РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Сергей Данюшин

More News from Uzheisk

22-12-2013 : редактор - Женя Риц





Шекель

Однажды министр финансов правительства Ужейской области Антон Камиллович Смуликов с удивлением обнаружил, что на животе в районе солнечного сплетения у него проступил знак евро, а на спине над кобчиком – шекеля.
Не помогало ничего: ни мыло, ни керосин, ни скипидар. Евро с шекелем не подумали даже побледнеть. «Ну что ты будешь делать?!» – не на шутку расстроился министр, разглядывая невесть откуда взявшиеся знаки заморских валют и покрасневшую от истеричного трения кожу вокруг.
Тем временем обстановка в стране была, мягко говоря, тревожная: враги России снова поднимали голову, грозя либеральным реваншем; свирепствовали иностранные агенты, прикидывавшиеся некоммерческими организациями; румяные заокеанские педофилы тянули руки к беззащитным российским сиротам, подсчитывая в уме барыши, полученные от торговли органами. Поэтому к Петру Исааковичу, терапевту, пользовавшему большинство обитателей дома №1 на площади Ленина, Антон Камиллович идти не решился. Знаем мы его, морду жидовскую. Сначала шуточку эту свою вечную отпустит: «Опять об Хармса, батенька! Опять об Хармса». А потом еще и настучит кому надо. Не дай бог.
Вместо этого Антон Камиллович отправился в Ужейский центр косметологии и пластической хирургии, где лет пять назад удачно вывел с костяшек татуировку, несколько не вязавшуюся с должностью министра финансов, пусть даже и регионального.
– А это что за два червяка-то? – спросил главврач Центра косметологии Хлопушкин (ударение на первый слог), в Израиле, даром что эскулап, ни разу не бывавший.
– Шекель, – драматическим шепотом сказал Смуликов.
– О как! – искренне удивился Хлопушкин. – Вот это ты зря. Может у тебя еще и двойное гражданство есть?
– И ты туда же, – огрызнулся Смуликов. Хотя Хлопушкин был первым, кто как-то прокомментировал проступившие на теле министра знаки. Хотя бы потому, что больше их никто не видел. – Нет у меня никакого гражданства. Ну, кроме российского.
– Да шучу я, – примирительно сказал врач. – Короче, я не знаю, что это такое. Гистология будет послезавтра, тогда и будем думать.
– А побыстрее никак нельзя? Я сверху заплачу сколько надо.
– Не, раньше не получится, извини. Тут не в деньгах дело. Да и случай ни разу не простой – это тебе не родинка.
– Понимаю.
– Точно с тобой ничего необычного накануне не происходило? – еще раз спросил Хлопушкин, правда, скорее для порядка.
– Нет, говорю же тебе, – Антон Камиллович выпучил глаза, что в его мимическом наборе обозначало максимально возможную честность и открытость. – Дома сидел. Один. Трезвый. Книжку, не поверишь, читал.
– Душеполезную, я надеюсь.
– А то!
– Ладно, будем посмотреть, – кивнул Хлопушкин. – Ты на всякий случай пока не мочи их сильно. Душ легкий можно, наверное, но никакой бани.
– Да какая мне сейчас баня! – вздохнул Смуликов.
– И то верно. Твои собутыльнички из Следственного комитета тебя первые и сдадут. И по дырке под медаль просверлят: не каждый день такого агента влияния на чистую воду выводят.
– Не смешно, – огрызнулся Смуликов.
– Да уж! Угораздило же тебя, – Хлопушкин посерьезнел и неумело попытался изобразить сочувствие. – Держись! Как только результаты будут, я позвоню.
– Только, сам понимаешь, никому, – на всякий случай еще раз предупредил Смуликов.
– Могила, – пафосно пообещал главврач. – Чтоб мне всю жизнь участковым в муниципальной поликлинике топтать.
– Ну, бывай!
– Счастливо. В Моссад не забудь шифровку отправить, – не удержавшись, сказал-таки в спину уходящему министру Хлопушкин. – Пишет, мол, вам Изя Стулерман из Ужейска, как никогда близок к провалу.
– Да пошел ты!
Вообще-то косметологией и пластической хирургией Хлопушкин занялся не сразу после окончания мединститута. В конце прошлого века он виртуозно подлатал несколько пулевых ранений, полученных хорошими друзьями Смуликова. Если бы не это, хер бы Антон Камиллович позволил ему так с собой разговаривать. Эскулап хренов!

* * *

– Антон Камиллович, звонили из приемной министерства спорта и туризма, – вместо приветствия начала Анна, секретарша Смуликова. – В субботу на Фрунзе открывается ФОК с бассейном. Полпред будет и кто-то из Москвы еще. Короче, вы участвуете в заплыве, посвященном открытию. Телевидение будет, Бубликов, естественно, из «Народного фронта» – полный кворум, одним словом.
«Вот мне бассейна-то сейчас не хватало, – зло подумал Смуликов. – Особенно с телевидением».
– А почему я? – вяло возразил он. – Вот они там пусть всем своим министерством спорта и плывут. А у меня в этот день разве в графике ничего не стоит?
– Так суббота же. Губернатор сказал, что вы тоже плывете. Вы же всегда во всех спортивно-массовых участвуете, – резонно заметила Анна.
– Мне теперь в субботу нельзя, – с грустной усмешкой констатировал Антон Камиллович. – Ладно, разберусь. Спасибо.
Смуликов задумчиво вошел в свой кабинет. На столе в цветастом горшочке стояла мичуринская ромашка сорта «Любит» – с одним лепестком. Подарок от пиарщицы «Ужейснефтеоргсинтеза» на День финансиста.

* * *

Вице-губернатор Ужейской области Константин Игоревич Коньков был, пожалуй, единственным региональным чиновником, искренне обрадовавшийся начавшейся антигейской кампании. Сам он был идейным гомосексуалистом, и время от времени местный оппозиционный портал uzha.ru передавал ему по этому поводу приветы, намекая то на каких-то мальчиков, то на наличие в правительстве Ужейской области голубого лобби. Теперь, когда выяснилось, что педофилы – выдумка кремлевских пропагандистов, геи – лучшие в мире родители, а все беды в мире происходят от церкви с агрессивными фашиствующими гетеросексуалами, оппозиционная пресса наконец-то оставила Конькова в покое. На радостях Константин Игоревич даже поставил на рабочий стол компьютера фотографию со встречи депутата Милонова со Стивеном Фрайем, но потом от греха вернул фото, на котором был запечатлен с Мутко и Путиным на руинах строящейся «Ужейск-арены».
– Недобрый, – иронично ответил Коньков на приветствие Смуликова, включив громкую связь. Местного министра финансов Константин Игоревич невзлюбил сразу, с первого дня своего пребывания в Ужейске, куда был выписан новым губернатором из Москвы. Поэтому поднимать трубку не счел нужным: много чести.
– Константин Игоревич, тут такое дело, – начал Смуликов задумчиво. – В субботу ФОК на Фрунзе открывают. А я не могу. Прийти, конечно, могу, а плыть мне никак нельзя. По состоянию здоровья.
– С хуя ли баня сгорела? – деликатно осведомился Коньков. – С конца, что ли, закапало?
– Да нет, – Смуликов тихонько постучал по внутренней стороне столешницы. – Долгая история. Но никак нельзя там без меня обойтись? А то мне же просто так прийти не дадут, обязательно плыть заставят. Я, конечно, могу справку взять. Но кому она там нужна будет, эта справка. Ты ж Деда знаешь.
Дедом за глаза подчиненные неоригинально называли губернатора.
Коньков презрительно молчал.
– Могу в Пинкерев съездить. Там на комбинате зарплату не платят. Поговорю с собственником, туда-сюда, – зажмурившись, предложил Смуликов. С собственником ему разговаривать не хотелось: тот был на всю голову отмороженный. Но идти в бассейн хотелось еще меньше.
– Ты чего, Смуликов, совсем дурак? – искренне изумился Коньков. – У нас выборы через семь месяцев, Путин опять же прилетает. Рано еще с собственником говорить. Забудут, суки, как мы для них убивались. А то ты не знаешь работяг этих?! Пусть сидят пока без зарплаты. Лето же: подножным кормом перебьются. А под выборы им все сразу выплатят. Под фанфары. Авось кто жене шубу справит. Или путевку в Турцию.
– Ну да, – согласился Смуликов, понимая, что сморозил глупость. И без особой надежды поинтересовался с давно забытой просительной интонацией: – Может, все-таки подсобишь как-нибудь? Я в долгу не останусь.
– Я тебе так скажу: берегов ты, милый друг, совсем не видишь, – с обличительным пафосом и явным удовольствием начал Коньков. – Стул под тобой, Смуликов, даже не шатается, а вообще держится молитвами неизвестных науке и религии старцев. И, кстати, о старцах: на «Мисс Ужейск» нечего было этой овце своей губастой подсуживать. В Епархии очень этому твоему выбору расстроились – у них другая кандидатура была на примете. Но это я так, к слову. А в бассейне, милый друг, чтоб был как миленький. Не утонешь – это я тебе как дипломированный физик говорю. Все, давай, некогда мне.
Вице-губернатор Ужейской области Константин Игоревич Коньков выключил громкую связь со светлым и где-то даже трепетным чувством: бывает же вот так, когда все на свете хорошо, а в чем дело, сразу и не поймешь.

* * *

– Бабка Пемалея? Это которая профессиональная юродивая? – с искренним удивлением переспросил Смуликов.
– Она не профессиональная юродивая, – со знанием дела сообщил Хлопушкин. – Она настоящая сумасшедшая. Но с озарениями. Это я тебе как врач ответственно заявляю.
– Хочешь сказать, что ты вот прямо в это веришь? – язвительно поинтересовался Смуликов.
– Ну, как в Деда Мороза – с некоторыми оговорками. Но идти тебе к ней надо обязательно, – категорично сказал Хлопушкин. – Хуже-то точно не будет.
– Хуже не будет, – согласился Смуликов. – Куда уж хуже. А она не стучит на общественных началах?
– Нет, она идейная.
– А то идейные не стучат, – иронично заметил Антон Камиллович.
– Это точно не стучит. Зуб даю. Ее еще в советское время вербовать пытались. Все-таки к ней нервные жены ходят, если думают, что от них муж гуляет. А раньше это о-го-го какой компромат был: могли из партии попереть.
– И что? Прямо вот отказалась?
– Не просто отказалась – прокляла. А через три дня майора, которого ее курировать назначили, машина сбила.
– Насмерть?
– Не то слово: в закрытом гробу хоронили. А, сам понимаешь, фиг его знает, совпадение это или нет. Ну ее и оставили в покое. Тем более что майор тот редкостное был говно. Даже по комитетским меркам. Многие тихо порадовались.
– Какая духоподъемная история, – умилился Смуликов. – Ну давай телефон этой Пемалеи.
– Мобильного у нее нет – только городской.
– И на том спасибо. Хоть в полнолуние в кукурузном поле не придется записку закапывать.
– Записываешь?
– Да.
– Ты только не смейся. 212-85-07.
– С чего я должен смеяться? – искренне удивился Смуликов. – Мне вообще сейчас не до смеха, если ты не заметил. Уже и черными магами не брезгую, коли традиционная медицина у нас увы, и ах, и этиология неизвестна.
– Она белый маг, – невозмутимо уточнил Хлопушкин. – Должна помочь. А этиология известна: грехи наши тяжкие.
– Вот только моралей не надо мне тут читать, если вылечить не можешь! Эскулап хренов!

* * *

– О-о-о! Вижу! Вижу! – хтонически закатила глаза бабка Пемалея, едва Смуликов переступил порог ее избы на окраине Ужейска.
– Здравствуйте, – с некоторым скепсисом отозвался Смуликов.
– Проходи, мил человек, садись, – Пемалея широким жестом указала на видавший виды стул, который, судя по всему, помнил покойного майора ГБ. Стул почему-то стоял на значительном удалении от накрытого вызывающе казенным зеленым сукном стола. – Плохо дело: уруды на тебе проступили.
– Ну это не совсем руны, – возразил опешивший Смуликов. Суть проблемы он бабке Пемалее по телефону излагать не стал, поэтому ее осведомленность неприятно поразила министра финансов Ужейской области.
– Да не «руны», – поправила Смуликова бабка. – Руны проступают, когда человек на темную сторону перешел. Стигматы – когда на божью. А уруды –когда ни два, ни полтора. Как ты. И стоит тот человек на распутье, и пока не определится, так и будут на нем уруды зиять. Может даже новые появятся. У тебя, мил человек, сколько их?
– Две, – ответил Смуликов, подспудно отметая версию о том, что подробности Смуликовского кожного недоразумения Пемалее мог рассказать Хлопушкин. Этот уж если бы сдал, то с потрохами и со всеми подробностями: полумер главный врач Ужейского центра косметологии и пластической хирургии не признавал.
– Две – это еще не беда. Еще не ад, а так – души гангрена, – утешила Смуликова бабка Пемалея.
– Показать? – спросил Антон Камиллович, пытаясь представить, как выглядит гангрена души и надо ли, развиваю метафору, ее ампутировать.
– Все бы тебе показывать, – усмехнулась Пемалея. – Детям будешь из под плаща показывать, которые крыжовник собирают.
– Да я не по этой части, честно говоря, – вяло возразил Смуликов.
– Знаю, – строго ответила Пемалея. – Просто так сказала, каламбура ради.
– Каламбуры – это прекрасно, – согласился Смуликов. – Но что делать будем с этими, как их…
– Урудами.
– Да, именно. С урудами.
– Болят? – деловито поинтересовалась Пемалея.
– Нет. А должны?
– По-разному. Так я тебе, мил человек, скажу: все в твоих руках. Живешь ты неправильно. И не то, чтобы совсем уж безнравственно, хотя и не без этого, а никак. У таких, как ты, никакушек уруды и проступают. Это тебе знак, что пора жизнь свою менять и для дела себя приспосабливать.
– Это как? – спросил Смуликов,
– Это ты, мил человек, у себя спроси. Загляни внутрь себя, ужаснись, но не отпрыгивай. А когда ужас пройдет, тут и спроси себя: что я не так делаю. И наступит у тебя ясность и покой. И уруды исчезнут, и вообще благодать снизойдет.
– И все? – скептически уточнил Смуликов.
– И все, – шепеляво передразнила его бабка Пемалея. – Я тебя, мил человек, из геен огненных спасаю, можно сказать, к вечности тебя ссаным веником подталкиваю, а ты морду кривишь.
– Это все, спору нет, замечательно, – снова не стал возражать Смуликов. – Но мне в эту субботу в бассейне надо быть. И желательно без этих уруд сраных. Понимаете?! Что мне, блядь, делать-то с ними?! – Антон Камиллович перестал сдерживаться и привычным министерским темпом за считанные секунды разогнался до истерики. На службе обычно помогало. Но бабку Пемалею не проняло.
– У прошмандовки у своей губастой спроси, может есть какой тончик водостойкий, – невозмутимо ответила она.
– Та-а-ак, – Смуликов вскочил со стула, шагнул было к Пемалее, но передумал и, махнув рукой, развернулся к двери. – До свидания!
– И ты, мил человек, не хворай, – ласково отозвалась бабка. – Денег не предлагай даже – не возьму.
– Какая щедрость! – Антон Камиллович постарался вложить в голос максимум язвительности. Потом решив, что с иронией как-то не задалось, в сердцах добавил с простой и понятной интонацией:
– Карга старая!
– И вот что я тебе еще скажу, – ровным и беззлобным голосом добавила Пемалея в спину уходящему Смуликову. – Как был ты мудаком, так мудаком и останешься. Это, мил человек, диалектика. Небось в школе учил?
И ведь как в воду глядела.

* * *

На нервной почве Антон Камиллович умудрился рассорится со всеми. Начиная от своей любовницы, чей чувственный рот вызывал такое раздражение у их общих знакомых (вообще-то у нее имя было, но не суть), и заканчивая губернатором и Главным федеральным инспектором по Ужейской области – человеком тишайшим и бесполезным. В сердцах Смуликов написал заявление по собственному желанию и даже попытался со скандалом выйти из «Единой России», забыв, что призыв региональных элит под знамена партии он на всякий случай пересидел на больничном, тихо радуясь своей предприимчивости.
Проспавшись и поняв, что из-за своего демарша он, мягко говоря, стремительно выпадает из обоймы, Антон Камиллович возглавил было региональный список «Гражданской платформы» на выборах в Ужейское заксобрание и ударными темпами (он вообще-то был мужик неглупый и легко обучаемый) освоил либеральную риторику. На выборах партия со свистом пролетела, набрав 3,2%, причем проиграла честно, при полном попустительстве областной администрации. Там справедливо решили, что лучшая тактика – не мешать «Гражданской платформе» обосраться своими силами, и в кои-то веки оказались правы. Смуликов пару раз съездил в Москву и рассказал в эфире телеканала «Дождь» о коррупции и произволе, царящих в Ужейской области. Несмотря на то, что говорил он вещи пафосные, правильные и по большей части соответствующие действительности, никто почему-то не впечатлился. Даже ведущие эфира, хотя, казалось бы, им за это деньги платят.
Окончательно потеряв интерес к региональной политике, Антон Камилллович улетел в Пхукет, где, благо средства позволяли, купил небольшой отель на второй линии. Новых уруд (или урудов, черт их знает) на теле Смуликова не появилось. Но и старые не пропали. Чтобы они не сильно бросались в глаза, Антон сделал штук пять новых татуировок. Положа руку на сердце, окружающим было даже не наплевать, а попросту все равно: в Тайланде и не такие диковинки видали.
Обзаведясь неубиваемым, с легким сероватым оттенком, тайским загаром и так и не поняв, лучше трансвеститы обычных баб или хуже, Антон Камиллович взялся было писать толстый культуролого-конспирологический роман «ДОсье ДОстоевского», но дальше фразы «Начиная жизнеописание героя моего, Федора Сигизмундовича Достоевского, нахожусь в некотором недоумении» так до сих пор и не продвинулся.





Степной кот

И стал он Николаю Львовичу по ночам являться. «Убей, – говорит, – адского суслика!» А откуда в Москве суслики? Николай Львович разве что крысу однажды видел, простите за нечаянный каламбур, на Лубянской площади. Да попугая, который на конечной метро к стайке воробьев прибился.
А он все не уймется никак: «В степи погибель твоя, – говорит. – Убей адского суслика – спаси Россию!»
Так сквозь парившую над ночной Москвой суматошную взвесь в жизнь Николая Львовича Лесного просочился человек со странной фамилией Манул. Правда, о том, что он именно Манул, а не Шниперсон какой, прости господи, Лесной узнал позже. Во сне же человек, призывавший изничтожить исчадие ада, не представлялся. Хотя по виду был если и не из интеллигентов, то уж точно из хорошей семьи.

* * *

– Господа, поздравляю: этот выборный цикл мы проведем с пользой. Как минимум для себя, – с нетипичным для понедельника воодушевлением сообщил на планерке глава Фонда политических исследований «СКИФ» Рафаэль Эдуардович Каменев-Святогор. В отсутствие выборов дела у Фонда шли ни шатко ни валко: из когорты придворных кремлевских политологов Рафаэля Эдуардовича тихой сапой выживал мерзавец Коровин, а для маркетинга и коммерческого PR, которыми Фонд пытался промышлять «в мирное время», политолог Каменев-Святогор, звезда ельцинской эпохи, был слишком старомоден и экстравагантен, если не сказать мудаковат.
– На кого работаем? – поинтересовался Николай Львович Лесной, которому, по всей видимости, предстояло, как и на всех предыдущих кампаниях, непосредственно на месте руководить региональным штабом. Формально его, конечно, возглавит кто-нибудь из местных, а Лесной будет считаться главным технологом. Но суть от этого не менялась. Тем более что белой бухгалтерии на выборах отродясь никто не вел, поэтому и штатных единиц как таковых не существовало. Тут уж как ни назови.
– На «Единую Россию», – с чуть меньшим энтузиазмом ответил Рафаэль Эдуардович.
Тут, понятное дело, все немного покривили лица, потому что работать на «Единую Россию» – скучища страшная. Приходится отчитываться о несуществующих достижениях партии, как в первый раз пугать избирателей либеральным реваншем и лихими 90-ми, иметь дело с мутными, вороватыми персонажами из администрации губернатора и деятелями из местных партийных отделений, которые на заезжих политтехнологов почти всегда смотрят косо. И при этом еще и выигрывать надо – «Единая Россия» как-никак, не жук лапкой потрогал. То ли дело за коммунистов топить, а еще лучше – за каких-нибудь правых. Жулики и воры! Просрали Россию! Доколе?! И ответственности никакой. Да, проиграли. Так ведь административный ресурс. Котомку с деньгами на плечо, в аэропорт – и в Москву.
– Нами достигнута договоренность с Михаилом Васильевичем Лазаревым, губернатором Ужейской области, о том, что на этих выборах в Государственную думу мы обеспечиваем фоновую кампанию «Единой России» в регионе. Одномандатники от «ЕдРа» – тоже наша зона ответственности, но список важнее, – слегка казенным тоном ввел всех в курс дела Каменев-Святогор.
– Ужейск! – сотрудники Фонда многозначительно заулыбались, но уже скорее по-доброму.

* * *

Ужейская область, положа руку на сердце, была российской аномалией: выборы в ней проходили постоянно. Даже когда в остальной России предпочитали всех, кого только можно, назначать, а не избирать, проводя это по ведомству «закручивания гаек», в Ужейске находился-таки какой-нибудь законодательный или представительный орган, куда избирались помногу, подолгу, всенародно, с шумными, бестолковыми кампаниями, скандалами и прочим пиром идеологии.
Все вертикальные поверхности в Ужейске были в семь слоев заклеены агитационными материалами, типографский бизнес в регионе немногим уступал по рентабельности нефтяному. Для залетных выборщиков, гордо именующих себя политтехнологами, Ужейск стал чем-то вроде Турции для непритязательного российского туриста.
За два десятилетия суматошной демократии там успели поработать почти все, кто так или иначе подвизался на выборной ниве. Не будет преувеличением сказать, что именно благодаря этим людям в городе процветал рынок съемного жилья, а местные ритейлеры отмечали высокий – по сравнению с соседними областями – процент продаж премиального алкоголя. Поскольку спрос, как известно, рождает, в Ужейск по два-три раза в год то с диджейским сетом, то с лекцией наезжал Федерик Бегбедер, которого многие заезжие политтехнологи отчего-то считали лучшим французским писателем, а некоторые – единственным.

* * *

У Лесного в Ужейске, естественно, был и любимый ресторан, и любимая скамейка в ЦПКиО, и даже – назвать ее любимой, конечно, язык не поворачивался, тут речь скорее шла о той самой стабильности – проститутка Анжела, которая в свою очередь пребывала в непоколебимой уверенности, что Николай Львович из местных.
Но в этот раз как-то сразу не задалось. Не с Анжелой, естественно, – она-то как раз год от года выглядела все ухоженнее и респектабельнее. По приезде в Ужейск у Николая Львовича пропал аппетит, чего с ним не случалось с детского сада, и начались регулярные приступы ипохондрии. Овладела абсолютно для него нетипичная всепобеждающая вялость. При этом он почему-то стал близко к сердцу принимать все происходящее в штабе, хотя, казалось бы, за годы работы смиренно привык к тому, что сам же называл «классический предвыборный дроч». К традиционной неприязни местных менеджеров от политики, убежденных, что москвичи занимают их место и получают их деньги, добивалась неприкрытая враждебность к «Единой России» ужейцев. На них, удивительное дело, вдруг перестала действовать годами отработанная мантра о поднимающейся с колен России.
Да еще для негласного, как в таких случаях принято говорить, сотрудничества навязали какую-то «Половецкую партию». В самом факте сотрудничества ничего необычного не было. На выборах часто случаются так называемые «партии-спойлеры», чья задача – подавать в избирком бесконечные жалобы на конкурентов и время от времени под видом своей агитации выпускать нулевой достоверности компромат (снимут за клевету, так и невелика потеря). Или дублировать идеологию, скажем, эсеров, чтобы оттянуть у тех небольшой процент голосов.
Николай Львович как раз выбирал между свежезарегистрированными ужейскими отделениями партий «Россия без мракобесия» и «Субтропическая Россия». Лесному, конечно, больше нравилась «Россия без мракобесия», но коллеги, гастролировавшие в Мурманской области, местное отделение «Субтропической России» очень хвалили – за кроткий нрав и низкие расценки.
Однако принять решение Лесному так и не довелось – позвонили из администрации губернатора и тоном, на корню исключающим возражения, проинформировали, что работать предстоит с «Половецкой партией». Не то, чтобы вопрос был сильно принципиальным, но Николай Львович все-таки ощущал некоторый дискомфорт что ли. Мало того, что он отродясь про эту «Половецкую партию» не слышал, так еще и возглавлял ее некий Григорий Степанович Манул – мужчина с настораживающе приятным голосом, безапелляционно заявивший, что вести переговоры будет исключительно с начальником штаба, то бишь с Лесным. Встречу Манул назначил в ужейском отделении «Половецкой партии». Николаю Львовичу все это ох не нравилось! Хорошо хоть свой офис половцы открыли буквально под боком у «Единой России» – ближе к вечеру Лесной отпустил водителя и решил прогуляться пешком.

* * *

– Манул Григорий Степанович, – подтянутый мужчина неопределенных лет энергично тряс руку Лесного.
– Очень приятно! Скажите, а мы в Москве не могли встречаться? – Николай Львович оторопело вглядывался в лицо незнакомца из своих московских снов. Того самого, который призывал убить адского суслика дабы спасти Россию.
– Едва ли, – улыбнулся Манул. – Я в Москву ни ногой. Корнями, знаете ли, врос в нашу ужейскую землю, в степь нашу, так сказать, посконную.
«Амба! – подумал Лесной. – Похоже, он еще и ебанько. Зря я такой деликатный – надо было настоять на «Субтропической России».
Григорий Степанович меж тем оказался мужчиной на удивление адекватным и здравомыслящим.

* * *

«Нормальный мужик, зря я на него. И не мог он мне сниться – просто похож. Лицо типическое», – думал Николай Львович, потягивая странноватый, но по-своему приятный на вкус травяной чай, который Манул заварил после того, как мужчины обсудили дела партийные.
– Вы подумали над моим предложением? – ни с того ни с сего спросил Манул.
– Над каким? – вздрогнул Николай Львович.
– Не отвечайте вопросом на вопрос – вас это не красит, – поморщился Григорий Степанович. – О суслике.
– Так это все-таки были вы? – снова спросил Лесной.
Манул посмотрел на Николая Львовича с неподдельной укоризной.
– Ну да. Извините, – Лесному и самому стало как-то неловко. – А где мне взять этого суслика?
– В степи, – резонно заметил Манул.
– А как я пойму, что это именно тот самый суслик? Их ведь там, в степи, много. Популяция.
– Не беспокойтесь: он вас сам найдет, – заверил Лесного Георгий Степанович. – Он тоже ждет встречи с вами.
– А он меня не убьет? – на всякий случай поинтересовался Лесной. – Раз он тоже ждет встречи со мной.
– Да господь с вами, Николай Львович! – рассмеялся Манул. – Это ж суслик. Россию он, конечно, погубить может. А вас как физическое лицо – ни в коем разе.
К своему стыду Лесной почувствовал некоторое облегчение.
– Вы стрелять умеете? – спросил Манул, отпирая нижний ящик стола.
– На военной кафедре в пистолетном взводе состоял, – обтекаемо констатировал Николай Львович.
– Вот и славно! Вы только не смейтесь, я дам вам парабеллум.
– А почему я должен смеяться? – искренне удивился Лесной.
– Вот и славно! – повторил Григорий Степанович. Настроение у него явно улучшилось. – Вы же в командировке. Машины, я так полагаю, у вас в Ужейске нет?
– Своей нет. Но мне по штату водитель положен. Я отпустил его, но могу позвонить. – предложил Лесной.
– Не сто́ит. Я вас сам подброшу.
– Куда?
– В степь. Тут, сами знаете, рядом, – Манул эффектно махнул рукой, обозначая близость степи.
– Прямо сейчас?
– Ну да. А что тянуть-то?
– Действительно, – согласился Лесной.
– Вот и славно!

* * *

Джип Манула скрылся за горизонтом. Николай Львович с парабеллумом в руке брел по степи, ощущая спокойную обреченную опустошенность.
«Странный чай, зря я согласился, – думал он. – Опоил меня Манул зельем своим степным. Половец хуев. Ну да что уж теперь. Ты глянь-ка: суслик! Хоть тут не обманул».
Лесной и невесть откуда взявшийся суслик встретились глазами и с полминуты не мигая вглядывались друг в друга. Николай Львович задумчиво поднял пистолет, но не выстрелил. Суслик неуклюже пустился наутек.
«Пропала Россия», – подумал Лесной, зашвырнув парабеллум в маячащие поодаль кусты шалфея.
«Стыдно уже в моем возрасте от судьбы бегать», – подумал суслик, оглядываясь на Николая Львовича. Впрочем, никакого Николая Львовича уже не было.





Убить Кромвеля

Федор Никитич Ботвин, будучи мужчиной воспитанным и где-то даже интеллигентным, старался собеседника лишний раз не перебивать. Поэтому те, кому доводилось разговаривать с ним по телефону нерегулярно, обычно заканчивали свои монологи тревожным «Алло?»
Так произошло и в этот раз.
– Да-да, я слышу вас, – Ботвин поспешил успокоить Алексея Григорьевича Заварзина – руководителя Ужейского регионального Исполкома «Единой России». – Но не уверен, что до конца понял. Я ведь гуманитарий, для меня «континуум» – это что-то из научной фантастики.
– Ваша фронт работ – идеология. И общее здравомыслие. За технический аспект будет отвечать Антон Евгеньевич Кононов.
«Вот только этого клоуна не хватало!», – подумал Федор Никитич. И тут же, как и положено человеку, недавно открывшему для себя йогу, устыдился своего гнева.
– Вы ведь уже не один проект вместе успешно реализовали, – со всезнающей начальственной ленцой напомнил Заварзин.
Несколько утрированным усилием воли, что выразилось в сморщивании породистого лица в курью жопку, Федор Никитич заставил себя после этой заварзинской реплики вообще ничего о Кононове не подумать, и лишь смиренно ответил:
– Да, приходилось. Итак, у вас в кабинете через час?
– Через час пятнадцать, – поправил Заварзин. – И никому ни слова, даже в Исполкоме. Проект очень важный, утечки допустить нельзя.
– Конечно. Через час пятнадцать.
– Жду. – Заварзин повесил трубку.
«Хоть бы один проект у тебя, мудака, был неважный», – беззлобно подумал Федор Никитич и, взяв чашку с остывающим кофе, задумчиво отправился в курилку.

* * *

Должность Федора Никитича Ботвина официально называлась «Заместитель руководителя Исполкома Ужейского регионального отделения ВПП «Единая Россия» – Начальник отдела агитационно-пропагандистской работы». На деле же он вяло и без огонька выполнял обязанности пресс-секретаря. Не сказать, чтобы Ботвин свято верил в то, что «Единая Россия» занимается нужным и полезным делом, – к партии он относился иронично-снисходительно и даже не особенно это скрывал. Но и уходить со службы не собирался: по ужейским меркам платили в Исполкоме прилично, да и работа была, чего уж там, непыльная. Время от времени Федор Никитич писал пресс-релизы, раздражавшие своим казенным оптимизмом даже его самого, а на немногочисленные вопросы журналистов всегда отвечал: «К сожалению, никак не могу это прокомментировать». Плюсом такого рабочего графика была возможность читать в местном университете лекции по английской филологии и защитить кандидатскую по Джеффри Чосеру.
Словом, особого дискомфорта по поводу принадлежности к «Единой России» Федор Никитич не испытывал. По-настоящему убежденных оппозиционеров в Ужейске не было, диалектику все в школе проходили, поэтому от нерукопожатности ни он, ни даже его более одиозные и публичные однопартийцы не страдали. Ботвин, например, по выходным играл в преферанс с лидером ужейских правых Жорой Гетельсоном, который в последнее время стал обнаруживать в себе задатки евросоциалиста.

* * *

Через час с четвертью Федор Никитич входил в кабинет руководителя Исполкома Алексея Григорьевича Заварзина. Начальник отдела по работе со сторонниками и средами Антон Евгеньевич Кононов уже сидел за круглым столом, задумчиво возя пальцем по экрану смартфона.
– Чай? Кофе? – бодро спросил хозяин кабинета. Кононов и Ботвин вздрогнули. Похоже, дело было и впрямь серьезное: обычно Заварзин не то, что чаю не предлагал, а даже минералку от сотрудников прятал, приберегая ее для важных гостей.

* * *

– Убить Кромвеля! И сделать это до того, как он придет к власти и изменит мировую историю. Для нас это сейчас прерогативный партийный проект. Можно сказать – стержневой, – закончив, Заварзин привычно устремил вдаль взгляд с пафосной поволокой.
– А почему именно наше региональное отделение? – приняв перспективу путешествия во времени и необходимость убийства как должное, спросил Кононов. – Что, в ЦИКе некому? В Генсовете опять-таки у нас олимпийцев сколько. Им как-то сподручнее. Карелин, например. Он в хорошей форме, сами видели. Ну, когда он в цирк приезжал зарядку проводить – «Урок физкультуры XXI века». Вот он пусть и убивает. Кромвеля, – задумчиво добавил Кононов, до которого постепенно стала доходить некоторая неоднозначность средств реализации партийного проекта «Славим человека труда!»
– А это будет первый случай, – Федор Никитич на секунду задумался, подбирая подходящее слово, – использования машины времени.
– Абсолютно. Вам выпала великая честь, – констатировал Заварзин.
– Я, безусловно, осознаю… и даже где-то ценю. Но, может быть, кого-нибудь из «Молодой Гвардии» отправить в прошлое. – предложил Федор Никитич. – Они ребята крепкие, спортивные. А у меня лишний вес. Купероз опять же.
– Федор Никитич! – укоризненно начал Заварзин. – Россия поднимается с колен. Наши ученые освоили такие прорывные технологии, какие и не снились их западным коллегам. Ведь наука всегда была нашей гордостью. И сейчас, когда страна преодолела безвременье 90-х, когда перед молодыми открыты все пути, у нового поколения наших ученых появилась наконец-то возможность реализовать самые смелые свои фантазии. Уверяю вас, путешествие во времени будет абсолютно безопасным.
Вообще-то Заварзин был мужчина неглупый, но иногда, начиная говорить о России, впадал в какой-то экстатический пафос – даже голос становился на полтона выше. При этом – хотя актерских способностей за Алексеем Григорьевичем замечено не было – никто бы не рискнул однозначно утверждать, что Заварзин неискренен. Однако тайны его души меркли перед перспективой путешествия на построенной российскими учеными машине времени с целью убить Оливера Кромвеля.
«Положим, до убийства дело не дойдет, – размышлял Федор Никитич. – Вот еще мне надо грех на душу брать: Кромвеля убивать. Да и убийца из меня… Я даже и не знаю, какой из меня убийца. Не суть. Нет никакой машины времени. Все это розыгрыш. Проверка лояльности. И хорошо бы так. А то вдруг и впрямь какой-нибудь агрегат построили? В прошлое, понятное дело, не попаду. Но ведь угореть можно, газа какого-нибудь надышаться. Или перегрузки – вдруг там центрифуга?»
– Андрей Юрьевич лично попросил, чтобы это были вы, Федор Никитич. – Заварзин перешел на доверительную интонацию. – Все-таки вы в совершенстве владеете английским. Без вас никак. А с физическими трудностями вам Антон Евгеньевич поможет справиться, – Заварзин ободряюще кивнул с сторону Кононова. – Он у нас мужчина крепкий, на лыжах ходит. Но в этот раз «Лыжню России», Антон Евгеньевич, придется пропустить. В выходные вам предстоит заняться Оливером нашим Кромвелем.
– В выходные? – растерянно переспросил Кононов.
– Вы не волнуйтесь, отгулы я вам потом дам, – заверил потенциальных убийц Заварзин. – Кстати, на вашем участии в проекте Андрей Юрьевич также настоял лично.
– Слушайте, какая, к черту, машина времени?! Какой Кромвель?!! Вы вконец тут все рехнулись?!!! – вдруг заорал Кононов. В силу психофизических особенностей Антон Евгеньевич, когда понимал, что не контролирует ситуацию, моментально, будто тумблер переключили, впадал в истерику.
Заварзин устало возвел очи долу, всем своим видом показывая, как он разочарован. Затем поднял трубку, нажал кнопку «1» на панели моментального набора и преувеличенно бодрым голосом отрапортовал:
– Андрей Юрьевич, информацию до личного состава довел, послезавтра ждем вас и ваших специалистов, как договаривались. Служу России!

* * *

Вечером Кононов и Ботвин, из-за ощутимой разницы темпераментов и воспитания испытывавшие друг к другу стойкую неприязнь, тем не менее выпили литр водки в неказистом ресторане «Тихая гавань» через дорогу от Исполкома. И хотя из-за сложившихся обстоятельств ни тот, ни другой в этот раз не пытались унизить собеседника, разговор как-то не клеился. Придя домой, Федор Никитич долго и надрывно блевал, а более физически выносливый Антон Евгеньевич купил по дороге баклашку пива «Ужейские просторы» и уселся с ней перед компьютером. Ближе к утру его жена Марина, растолкав заснувшего у монитора супруга, заставила его раздеться и перебраться в спальню. Уложив мужа, она заглянула в компьютер, чтобы убедиться в правильности своих давних подозрений. Но вместо ожидаемого сайта знакомств или интим-услуг к немалому удивлению обнаружила открытую страницу интернет-энциклопедии, сообщавшую: «Оливер Кромвель – вождь Английской революции, выдающийся военачальник и государственный деятель, в 1643-1650 годах – генерал-лейтенант парламентской армии, в 1650-1653 годах – лорд-генерал, в 1653-1658 годах – лорд-протектор Англии, Шотландии и Ирландии. Считается, что его смерть наступила от малярии или же от отравления. Уже после смерти его тело было извлечено из могилы, повешено и четвертовано, что было традиционным наказанием за измену в Англии».

* * *

– Наш Аналитический Центр провел серьезнейшее фундаментальное исследование, в результате которого пришел к единственно правильному выводу, – прилетевший утренним рейсом из Москвы Член Высшего Совета Партии Андрей Юрьевич Воронцов был как всегда деловит и подтянут. – Титанические усилия «Единой России», безусловно, позволили нам преодолеть последствия «лихих 90-х», достичь определенного процветания и вернуть лидирующие позиции на международной арене. План Путина изо дня в день доказывает свою эффективность. Мы все делаем правильно. Но прошлое, с которым мы воюем, сильно. Угроза либерального реванша и хаоса по прежнему существует. И теперь – благодаря успешной реализации объявленного Президентом инновационного курса – у нас появилась возможность выкорчевать корень всех наших зол, вырезать опухоль вместо того, чтобы прикладывать компрессы. Пока наши оппоненты думают, что творят историю на митингах, мы сотворим эту самую историю в буквальном смысле слова. Усилиями наших ученых стало возможным путешествие во времени. И мы используем эту возможность по максимуму – и на благо России. Пресекая преступную деятельность Кромвеля в прошлом, мы сможем изменить отношение к человеку труда в настоящем. А именно человек труда – творец величия России, ее опора и надега. Кстати, Федов Никитич, – безо всякого перехода вдруг заявил Андрей Юрьевич, – когда вернетесь из прошлого, вам нужно обязательно похудеть!
Ботвин сделал вид, что последнюю реплику Воронцова не услышал.
– Но почему именно Кромвель? Не Ленин, например, или Гитлер? – спросил Федор Никитич скорее для проформы: понятно было, что решение окончательное. Хотя в глубине души Ботвин по-прежнему ожидал, что сейчас Андрей Юрьевич вскочит со стула, рассмеется и крикнет: «Саечку за испуг!» Но он был серьезен. Серьезен настолько, что в этот раз о приезде в Ужейск Члена Высшего Совета «Единой России» не стали сообщать прессе и даже отказались от традиционной в таких случаях региональной партийной конференции, проводившейся обычно в Ужейском Театре Кукол.

* * *

– Знаем мы эти их проекты! – возмущался Кононов в курилке. – Какая-нибудь овца двадцатилетняя из интернета чего-нибудь надергала – вот тебе и все научное обоснование. Построили они машину времени, как же! Заводы стоят, армия в жопе, а они, видишь ли, машину времени построили! Чтобы мы Кромвеля убили. Совсем они там в Москве сдурели!
– Совместный проект Роснано и Росмолодежи, честно говоря, не очень внушает доверие, – согласился Ботвин. – Профанация это чистой воды. Хуже «Доступного жилья».
– Куда уж хуже? – иронично заметил Кононов. Мужчины преувеличенно громко рассмеялись. Оба заметно нервничали, но старались не подавать вида.

* * *

В ночь накануне отправки в прошлое Кононову снились длинные коридоры Государственного департамента США с позолоченными люстрами и красными ковровыми дорожками. И в какую дверь не заглянешь (а Кононов зачем-то заглядывал во все), в каждом кабинете под портретом Барака Обамы сидело по Кромвелю. Некоторые были толстые и с усами, некоторые – вполне подтянутые и гладко выбритые. Был даже один Кромвель-мулат. И все они, Антон Евгеньевич это чувствовал, люто ненавидели поднимающуюся с колен Россию. «Странно, секретарш ни у кого нет, – подумал Кононов за секунду до пробуждения. – Несолидно как-то, Госдеп все-таки».

* * *

Машина времени, привезенная накануне ночью на пустынные задворки промзоны «Ариэль», выглядела на удивление невзрачной. На поверхности стальной, со следами сварки, сферы мигали несколько асимметрично расположенных лампочек. Чуть поодаль скучились несколько синих тентов, с которых для конспирации содрали слоган «План Путина – победа России», и с десяток разномастных раскладных стульев. Немногочисленные присутствующие были хмуры и сосредоточены.
– Специально для вас изготовили абсолютно аутентичную одежду, так что погружение в среду должно пройти без проблем. – Аркадий, конопатый молодой человек, прилетевший из Москвы вместе с Андреем Юрьевичем, протянул Кононову с Ботвиным два пакета. Один – с логотипом «Единой России», второй – почему-то Duty Free Pulkovo.
– Не замерзнем? – с сомнением спросил Антон Евгеньевич, узнавший в живописных лохмотьях костюмы из постановки «Одиссеи капитана Блада», которую он с сыном смотрел в Ужейском ТЮЗе ровно неделю назад.
– Вы попадете на территорию графства Суссекс 16 августа 1637 года, – напомнил Аркадий. – Где-то в районе пяти утра. Отличное, кстати, время: никто не заметит, как вы появились. И как раз тогда же в Суссексе будет и Кромвель, практически без охраны. Вы же помните инструктаж?
Кононов и Ботвин энергично закивали, дабы у Андрея Юрьевича и Аркадия даже мысли не возникло что-то объяснять по-новой. Инструктаж был чудовищно долгим и нудным. Особенно в части использования машины времени для возвращения в современную Россию, которая благодаря убийству Кромвеля наконец-то займет подобающее ей место в мире вследствие изменившегося отношения к человеку труда.
– Я все-таки свитерок поддену, – решил Кононов. – А то в Суссексе в августе, знаете ли, погоды очень переменчивые.
Костюмы, странное дело, сидели на убийцах Кромвеля как влитые. Что очень обрадовало Андрея Юрьевича:
– Это добрый знак, я считаю. Примерить возможности не было, сами понимаете, все в строжайшей секретности готовилось. А ведь прямо как на вас шили. Как денди суссекский одет. Это у удаче! – с воодушевлением заключил Воронцов.
– Присядем на дорожку, – предложил Ботвин.
– Не буду лишний раз говорить о важности задачи. Сделайте все возможное и невозможное, – сказал Андрей Юрьевич, энергично поднимаясь с потрескивающего на морозе раскладного стула. – Это – личная просьба Президента.
– А Президент в курсе? – оживившись, спросил Кононов.
– Этого я вам сказать не могу, – без тени кокетства ответил Андрей Юрьевич.
– Понимаю!
– Ну, с богом! – по отечески напутствовал Воронцов.
– Служу России! – зачем-то ответил Федор Никитич.
– Типа того, – оптимистично поддакнул Антон Евгеньевич.
Кононов и Ботвин открыли тугую дверцу в машину времени и полезли внутрь. Федор Никитич тайком перекрестился. Изнутри машина времени оказалась еще теснее, чем можно было предположить, глядя на нее снаружи. Было темно и почему-то накурено. Путешественники сели в разноцветные автомобильные кресла. Кононов по привычке пошарил руками в поисках отсутствовавшего ремня безопасности. Начался обратный отсчет. Машина времени загудела и неритмично завибрировала.

* * *

На долю секунды – по крайней мере, так им показалось – Кононов и Ботвин потеряли сознание, а когда очнулись, оказались в сугробе посреди жиденького соснового леса. Ни машины времени, ни ее следов поблизости не было. У обоих немного болела голова, но, к счастью, это быстро прошло.
Вокруг не было ни души, но в самом лесу было что-то неуловимо родное. Конечно, теория вероятности не позволяла полностью исключить того, что из-за некой синоптической аномалии 16 августа 1637 года в графстве Суссекс погода была точно такой же, как в феврале в Ужейске, а к пяти утра полностью рассвело. Но шум проходящий невдалеке электрички и невесть откуда донесшийся обрывок песни «Голубая луна» подсказали Кононову с Ботвиным, что в этот раз убивать Кромвеля им не придется.
– Не сказать, что я сильно удивлен, – язвительно заметил Кононов.
– Интересно, мы где? – поинтересовался Ботвин.
– Тебе в рифму ответить?
– Холодно. Наверное, в России.
– Я коньяк с собой взял. Можно сказать, пронес на борт. Будешь?
– Буду, – кивнул Федор Никитич.
– Ну, за Кромвеля, будь он неладен, – криво усмехнулся Кононов, открутив крышку с массивной фляжки.
– Там справа шоссе, судя по шуму, – сказал Ботвин, сделав аккуратный глоток. – Надо идти, пока не замерзли вконец.
– Пойдем, – согласился Кононов, – Может до психушки кто подбросит – вид у нас подходящий, – он иронично оглядел прекрасно сидящие на обоих камзолы.

* * *

– Уже хорошо, – с неподдельным оптимизмом резюмировал Кононов, молодецким глотком допив коньяк. Грязно-белая «Нива» и тонированный Mercedez проехали мимо стоящих на обочине мужчин, одетых не только не по погоде, но и не по эпохе, даже не сбросив скорость. Но по госномерам стало ясно, что находятся несостоявшиеся убийцы все-таки в Ужейской области. Вид машин также внушал надежду, что если Кононова и Ботвина все-таки умудрились переместить в прошлое, то в очень недалекое.
– Думаешь, остановится кто? – с сомнением спросил Ботвин.
– Из любопытства может кто и остановится, – предположил Кононов. – Что, кстати, говорить будем, если спросят, откуда два таких живописных эсквайра нарисовались? Погорельцы? Хипстеры? От цирка отстали?
– Кстати, мысль. Скажем, что мы киношники. Были на натурных съемках и заблудились.

* * *

– «Король Лир»? – с недоверием спросила Алла – блондинка, сидящая за рулем огромного оранжевого BMW. – В феврале? В Ужейске?
– У режиссера такое видение, – терпеливо начал объяснять Федор Никитич. – Шекспира так часто экранизировали, что свежий взгляд, согласитесь, просто необходим. И в лесу нас нарочно бросили: у режиссера метод такой. Как у Вернера Херцога. Мы должны в XXI веке почувствовать весь мрак средневековья, помноженный на современную отчужденность.
– А вы кого играете? – спросила блондинка, не расположенная к дискуссиям об отчужденности. Полюбопытствовала она скорее из вежливости, потому что живой интерес к кинопроекту потеряла, как только узнала, что Гоша Куценко в съемках не участвует.
Кононов и Ботвин переглянулись. Антон Евгеньевич подбадривающе кивнул Федору Никитичу в том смысле, что ты, мол, гуманитарий, ты и отдувайся. «Короля Лира», к стыду своему, Ботвин помнил смутно. Сюжетную канву – еще туда-сюда, а имена персонажей, кроме заглавного, – увы.
– Там очень вольная трактовка, – осторожно начал Федор Никитич. – Много исторических и литературных персонажей, которых у Шекспира не было. Я вот, например, Генри Чинаски.
– А я Кромвель, – торопливо вставил Кононов.
И после небольшой паузы не без гордости добавил:
– Вождь Английской революции, выдающийся военачальник и государственный деятель.
– А Гитлер? – спросила Алла.
– Что Гитлер? – несколько растерянно переспросил Федор Никитич, уже приготовившийся развернуто отвечать на вопрос, кто такой Чинаски.
– Гитлер там есть? Ну, среди новых персонажей, которых внедрили, – уточнила Алла.
– Почему Гитлер? – удивление Кононова и Ботвина было синхронным.
– Ну как же, кино – и без Гитлера? – искренне изумилась Алла.
– Гитлер вроде бы должен быть в этом, как его, сиквеле, – компромиссно предположил Кононов.
– Понятно, – совсем уж поскучневшим голосом сказала Алла. – Улица Карла Маркса. Получается, приехали. Где лучше высадить?
– После светофора, если можно. Вы подождите минутку, я с деньгами спущусь, – интеллигентно затараторил Федор Никитич.
– Перестаньте, – строго сказала Алла. – Я тоже в некотором роде человек искусства: в Red Club танцую. Считайте это корпоративной солидарностью.
– Спасибо, – наперебой загалдели Кононов и Ботвин, которым не терпелось скрыться в квартире Федора Никитича.

* * *

– Выпить есть? – предсказуемо спросил Кононов, едва войдя в квартиру.
– Есть, – охотно откликнулся Ботвин. – Только закуски мало.
– Никак думал, что надолго уезжаешь? – беззлобно поинтересовался Кононов. – Убивец!
– От убивца слышу, – ответил Федор Никитич, рыская в поисках стопок. – Мой фронт работ – идеология.
– Наливай давай, не томи. Подельничек! – мужчины наконец-то расслабились и принялись наперебой хохмить о своей неудавшейся миссии.
С шутками и идиотскими тостами Кононов и Ботвин неприлично быстро приговорили оказавшуюся в доме початую бутылку водки.
– Хорошо пошла: надо еще купить. Я сгоняю, – предложил Кононов, увидев тень сомнения на раскрасневшемся лице Федора Никитича.
– Только осторожно, чтобы хвоста не было. Мы ж теперь нелегалы. Если вдруг забыл, мы сейчас должны быть в Англии, в графстве Суссекс, – шпионским полушепотом предупредил Ботвин. И добавил уже серьезно: – Надо подумать, когда нам объявляться. И что говорить.
– Сейчас еще выпьем, посидим и все придумаем, – оптимистично предположил Кононов. – Главное, чтобы мы крайними не оказались.

* * *

Супермаркет был в соседнем доме, поэтому Кононов обернулся быстро.
– Никто тебя не видел? – поинтересовался Федор Никитич, открывая дверь и жуликовато оглядывая лестничную площадку.
– Вроде никто. Я закуски побольше купил, так что сдачи не осталось. Я потом отдам, – пообещал Кононов.
– Антон Евгеньевич, я тебя умоляю, – искренне возмутился Ботвин. – Я тут подумал… Правду, наверное, и впрямь этим мудакам говорить не стоит. Сейчас мы с тобой все распишем, чтобы в показаниях не путаться, и скажем, что задание выполнено: убили.
– Да не манди-ка! – изумился Кононов.

* * *

– Убили, – попеременно глядя до пугающего глупыми и честными глазами то на Заварзина, то на вновь прилетевшего из Москвы Андрея Юрьевича Воронцова, подтвердил Кононов. – Вот как есть, Федор Никитич вот этими вот руками в колыбели задушил. А я на шухере стоял.
– Да, – кивнул Федор Никитич. – Пришлось, знаете ли, порешить младенца. Не думал, что будет так сложно. Казалось бы, маленький, беззащитный… У меня ведь навыка-то немного. Все-таки я гуманитарий по образованию. Купероз опять же. – Ботвин задумчиво посмотрел на ворона, примостившегося на ветке за окном.
– Младенца? – недоверчиво переспросил Андрей Юрьевич.
– Является мне по ночам теперь, – доверительно сообщил Федор Никитич. – Nevermore, говорит, – не отрывая взгляда от окна, добавил он.
– Что, простите? – не понял Заварзин.
– Nevermore. И понимай как хочешь. Чувствую, сегодня опять придет. – В голосе Федора Никитича появились не то капризные, не то страдальческие нотки. – Жуткий, желтый… И глаза разного цвета. Как глазенки эти вспомню… – Федор Никитич выдержал паузу, вызванную не столько нахлынувшими воспоминаниями, сколько полученным под столом увесистым пендалем от Кононова. Антон Евгеньевич посчитал, что Ботвин переигрывает, и мнение это при себе держать не стал.
– Позвольте, – словно очнулся Андрей Юрьевич. – Я что-то нигде не читал, что у Кромвеля были разноцветные глаза. Да и не мог он умереть во младенчестве. Иначе как бы мы… В общем, зачем его убивать во младенчестве, если вы его и так во младенчестве убили?
– Да что вы, какой Кромвель, – запричитал Кононов. – Впрочем, вы и не можете этого помнить, – тон его внезапно стал задумчивым.
– Чего не можем помнить? – Заварзин начал нервничать. Андрей Юрьевич тоже – впрочем, вида не подавал.
– Во избежание воцарения в России XXI века анархической диктатуры и последующего либерального реванша, – заученным тоном начал Федор Никитич, – мы вынуждены были отправиться в одну из провинций Европейского Каганата…
– Это на территории нынешней Турции, – пояснил Кононов, предвосхищая возможные вопросы.
– …и там задушить младенца, который, став к тридцати годам видным политиком, мог бы направить ход мировой истории в губительное для России русло, – продолжил Федор Никитич. – Имя этого человека мы назвать не можем. Это, кстати, ваше распоряжение, Андрей Юрьевич.
– Мы хотели как-то задокументировать, – Кононов снова перебил Федора Никитича, предвидя очередной вопрос. – Но вы нам категорически запретили.
– Понятно, что после всего произошедшего ваше представление о случившем будет существенно отличаться от объективной реальности, – Ботвин постарался вложить в последние два слова максимум убедительности, – Вы сказали, что будете к этому готовы.
– Решение об убийстве человека, имя которого мы назвать не можем, было принято после первой экспедиции во времени, – не давая слушателям опомниться, продолжил Кононов. – В нее отправились только мы с Федором Никитичем. Вы, Алексей Григорьевич, после истории с Эсфирью вынуждены были остаться, – добавил Кононов, многозначительно потупив глаза.
– С Эсфирью? – Андрей Юрьевич удивленно вскинул бровь. Будучи латентным антисемитом и бабником со стажем, он резонно предположил, что «история с Эсфирью» может быть не лишена занимательности.
– Похоже, вы действительно не помните, – констатировал Кононов, глядя на ничего не выражающее лицо Заварзина (выглядеть растерянным Алексей Григорьевич посчитал ниже своего достоинства) и подернувшиеся маслянистой пленкой глаза Андрея Юрьевича, который перебирал в уме возможные варианты произошедшего между Заварзиным и Эсфирью.
– Пожалуй, оно и к лучшему, – предположил Федор Никитич.
– Безусловно, к лучшему, – подлил масла в огонь Кононов.
– Я, естественно, подготовил некий отчет. Ведь такой масштабный проект нельзя не завершить, полностью избежав формальностей. – Ботвин достал из портфеля тоненькую папку и передал Заварзину. – Но, сами понимаете, с учетом данных вам обещаний, некоторые вещи пришлось изложить… обтекаемо. Может быть, излишне обтекаемо.
– Впрочем, вы должны нас понять, – подхватил Кононов. – Ведь мы давали вам слово. А если взглянуть шире (а шире взглянуть на случившееся, поверьте мне, можно и нужно) не только вам мы слово давали – всей России мы давали слово это.
– Ну что ж, – преувеличенно бодро резюмировал Андрей Юрьевич, который, как и положено профессиональному аппаратчику, не мог позволить себе пребывать в прострации более пяти секунд, – спасибо за службу! Будем, как говорится, на связи. Материалы мы обязательно изучим. И еще раз напоминаю вам о конфиденциальности: все произошедшее должно держаться в строжайшей тайне. Впрочем, я уверен, что могу на вас положиться. – Он решительно встал со стула, намекая, что встреча окончена.
– Разрешите идти? – в совершенно несвойственной ему псевдоофицерской манере спросил Федор Никитич. Все-таки он сильно нервничал.

* * *

Выйдя из Исполкома на улицу, Кононов и Ботвин в многозначительном молчании выкурили по сигарете и разошлись в по домам. Через полгода обоих вызвали в Москву. На Старой площади с них в обстановке избыточной секретности взяли подписку о неразглашении, вручили по Ордену «За заслуги перед Отечеством» (Кононову – второй степени, Ботвину – первой, видимо, как непосредственно душившему) и пообещали в два раза поднять зарплату. Подняли, правда, только на две трети, но и то хлеб.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney