ART-ZINE REFLECT

REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 28 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ

Сергей ВОЛЧЕНКО. ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ ДЯДИ ОЛЕГА

Сергей Эйгес. Портрет брата Олега в образе монаха. 1929

Рассказ об Олеге Эйгесе

Залитый солнцем песок, дочки, одной пятнадцать лет, имеет ещё двоих дочек, все счастливы, лезут в воду, купаются, начинается отлив, он кидается в воду, не зная, прилично ли здесь купаться без плавок, не зная, видно ли, что он голый, старается побыстрее уйти в волны, но вода уходит, становится мелко, он плывет дальше от берега, туда, где глубоко и куда сходит вода. Чем дальше, тем меньше в воздухе света и тем спокойнее море. Доплыв до другого берега, скалистого и крутого, он видит, что оказался в ночи. Светит луна. Море глубокое и абсолютно неподвижное, отсвечивает рябью в лучах луны. Под скалами группы обнажённых людей, тоже приплыли сюда вместе с отливом. Но он не с ними, он один. О чём-то говорит с ними, но они дают ему понять, что он лишний здесь и что ему стоит уйти. (Светлый счастливый берег только в воспоминании.) Он уходит (или уплывает) и оказывается в комнате. Там дядя Олег. Он умер около месяца назад. Чувствуется, что ему в этой комнате хорошо. Хотя здесь нет столь яркого и счастливого света, как на песчаном берегу, но и не так мрачно, фантастично, как в тени под скалами среди лунных прозрачных человеческих тел, готовых к... Он выходит из комнаты и оказывается в большом зале. Зал тоже тёмный и вроде бы это то же, что и море, отлив которого нёс его к скалам, и у дальней противоположной стены он угадывает тех же самых обнаженных людей и слышит от них звуки разврата. Дядя Олег не похож на них. Он знает, что дядя Олег пожилой, невысокий, недавно жил и умер, и понимает, что здесь в комнате его пристанище после смерти. Он знал его, а эти – неизвестно, жили ли они когда-то или просто его видение – он их не знал и не видел. Но вдруг они кричат ему, что позади него опасность. Он оглядывается и видит что-то злобное, страшное. Чья-то злая душа в полёте, она хуже их, гораздо (но страха нет), она похожа на какое-то злобное насекомое и бросается на него. И только ощущение, что он, то ли сопротивляясь, то ли побеждая, втискивается в эту мягкую, злую, почти не ощутимую душу зубами (именно чем-то острым надо). И голоса обнаженных от стены кричат, что эта гадкая душа – его далёкого предка и имя его Вестерн Маэрн. Он не хочет и не верит, что это зло – его предок, и идёт с этим именем к своему дяде – дяде Олегу и спрашивает, был ли у них в роду такой предок, с именем Вестерн Маэрн. Чтобы ответить, дядя Олег роется в каких-то книгах, толстых, пыльных фолиантах – его комната маленькая, но уютная и в ней какая-то связь с долгим-долгим предшествующим временем, и освещена она неярко, но тепло, по-вечернему – все еще роется в книгах, наверно, в них написано всё о предках, и сейчас он ответит, но вдруг извлекает не книгу, а портрет, чем-то похожий на Мону Лизу. Картина вся поделена на квадраты. Дядя Олег начинает что-то молча отсчитывать, опуская указательный палец на квадраты, и вот на очередном квадрате он останавливается и поднимает глаза: «Нет, этого имени у нас в роду не было», – говорит он. И в этот момент слышится его последняя просьба (воля еще при жизни), содержание её связано с образом какой-то резьбы на крышке – эту крышку надо накрутить на что-то, чтобы резьба гармонично совместилась с такой же. Но вот он видит, что резьба сбита и накрутить её невозможно в таком виде, но резьба мягкая, ещё чем-то стальным можно исправить. Ножом он начинает править её, и образуется скол, а за ним дыра, и в дыре какое-то глубокое пространство, и в нём какие-то несовершенные, некрасивые конструкции, вроде этой резьбы. Он начинает править их, но они протестуют. Каждая неровность, некрасивость обозначает какое-то несовершенство человека, которое человек хочет оставить и здесь, после жизни, и их много, и все не хотят, чтобы их правили. Но знает, что обязан, иначе никому их не исправить уже! Им движет только любовь к ним, чувство непонятного долга, стремление сделать их красивыми. В каких-то уродливых, железных и хрупких изгибах он узнает души счастливых сестер с солнечного пляжа, и одна из них кричит: «Не правь меня, я хочу навечно остаться лесбиянкой, мои сёстры также хотят этого!» «Я хочу остаться с топором и убивать!» – кричит какая-то жесткая чешуя, которую он счищает скребком. «Можешь не стараться, – кричат ему отовсюду со злостью, – тебя-то скорее всего никто не приведет в порядок после смерти!..»
И вот, после всех трудов, большинство уродливых и хрупких изгибов сорвано или выпрямлено, и теперь вместо них какое-то более менее очищенное тело, тоже красивого мало, но все же не то, что было вначале... Он рад и чувствует облегчение... «Это любовь, которая изменяет другого человека после его смерти: никто не поставит на могиле памятник с топором даже палачу и убийце, не скажет дурного слова на похоронах о развратнике – ведь каждое хорошее слово, каждое доброе чувство сейчас вольется, дополнит и исправит его». Теперь можно идти... Он оглянулся и увидел, как гигантское очищенное тело медленно заливается слабым серебристым светом. Свет достает даже здесь, в такой темноте. И вдруг одиночество от мысли, что если б он бросил тело, не очистив, или даже ещё страшней, его изуродовал, то всё равно, есть ещё и свет, который независимо от него коснётся даже самых уродливых форм и сделает их красивее – светлее.

следующая Наталья ЭЙГЕС. Воспоминания об отце, художнике Сергее Эйгесе
оглавление
предыдущая Сергей ВОЛЧЕНКО. В ЧИСТОМ ЗВУЧАНИИ.

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney