ART-ZINE REFLECT


REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 34 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ


Ганна Шевченко. Открываю чехол черепа



aвтор визуальной работы - ("Полёт рыбы") – А.Блудов



в-о-д-а

переполняющая
сочащаяся
утоляющая

тёплая
мягкая
вытесняющая себя из себя
по закону Архимеда
столько
сколько заняло
тонкое женское тело
в ванной
колышущая лепестки роз
в белоснежной пене
для ночи любви
ароматами напитывающая
расслабляющая

бегущая
по ржавым водосточным трубам
в открытый кран
в ладошку ребёнка
вернувшегося с прогулки
очищающая
ползущая мутными змейками
в сливную воронку
частицы дворовой пыли
уносящая

фильтрованная
обездвиженная
в прозрачном кувшине
ожидающая чаепития
наполняющая электрический чайник
до отметки 1л
нагревающаяся
поднимающая серебристые пузыри
за секунды до кипения
льющаяся из носика
в горку китайского зелёного
заваривающая
темнеющая
согревающая

растворяющая
в половине стакана
20 капель корвалола
трясущаяся
в ветхой руке старухи
текущая
в горло в желудок
всасывающаяся слабой кровью
сосудами капиллярами носимая
испуганное сердце
успокаивающая

испаряющаяся
поднимающаяся к куполу атмосферы
тяжелеющая
собирающаяся в облака в тучи
зреющая гремящая
падающая косыми стежками
кладбищенские цветы
омывающая

перетекающая
впитывающаяся
ускользающая


воздух

вот он танцующий воздух кружится у костра
лёгким прозрачным платьем делает ветерок
скатерть поляны тихой ласкова и пестра
возле огня неспешно выгорел ободок

воздух из глины
из комариных писков
воздух сверчковый в белых цветах каштана
воздух из мяты
воздух из тамариска
воздух молочный тёплых густых туманов

воздух из кремня
воздух из малахита
замерший воздух каменных истуканов
угольный воздух
древнего антрацита
взорванный воздух кратеров и вулканов

чтобы метать горстями выстраданный огонь
нужно себя до точки испепелить в костре
кто там вверху буянит как норовистый конь?
это восставший воздух мечется на горе


***
Хильда больше не шьёт
нить завела в тупик
игла её не рапира
а просто тупая игла
Хильда почти не растёт
мелок её башмак
может быть микроскоп
покажет её шаги
Хильда давно не поёт
голос сорван в обрыв
камнем в реку упал
видно круги на воде
Хильда больше не шьёт

сколько ни вышивай
крестиком на холсте
не получить креста


***
Осенний день монастыря, печальный воздух листопада,
притихший ангел на ветвях, шумливость жизни за оградой-
всё это было много раз, многообразно повторяясь.
Пять сотен лет седой монах идёт вдоль стен, преображаясь,
и наблюдая, как скользит по куполам дыханье слова,
как храм мерцает и дрожит от звуков пенья хорового,
как извивается река под перекошенной купальней,
как хлебный дождик моросит над монастырскою пекарней.
Пять сотен лет простой старик с клюкой изогнутой хромает,
преображается, спешит и многократно умирает.


***
почему-то мне показалось, что все ушли
или я ушла, а все за рекой остались
я стою под закрытым небом, в закрытой степи
и дёргаю ручку двери, торчащую из-под снега
у меня внутри поселились белки и серый волк
им нужно чем-то питаться.
они меня пожирают
ещё у меня в утробе гостит Пифагор
пытается доказать теорему моего тела
я не знаю, зачем живу и зачем не живу
я как Сократ, знаю лишь то, что ничего не знаю
я стою под закрытым небом, в закрытой степи
и дёргаю ручку двери, торчащую из-под снега


Рассказ о моей соседке

Подумать только, совсем рядом, за стеной находится человек! Зовут человека Марья Алексеевна. Мой зал соприкасается с её залом, и она большую часть суток находится в нескольких метрах от меня. Подумать только! В нескольких метрах от меня совершенно посторонний человек ходит, думает, мечтает, грустит. Иногда она удаляется, потому что её кухня находится по диагонали от зала, и тогда она думает, ходит, мечтает и грустит на несколько метров дальше, чем если бы она думала, ходила, мечтала и грустила, находясь в зале. Но сейчас она находится в зале. Это очевидно, потому что я слышу звук работающего телевизора. Я прислушиваюсь и улавливаю мелодию.
Я включаю телевизор, потому что мне интересно, что смотрит Марья Алексеевна, переключаю каналы и вот, наконец, на девятом, нахожу звуки, которые совпадают со звуками за стеной. Марья Алексеевна смотрит кино. Действие фильма происходит в Сараево в беспокойное время, примерно в 1948-1952 годах, после разрыва Тито со Сталиным. Трагедия людей, попавших в жернова тоталитаризма, показана с точки зрения шестилетнего мальчика. Отец мальчика постоянно уезжает в командировки, и он тот самый похотливый бабник, из-за которого страдает мать.
Если бы у меня в стене была дырочка, я бы увидела, как на диване сидит Марья Алексеевна и сопереживает героям фильма. Её ноги скрещены, руки лежат на коленях, глазные яблоки повёрнуты так, что зрачки направлены в сторону экрана телевизора, ушные раковины напряжены, по крови бегают лейкоциты, клетки рождаются и умирают, холестерин превышает норму, гемоглобин снижается.
Каждую неделю Марья Алексеевна моет пол на лестничной площадке. Если в эти минуты я выхожу из квартиры, она начинает меня ругать. Она выкручивает тряпку и ругает меня звонким, приятным голосом. Ведь это замечательно, что Марья Алексеевна ругается звонким, приятным голосом! Было бы хуже, если бы она ругалась сиплым или грубым. Она говорит:
- Ты почему никогда не моешь пол на лестничной площадке?!
В эти моменты я начинаю что-нибудь отвечать. Как правило, я говорю ей, что куда-нибудь очень спешу, например, на распродажу водорослей или на выставку геометрических фигур, и у меня нет времени мыть пол на лестничной площадке. На это она всегда говорит:
- И что?
Но на этот вопрос я уже не отвечаю, потому что за время, пока я придумываю, что ответить, отвечаю и слушаю её следующий вопрос, я успеваю спуститься на нижний этаж и потерять из вида Марью Алексеевну.
А вообще это чудесно! Вот сидит сейчас Марья Алексеевна в нескольких метрах от меня и смотрит фильм о жертвах тоталитаризма! Сколько удивительного и прекрасного таит в себе жизнь простого человека!


Однажды я видела смерть

Я поднялась на платформу и увидела пожилого мужчину, который умирал. Он лежал на асфальте, лицом вверх, а над ним стоял человек в форме. Милиционер то смотрел на часы, то напряжённо по сторонам, было очевидно, что он чего-то ждёт.
Умирающий вздрагивал, и судорожно толкал воздух одной ногой, словно жал на невидимую педаль, и после каждого нажатия у него изо рта вытекала струйка мутноватой жидкости. Педалировал он всё быстрее и быстрее, словно опасаясь опоздать к своему финишу. Но тут подошла электричка и я не успела увидеть, кто явился первым, смерть или скорая помощь.
Через двадцать минут я пересела в метро и увидела пожилых мужчину и женщину, которые умирали. Но это была другая, затяжная форма смерти, длинною в жизнь. Они годами травили друг друга своими ядами, и в зашифрованном коде их морщин читалась незатейливая история их супружества. Он пил, не ночевал дома, находил других женщин, и, пытаясь оправдать свои низости, нападал на жену за недосоленный обед, мусор на ковре, недоутюженный воротничок. А она мстила ему тем, что со временем научилась солить в меру, содержать ковёр чистоте, утюжить до хруста. И ему постоянно приходилось находить новые, изощрённые поводы для нападений.
Они сидели, плотно сросшись бёдрами, но, как деревья, которым рядом тесно, удаляли свои тела и шеи друг от друга. А головы, как кроны, были склонены в разные стороны.
Смерть не спешила к ним, но как серое дымное крыло, чуть заметно колыхала их остывающие тела.


Маленький витражный рассказ о несоответствии

В стеклянной коробочке на окне жила букашка. Она часто хандрила, а коллекционер не понимал, почему. Все у неё было: коробка со всеми удобствами, питательная пыльца три раза в день и небо за стеклом. А она вздыхала, называла свой дом гробиком и смотрела на аквариум окна, где плавал большой белый кит, гордый и величественный, как дирижабль.

…
Я родился крупным, больше четырёх килограмм, и с тех пор постоянно расту. Иногда расту медленно, иногда быстро. То взметнусь как петарда, то плавно теку вверх, как ленивый дымок. Мне нравится наблюдать быт за стёклами многоэтажек: вечернее платье, перегнувшееся через спинку стула, усы циферблата, повисшие в 19.23, змею полосатого шарфа в норе рукава, унылую букашку в прозрачной коробке. Совсем недавно я накинул хитон из перистых облаков и закричал:
«Здравствуй, мир! Вот одежда, достойная великана!»
Я продолжаю расти. Скоро я головой продырявлю небо и посмотрю что там, за этими декорациями.

…
Иногда коллекционер брал коробочку в руки, открывал крышку, прикрывал рукой и прижимал к себе. Букашка трепетала, билась в ладонь, скользила по линиям, но радостней не становилась. Она всё так же тосковала и роняла бисер слезинок на дно коробки. Его скопилось так много, что можно было сделать настоящее ожерелье.

…
Не плачь, лягушонок, тебе не дано умереть, не высохнет русло твоей водосточной канавы. Ложись на живот и дыши на прохладное дно, выращивай язвы взрывайся цветением лилий. И может однажды течение плюнет тебя туда, где тобой отразятся кромешные воды. Не плач лягушонок, никто никогда не умрёт, однажды канавы дополнят собой океаны.

…
Однажды кит подплыл очень близко к стеклу. Букашка заискрилась и спросила:
-Кит, это ты?
-Я, - ответил кит.
-Можно, я проникнусь радостью? – спросила она.
-Можно, - разрешил кит.
Букашка прониклась и села писать письмо

…
Вниз по ступенькам бегу, знаю - там письмо. Крепко сжимаю кулаки. Сжимаю, чтобы не расплескать речушки-линии с терпких ладоней. Бегу вниз по ступенькам. Знаю - там письмо.
Границы, границы…Зачем ставить границы на безграничной судьбе?
Зачем?
Поздно…
Песочные часы уже роняют капли-песчинки, работают жернова, мука стелется туманом над рябью бездонных полей, ревут моторы электрических мясорубок, фарш розовеет, блестят на столах рубины кровинок, вертится спираль пространства, входит как штопор в солнечное сплетение, ввинчивается по самую рукоятку.
Поздно…
Поздно ставить границы на безграничной судьбе…
Поздно…
А вот и письмо, раскалённое, белое. Лёгкое, как мука, летящая над полями.
Белое…
А теперь по ступенькам, вверх.

...
Мой ясноглазый ангел (писала букашка).
Хочу рассказать тебе одну странную, но правдивую историю.
Несколько лет назад я умерла. О причинах, приведших меня к смерти, говорить не буду. Антисфен учил, что лучшее умение - забывать ненужное, и я, считая себя способной ученицей, навсегда захоронила эти причины на дне своего сознания. Воспоминания начинаются с тёмной, пустой, глухо зашторенной комнаты, на полу которой лежит то, что когда-то было мной. Это уничтоженное раздробленное на миллион молекул тельце, которое не дышит, не говорит, не думает, но яростно хочет жить. Оно похоже на множество ртутных капель, расплескавшихся на холодном линолеуме, и единственное что может спасти, это невероятные усилия воли, чтобы собрать эти капли в одно, чтобы превратить себя в целое.
Воссоздание длилось несколько лет, несколько мучительных лет на холодном полу. Когда я почувствовала тепло, я поняла что оживаю. Я открыла глаза и ощутила горсть солнечных лучей, упавших на моё лицо. Радость, которую я испытала от соприкосновения с этими струйками солнца была неописуемой, такой я не испытывала в прошлой жизни и, наверное, никогда не испытаю в будущей.
Я подошла к зеркалу и увидела, что я букашка. Пережитое очень шло мне. Глаза мои стали светлы, лицо – прекрасно, а крылья – совершенны. Я открыла дверь и впорхнула в новую жизнь.
Вот почему, мой ясноглазый ангел, я несколько отличаюсь от других.
Вот почему я бьюсь крыльями о пограничное стекло.
Вот почему меня так трогает свет твоих ясных глаз.



следующая Виктория Шпак. Двойник сна
оглавление
предыдущая Елизавета Храмова. Как без лика я





blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah




πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney