве,
смотреть на облака.


***

И человек как свечка, и Бог как мотылёк,
Всегда одновременно и близок и далёк,

Всегда одновременно и пепел и живёт,
И свечка догорает, и утро настаёт,

И день во мне сияет, распахнутый извне,
Встаю - и забываю о сне во сне во сне.


ШМЕЛЬ

И на солнце, решившем сесть на цветок клевера,
Игольчатом, сияющем, подвижном,
Бывают пятна. Даже - полосы.

Ровное басовитое гудение,
Не срывающееся ни вниз, ни вверх,
Ни в атональное, ни в цыганщину,
Поёт мне о том, что жизнь подтверждена.

Я продолжаю смотреть на него, доверчиво
Лёжа в траве ничком, не размыкая век.


НА БЕРЕГУ

речная вода
солнечный аллювий и плотный песок
немного травинок
сопение, смех

шлёп-шлёп куличик

такова  еда и в раю:
никакого потребительства  -
чистая радость


УТРО В РАЮ

Просыпаешься мгновенно, словно  не спал.
При мысли, что все эти люди  тоже где-то здесь,
рядом, -
никакого  припоминания, подобного алкогольному палимпсесту,
 осторожного переступания из былого в должное,
самостной  неизбытости -
только предвкушение.

Даже умываться не надо,
сохранять лицо :
во всех комнатах, распахнутых в сад -
ни одного зеркала.

И сам выйдешь, и мяч вынесешь.
Можно махнуть через подоконник.
Такой росы по колено  ты никогда не видел
(такой росы!
по такое колено!).

Впереди - только встреча и встреча.
И не спрашивай, по ком звонит колокол -
он больше не зазвонит.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney