ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 40 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


Вера Вайсберг. Андеграунд PURE





(from left to right: V.Baklitskii, V.Vaisberg, M.Trigub)

Киев, как известно, не Москва. Особенно это было заметно в эпоху развитого социализма, или по другой классификации – застоя. После убийства Аллы Горской в 1970 году xудожественного андеграунда или оппозиции режиму в полном смысле этого слова в Киеве больше не существовало. То есть не было слоя или хотя бы группы художников, в творчестве не шедших на сотрудничество с Системой. В лучшем случае это был компромисс типа "это для души", а "это для выставки в Союзе художников, "
Но – "не стоит село без праведника" – были два человека, два мастера, которые составили счастливое исключение. Они совершенно самостоятельно, органично и последовательно прошли свой путь художника, ни разу не покривив душой на холсте или на бумаге. При этом оба создали свой уникальный язык, разработали свою образную и пластическую систему, которые и отталенно не вписывались в предписаный партией и правительством стандарт. Они осознано, как позиция, не стремились в союз художников и, как следствие, не имели возможности выставляться, не говоря уже о продажах. Для рожденных после, или еще лучше, вне Совка не лишне напомнить: Союз Художников по сути был филиалом Компартии по Изо, владел всеми(!) выставочными залами, и членство в нем было единственной легальной возможностью считаться пофессиональным художником. И это в стране, где существовала уголовная статья за "тунеядство".
Имена этих людей сегодня широко известны: Вудон Баклицкий (1942-1992) и Микола Тригуб (1943-1984). Близкиие друзья. Отказ разменять свой дар на благополучие стоил им обоим жизни. Их памяти я посвящаю эти записки.
Вообще-то о Баклицком и Тригубе написано yже довольно много серьезных хороших статей, но дело в том, что оба они были по жизни люди веселые, всякого пафоса и патетики чуждые. Лучше всего для их описания подошел бы Хармс или Подеревьянський, но поскольку очевидцем была я, то я и пишу.
Вот некоторые зарисовки из жизни:

ОКНА ТРЕГУБА
Тригуб в приступе творческой неудовлетворенности разбил у себя в квартире оконные стекла. Летом было еще ничего, но когда похолодало... Отец Баклицкого, Иван Петрович, работал стекольщиком и сам предложил Тригубу их вставить. Совершенно бесплатно, из сэкономленных по месту работы материалов. От Коли требовалось только принести на бумажке размеры. Что он и сделал. И вот «фатер Иван Петрович», как его почему-то называл Тригуб, вырезал на работе стекла и приехал к Коле в Дарницу... Ни одно стекло не подошло!!!
– Як же ж ты миряв? – спрашивает Фатер Иван Петрович.
– Та так, подивився, приблизно... – сказал Коля Тригуб.

БАКЛИЦКИЙ И ГЕНЕРАЛ КГБ
1978 год. Осень. Расцвет застоя. Баклицкий и Лена Б., с которой он тогда жил, вернулись из археологической экспедиции. И почему-то сразу получил Вудон Иванович приглашение в районное КГБ. Я была призвана в качестве моральной поддержки (Баклицким, a не КГБ), и мы пошли, то есть он вошел в квадратный серый домик. а я осталась ждать на улице. 3 часа – столько длился допрос. Причем причину вызова ему не сказали, просто спрашивали обо всем и всех и назначили дату следующего визита. История повторилась еще два раза. На третьем допросе Вудону было сказано: во вторник, такого-то числа, в 10 утра за вами приедут на машине и повезут к Генералу! Быть трезвым!
Это была роковая ошибка со стороны органов.
Потому что уже начавший нервничать Баклицкий сразу же пошел в магазин. И так все три дня до назначенного срока.
Во вторник, в пол-десятого, я приехала на Куреневку. Виля спал. Одетым. На рубашке сзади был отпечаток с непросохшей масляной работы, в которую Виля накануне впаялся спиной.
Во время тщетных попыток разбудить мастера раздался звонок в дверь.
На пороге стоял настоящий очень большой кагебист. Легко меня отодвинув, он с ревом:
– Где Баклицкий? – направился в комнату и как раз увидел выходящего из спальни художника.
Бойцу невидимого фронта хватило одного взгляда, чтоб оценить ситуацию.
– Баклицкий! Вам же было сказано быть в форме! – крикнул он грозно, на что Виля, еще, видимо, не совсем проснувшись, отвечал:
– Хорошо, хорошо, я сейчас, только поглажу рубашку...
У чекиста видибрало мову. Круто развернувшись на каблуках, он вышел, и до Олимпиады 1980 года Власть не беспокоила художника .

Л Т П
Как известно, в 1980 году была Великая Советская Олимпиада с Мишкой. Умер Высоцкий. Но это еще не всё.
Поскольку Олимпиада означала прибытие некоторого числа иностранцев и даже, возможно (о, ужас!), их более или менее свободное передвижение по городам и весям Совка, то Система ощетинилась и оскалила зубы.
Ничего хорошего не сулило это художнику Баклицкому. Во-первых, у него не было справки, что он художник.
И он принципиально не собирался ее добывать – поступать в Спилку Художныкив. А также: он писал хорошие, глубоко не соцреалистические картины, не имел постоянного места работы, дружил с Тригубом, который по-русски вообще не умел, только по-украински, и оба они были хорошо известны как в широких кругах интеллигенции, так в и узких КГБ. Минимум с 78 года на Баклицкого было заведено в КГБ какое-то малопонятное дело. В общем, как будто от его лица пел Высоцкий:

Я был душой дурного общества,
И я хочу сказать тебе:
Мою фамилью-имя-отчество
Прекрасно знали в КаГеБе!

Коню ясно, что такому типу нечего делать в столичном городе во время Великой Советской Олимпиады с Мишкой!
Судьба явилась в облике участкового, фамилия которого (святая правда!) была Уведенко.
Уведенко предъявил какое-то идиотское обвинение, доказательствами коего он себя не обременил, забрал паспорт и сказал, что после заочного суда за Вилей придут и заберут в ЛТП.
И, хоть это все звучит, как цитата из Оруэлла, тем не менее всё так и случилось.
То, что это Заведение называется Лечебно-Трудовой Профилакторий – это жестокая насмешка, в лучших традициях Совка.
На самом деле это обычная тюрьма. С высоким забором с колючей проволокой, вооруженными автоматчиками на проходной, зарешеченными окнами, свиданиями раз в месяц в лучшем случае, с принудительным трудом, при 10-часовом рабочем дне, и т.д.
К лечению и профилактике она имеет такое же отношение, как тогдашняя газета "Правда" – к правде.
Срок – 1 год!
Виля оправился от шока довольно быстро. Уже на вторую передачу заказал себе бумагу, тушь, акварель и темперу.
Через 2 месяца ему уже выделили отдельную комнату, где он рисовал и резал из дерева свои знаменитые маски – надо ли говорить, что продукты его творчества немедленно переходили в собственность начальства и охраны. То-есть они ему их попросту заказывали, он был буквально завален заказами! Ну и – ведь менты тоже не звери – за это вместо одной пeредачи в месяц разрешили ему две! Я ездила весь год 2 раза в месяц в Ново-Беличи, под Киевом, и возила жареных уток. Почему возлюбил он именно жареную утку в ЛТП, осталось тайной.
Остальные друзья и родственники тоже наведались, каждый по-разу.
Кульминация наступила на 3-м месяце отсидки.
Местный КГБ-ист – и в ЛТП есть Особый Отдел – вызвал Вилю и без обиняков предложил ему сотрудничать. Стучать то есть.
Казалось бы, предложение, от которого нельзя отказаться. Но фантазия Художника не имеет границ!
На следующую назначенную встречу с особистом Виля пришел в особенно приподнятом настроении. Прямо с порога заявил он, что с радостью будет сотрудничать. Но только вот у него одна просьба к начальнику – написать потом положительную характеристику, так как после ЛТП Виля решил поступать в Школу Милиции!
............................
Не знаю, последовала ли за этим немая сцена, видибрало ли у очередного чекиста мову, или его хватил полный паралич, так как рассказывал мне это Баклицкий на очередном классически-тюремном свидании, где мы сидели по разные стороны широкого стола, а туда-сюда ходил вохр и внимательно прислушивался. А после "выписки" мы никогда не возвращались в разговорах к периоду в ЛТП. Теперь я знаю, что такой же феномен есть у людей, переживших концлагерь: они очень неохотно рассказывают и вспоминают те события. Видимо, это нормальная реакция не-уголовника, а вернее, вообще
невиновного человека на насильственное лишение свободы
................................................
Как бы там ни было, но и это тюремное КГБ больше не беспокоило Художника.

НА ЭТЮДАХ
Баклицкий и Тригуб часто вместе ходили на этюды.
Вот однажды славно поработав, а потом и славно отдохнув, они уснули вечером, прямо тут же на пленэре. Проснувшись утром, увидел Баклицкий, что к лежащему рядом Тригубу подошел маленький котенок и хочет играться. С еще очевидно очень тяжелой головой и не в силах пошевелиться, говорит ему Микола хриплым шепотом:
– ...Иды соби, котыку...
Тригуб был очень деликатным человеком и даже с тяжелого похмелья не мог обидеть животное!

ОХОТА НА КУР
Виля Баклицкий имел способность преобразовывать вокруг себя пространство таким образом, что любое место, где он больше часа находился, превращалось в мастерскую.
Во дворе пустой заброшенной хаты, в которой разместились археологи он выложил собственноручно муфельную печь, потому что, видите ли, на берегах Каховского водохранилища, где стояла эта деревня, была красная глина, идеально подходящая для керамики. Как ни странно, этот самопальный муфель достигал нужной температуры, и на свет божий явились вазы, жабы, пепельницы, маски, причем в той же пластической системе, что и его живопись. Казалось, что просто персонажи картин в плодородном южноукраинском климате обрели трехмерность.
Но в это лето Баклицкому, видимо, показалось мало преобразовывать только пространство, и он посягнул и на время. Возможно, построив во дворе печь, он вошел в образ древнего человека, охотника... Он соорудил себе лук и стрелы.
А дело в том, что село было довольно зажиточное, и в соседних хатах, кроме коровы, свиньи и уток, было еще немеряно кур. И, как известно, в украинских селах куры пользуются полной свободой передвижения и только вечером приходят в родной сарай спать. Забегали они и во двор, где разбили лагерь археологи.
Лук и стрелы получились добротными, и охота пошла!
Археологи уезжали на курган, крестьяне шли в поля, а бородатый и лохматый Виля носился целый день по двору с луком и стрелами и стрелял в кур. Не ожидавшие
и близко ничего подобного, птицы приходили в ужас и с истерическим кудахтаньем кидались врассыпную, но, поскольку курица не самое умное животное, уже через пять минут возвращались снова в зону риска.
Первую жертву стрела поразила в область таза.
Но не убила.
Курка продолжала бегать с застрявшей в заду стрелой и вопя от боли. Виля понял, что стрела – это улика, и если курица придет с ней домой, к хозяйке, то беды не миновать. Он бросил лук и стал уже безоружным гоняться за раненой птицей с целью сокрытия улик.
Уже под вечер стрелу удалось добыть.
Это не пошло на пользу для здоровья курицы. Следующим утром заглянула в гости удивленная соседка со словами:
– И шо це воно таке робыться?! Прыйшла вчора курка, походыла-походыла, поквоктала, та издохла...
И ни тени подозрения не зародилось в душе доброй женщины, что художник Каховской археологической экспедиции Вудон Иванович Баклицкий – потрошитель кур!

ОПЯТЬ ЭТЮДЫ
Как уже было сказано, в 1980 году Баклицкий сидел в ЛТП. Чтоб не мешать советской
власти проводить олимпиаду. Его же друг и коллега Микола Тригуб с точки зрения властей, видимо, не представлял для Олимпиады опасности, а вернее, у него хватило ума уехать в археологическую экспедицию и вернуться в Киев только осенью.
Мы встретились на углу Большой Житомирской и Владимирской. У Коли была с собой папка с работами, но на мои попытки их посмотреть он отреагировал болезненно, со словами «Ты що?! Усюду очи! Воны ж стежать!» Несмотря на свою тогдашнюю крайнюю молодость, я поняла, что его основательно обработали.
– Ну як там Вилляка-друзяка? – спросил Тригуб и захотел передать ему через меня материалы – краски, тушь, бумагу и прочее. За этим всем я поехала в Выдубичи, в институт археологии, где он работал. Там он уже показал мне свои работы из последней экспедиции и даже две подарил.
Стояла золотая осень, и мы договорились в ближайшее воскресенье пойти на этюды, сюда же, в Выдубецкий монастырь.
Тут надо сказать, что я относилась к Коле с большим почтением. Меня тогда, впрочем, как и сейчас, преследовало холодящее чувство, что он гений.
Поэтому я очень тщательно подготовилась к предстоящим этюдам, купила специально краски, что в то время для не-членов Спилки было проблемой, загрунтовала холст и даже завернула что-то поесть.
В назначенное воскресенье пошел проливной дождь с мокрым снегом и сильным ветром.
У Тригуба телефона не было.
У меня был.
Я втайне надеялась, что он позвонит из телефона-автомата и отменит договоренность.
Этого не произошло, я взяла этюдник и пошла. Уже на улице я поняла что хороший хозяин собаку в такую погоду на улицу не выгонит. Но почтение к Тригубу пересилило, и через полтора часа, полностью продрогнув и промокнув , я добралась до Выдубичей.
Надо ли говорить, что там никого не было!
Какие этюды?! Какой Тригуб?! Только пронизывающий до мозгов ветер и бьющий в лицо дождь со снегом!
Он позвонил дней через 10:
– Ну що, Вирця? (он меня иначе как «Вирця» не называл; видимо, «Вира» ощущалось им как русизм). Я подывывся, шо в таку негоду малюваты не выйде...

И он был абсолютно прав.

Это был восьмидесятый год, а в в 84-м Микола Тригуб повесился на заборе этого самого
Выдубецкого монастыря. Ему был 41 год.



следующая Elvina Zeltsman, Rafael Levchin. CINEMA, THEATRE AND ALL THAT JAZZ
оглавление
предыдущая Сергей Шаталов. Из цикла «ТЕАТР ЗЕМНОЙ АСТРОНОМИИ»






blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney