РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Алёна Тимофеева

За кулисами в его голове

29-12-2023 : редактор - Владимир Коркунов

— Подождите, подождите!
Кто-то успевает нажать кнопку, и начавшие было сходиться двери лифта медленно ползут обратно. Женщина, тяжело дыша, втискивается в кабину, заставляя пассажиров незаметно втянуть животы. Я теснее прижимаюсь к нему — холодная нотка одеколона заметно скрашивает грядущие пятнадцать этажей. Он облокачивается на стену, похожий на статую, на голову возвышающуюся над всеми. Оглядываю пассажиров и вдруг вижу этот взгляд. Его не спутаешь ни с чем. Прицел, нет, дуло пистолета, которое вот-вот задымится. Ничто не увлекает людей так, как попытка вторгнуться в чужие отношения даже мимолётом. Она пробегает взглядом по мне и переходит на него. В животе едва ощутимо ухает — лифт, наконец, трогается. Она пересчитывает родинки у него на лице, буквально въедается в линию губ, пытается зацепить его взгляд. Ещё секунда — и её лицо прояснится, уголки рта дёрнутся в улыбке.
— А я же вас знаю! Вы же этот…
Он как будто не сразу поймёт, что обращаются к нему. Выждет дежурные мгновения, и взгляд его станет тёплым, как подогретое молоко. Дальше всё будет зависеть от настроения. Чаще всего он даёт закончить фразу, словно охотник ожидая, какая зверушка сейчас выскочит из куста. Может, его с кем-то спутали, или скажут вовсе не то, что он ожидал. Поэтому иногда он не сдерживается, подаётся вперёд всем корпусом:
— Да, он — это я!
Я наблюдала эту сцену не единожды, и каждый раз она вызывала внутри внезапный прилив нежности. Ко всей этой киношной ситуации и лично к нему. Может, именно эта нежность делала меня абсолютно невидимой. Забирать его драгоценные секунды славы на бестолковые разговоры о себе и погоде — всё равно что посреди спектакля выскочить на сцену и начать ругать пьесу. Вот и сейчас я становлюсь одним целым со стеной кабины, наблюдая с задних рядов.
— Я же вас в спектакле недавно видела! Который про…
Неважно, что именно сейчас она скажет: он уже в своей тарелке. Все взгляды направлены на него, канаты тянут кабину с тем же тяжёлым скрипом, что обычно понимает декорации. Десять этажей — заветные пару минут, чтобы зацепить зрителя. И он входит в роль. Хотя у него бывали спектакли и лучше, здесь и сейчас он абсолютная звезда.
И я понимаю, почему женщины в кабине вдруг забыли о своих телефонах и наушниках. Это подкупает — оказаться рядом со знаменитостью, особенно в замкнутом пространстве. Особенно если у знаменитости такие ноги и голос. В такие моменты почему-то особенно резко чувствуешь свою значимость, а уж если с тобой соизволили заговорить... Правда, после первой выпитой вместе в неглиже бутылки вина это проходит.
Лифт приветственно звякает, избавляя от неловкого румянца воспоминаний. Дамы неуклюже протискиваются в открывающиеся двери, и только одна не торопится. Она будто годами копила словарный запас об искусстве, чтобы теперь вывалить его за раз. Ещё немного — и ситуация выйдет из-под контроля. Обнаруживаю себя, отлипая от стены, из безвольно волочившегося шнурка на его рюкзаке превращаясь во вполне осязаемый силуэт. Она запинается на полуслове, вопросительно хлопая ресницами:
— А это ваша…
— Подруга, — невозмутимо улыбаюсь я. Кажется, актёрские навыки, как простуда, передаются при тесном контакте.
Она почти искренне радуется знакомству, затылком ощущая подкрадывающуюся неловкость. Дожидается заветной фразы, что он будет рад видеть её на ближайшем спектакле, и неохотно прощается. Я повисаю у него на плече:
— А говоришь не звезда. Женщина чуть в обморок не упала от счастья, что ты её будешь ждать!
Он фыркает, но краешки губ успевают дёрнуться в ухмылке. Я наверняка знаю, что увижу её вновь уже в ближайшее время. Потому что чувствую то же самое. С той лишь разницей, что его душат на сцене, а я знаю, что там, чуть пониже чужих пальцев, у него татуировка. И шрам на левом бедре, затянутом в грубый твид. А вот так по волосам рукой он проводит, стоя перед зеркалом, рассматривая в профиль себя обнажённого.
Я сама так однажды пришла и не могла найти себе места, глядя на сцену. В следующий раз просочилась за кулисы вроде как за интервью, чтобы навсегда отпечатать в голове путь до подсобки и обращение с щеколдой на двери. Чтобы в последние минуты спектакля беспокойно ёрзать по краю кресла, зная, что нужно только отодвинуть занавес и ворот пропитавшегося потом костюма — а дальше всё само собой. Зал рукоплещет, он выходит на поклон и вкладывает ладони в руки коллег, устало усмехаясь. В свете софита отчётливо виден солёный крошечный дождь, слетающий с его висков и волос. Впечатлительные зрительницы несут букеты цветов, в награду получая заветный поцелуй в щёку, окрыляющий их на весь обратный путь. В фойе три юные театралки щебечут, как хорош был тот в зелёных брюках, и что Ленка уже в него влюбилась, признайся, дурочка!

У пожилой гардеробщицы сухие, чуть подрагивающие руки. Она не глядя снимает с крючков одежду, отпуская её в жужжащую очередь. Её хвост становится всё меньше, вскоре на вешалках остаётся лишь пара-тройка забытых шарфов да зонтов. Гардеробщица надевает берет, застёгивает плащ под самый подбородок и уходит не оглядываясь. Цокот каблуков по паркету сменяется густой тишиной. В фойе никого кроме меня и застывших на афише лиц. Тишину нарушает скрип двери, когда из зала выскальзывает один из актёров. Качает головой с лёгкой усмешкой — это и здравствуй, и как дела, и подожди немного, сейчас свернём всё и выйдем.
Он выходит одним из последних. Подмигивает, кивает в сторону выхода и подносит к губам два пальца. Киваю в ответ, замечая, что у него на левом глазу остался кусочек подводки. Неспешно иду следом. Чёрный вход уже затянут горьким дымом. Актёры перебрасываются взаимными колкостями, кто-то кому-то прикуривает. Я бываю здесь так часто, и всё равно чувствую себя чужой на этом празднике. Долго привыкала к ощущению, что они живут этим, дышат, а я будто незаметно вытираю грязные руки о белую скатерть. Стою чуть в сторонке, наблюдая, пока не чувствую на себе взгляд.
Он стоит вполоборота, фыркает на чей-то едкий комментарий, но краем глаза всё равно поглядывает на меня. А я пытаюсь понять, кто передо мной сейчас. Треплев, Хиггинс, Король Лир, кто там ещё? По тому, как он держит кончиками пальцев сигарету, выдыхает дым в одну сторону. Спектакль шёл почти три часа, и движения у него плавные, мягкие. Почти нет привычной экспрессии, да и курить он закачивает первым.
Бычок тлеющей кометой летит в урну. Он жмёт коллегам руки, хохочет, отмахивается от закулисной шутки. Киваю всем на прощание и устремляюсь вслед за ним в темноту улицы. Запах табака ударяет в нос, когда непривычно гладкая щека касается моей. Без спектаклей он становится колючим и жёстким. В основном потому, что забивает на бритьё, причём, касается это и груди. Начинающий вновь отрастать волосяной покров — то ещё тактильное удовольствие. Хотя дело, конечно, не только в неохоте лишний раз возиться у зеркала. Как бы он ни ворчал, что устал от театра, для него это как наркотик. Подсаживаешься на ощущение, на хлёсткий гвалт аплодисментов. И я невольно сама втягиваюсь в эту игру. Когда меня прижимают к дереву в самом тёмном закутке парка, а вместо страха я чувствую азарт и сладкий запах пудры на его лице. Целуется он сейчас точь-в-точь как его герой каких-то полчаса назад.
И когда в следующий раз, забирая в фойе пальто, я увижу женщину, кажущуюся смутно знакомой, во рту легко загорчит. От предвкушения сигаретного дыма на знакомых губах, в которые она сейчас так жадно вглядывается снизу вверх. Она нервно мнёт в руках бесполезную уже программку и говорит, говорит, изливаясь комплиментами. На мгновение перехватываю его извиняющийся взгляд и подношу два пальца к губам. Он делает шаг навстречу, и в животе снова едва ощутимо ухает.

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney