ART-ZINE REFLECT

REFLECT... КУАДУСЕШЩТ # 38 ::: ОГЛАВЛЕНИЕ

Эли Бар-Яалом. НАШ СТВОЛ РАСТЁТ НА КРАЮ ОБРЫВА

Как мы с ним играли!
Он был старше меня всего на пару месяцев и оттого был главным: и в его глазах, и в моих. Мы жили в одном доме, только на разных этажах, и ходили в школу вместе: считалось, что вдвоём нас не похитят бандиты, не задавит на переходе лихой водитель. Вдвоём, для наших родителей – которые тоже дружили – мы были отчего-то намного взрослее, чем по отдельности, и нас отпускали охотно вместе. Если бы они знали!
Как только наш дом скрывался за углом, он улыбался своей особой улыбкой и говорил:
– Мы оба акулы, и за нами гонится карательный отряд дельфинов. Только у меня вместо плавников металлические пропеллеры для супер-скорости, а у тебя из головы начало расти дерево: это дельфины подбросили тебе в еду своё сверхоружие. Мы на глубине сорок футов, и впереди скала с множеством пещер.
Ультразвуковые сигналы...
Наверное, какая-то часть меня продолжала брести по тротуару, переходила – и наверняка только на зелёный! – улицу за улицей, оставляла за собой в дождливую погоду мокрые коричневые следы – но я никогда не помнил. С каждым его словом картины оживали в моём сознании. Я не знаю, как он это делал: я не могу вспомнить, чтобы он спрашивал меня: "а что ты делаешь сейчас?" или "ты взрываешь астероид или летишь дальше?". Всё получалось так, будто я вижу, слышу и делаю всё сам, и оно действительно происходит: в дальнем ли космосе, в джунглях ли Бразилии или северной Индии, а то и в белом царстве Секундры, где змеи разговаривают человеческими голосами, а каждая песня, спетая до конца, превращается в птицу с дивным многоцветным оперением. Его слова создавали реальность, и эта реальность, подчиняясь нам, уже не состояла из слов.
Однажды я застудил левое ухо, и оно болело так, что от моего крика сотрясались стены. Мама меняла мне компрессы и поила обезболивающим, но ничего не помогало. Ни книги, ни телевизор, ни любимые пластинки, ни папа со своими рассказами и логическими играми (отпросился с работы, потом отрабатывал ночью). Но в два часа пятнадцать минут раздался звонок, и я краем уха – уха! Уха!! Ухаа!!! Аааа! – услышал, как мама спорит, не даёт ему пройти, и закричал: "Мама, пропусти, пропусти его, пожалуйста!". И вот дверь открывается, и он, как был, в школьной форме, с портфелем – даже домой не заходил – вваливается в мою комнату, смотрит на меня внимательно, пододвигает к моей кровати стул, вешает на него портфель, плюхается сам. Потом улыбается своей особой улыбкой и говорит:
– Тираннозавры общаются телепатически. Ушей у них нет. Ты – командир особой диверсионной роты. Твой рост – шесть с половиной метров, и тебя зовут Извивающийся Хвост Вселенной. За удачно проведённую операцию против племени птеранодонов Лианового ручья тебя решили наградить...
Больше я не кричал в тот день. Рычал – это да: на весь лес. Но родители этого не слышали. Потом рассказывали, что заходили и видели, что мы "тихо беседуете, и у тебя такая блаженная физиономия, что мы решили вам не мешать". Мы... беседовали?
С тех пор он, в глазах моих родителей, был ещё и персональным лекарством от всего. Его родителям тоже нравилась наша дружба: как оказалось, ребёнком он был ги-пе-рак-тив-ным, и моё присутствие уравновешивало его. Как я гордился, когда услышал это от мамы! Я – подумать только! – уравновешиваю ЕГО!
На следующее утро я сообщил ему, когда мы выходили из подъезда:
– Знаешь, моя мама сказала мне, что твоя мама сказала моей маме, что я тебя уравновешиваю.
– А что, – ответил он и улыбнулся своей особой улыбкой, – это идея. Мы растём из одного ствола, и мы разумные растительные симбиотические формы. Силой воли мы можем удлиняться и менять вес, чтобы дотянуться, например, до пасущихся внизу оленей, которыми мы питаемся. Но мы друг друга уравновешиваем, а наш ствол растёт на краю обрыва, поэтому...
Мы были растительными формами до самой школы. А на большой перемене успели побыть мыслящими осьминогами в метановой среде, и сорок восемь лет насыщенной событиями жизни уместились в двадцать пять минут от звонка до звонка. По дороге из школы мы были четырёхмерными геометрическими фигурами и выиграли великую войну многоугольников с эллипсоидами. Прощаясь в лифте, я спросил:
– А можно сделать так, чтобы мы один раз были людьми? В смысле, с руками, ногами и всем таким? А то...
– Конечно, – ответил он. – Я до завтра подумаю.
Я с нетерпением ждал завтрашнего утра. Впрочем, я всегда его ждал с нетерпением. Назавтра я целых семь минут промаялся в подъезде; наконец он появился, пробежал всё расстояние от лифта до двери и, не оглядываясь, крикнул: "пошли!". Я хотел сказать, что из-за его задержки мы можем опоздать, но так боялся испортить ему настроение, что только спросил с надеждой:
– Ну как, придумал?
– Придумал, придумал, только погоди, дай настроиться, – ответил он. Обычно ему даже не приходилось настраиваться.
Первый светофор мы прошли молча, в настоящем мире. И только перед вторым он, наконец, улыбнулся своей особой улыбкой и сказал:
– Ты – это ты, а я – это я, и мы – здесь, и мы идём в школу. Только прошло двадцать пять лет.

* * *
Двадцать пять лет спустя я иду в школу пешком на двадцатилетие нашего выпуска, и он идёт со мною рядом. И мы молчим.
Как это казалось когда-то лёгким – перенестись на двадцать пять лет вперёд! Подумаешь – мы мыслили веками. И родители были вечными, и морщины казались накладными...
...Сколько лет мы с ним не виделись? Пожалуй, семнадцать. На чьей-то свадьбе встретились тогда, посидели, повспоминали... И вот сейчас. (По интернету: давай у старого дома и оттуда пешком, как когда-то? Отчего бы и нет, давай. Значит, в шесть? Лучше в полшестого. Я не успею, надо младшего на кружок отвести. Младшего? Да, у него дзюдо. Ну, тогда в шесть. Хорошо, в шесть. Пока).
Наша дружба продолжалась, пока его не выперли в десятом классе за неуспеваемость. В сущности, она начала гаснуть ещё раньше, когда шумные вечеринки с гремящей музыкой (Господи, сейчас бы от такой голова в два счёта разболелась!) и длинные девчоночьи ноги заслонили для меня все волшебные приключения в иных мирах. А тут ещё его родители развелись, и он переехал с мамой на другой конец города. Один звонок, другой... Завтра перезвоню, ладно? А завтра находились другие дела.
Я с лёгкостью поступил на физфак, закончил с отличием, думал даже о диссертации – не вышло. Не потому не вышло, что не шло – скорее потому, что пошло чересчур хорошо: патент, потом другой, потом фирма, потом совместное предприятие – бизнесмен из меня был никакой и остался никакой, я главный инженер и поставщик идей, а с вкладчиками и клиентами пусть разбираются компаньоны. Компаньонов у меня трое, и, теоретически, они все главнее меня; но они отлично понимают, кому они обязаны своим счастьем. Так что на средства не жалуюсь. Правда, на работе приходится дневать и ночевать – в буквальном смысле слова. Я даже кровать в кабинете завёл. Собаку выгуливать при таких порядках стало невозможно, пришлось отдать маме; но это обеим в радость, они души друг в друге не чают.
В общем, жизнь у меня – дай Бог каждому. Вилла в пригороде, три месяца назад "ягуар" купил (стоит сейчас припаркованный у бывшего маминого дома, пока я пешком топ-топ по старому маршруту), компьютерная техника такая, что стану рассказывать – слюнки потекут...
Периодически приходили вести об одноклассниках. Кто-то родил, женился, развёлся – как в той песне, которую папа покойный любил петь. Ну и среди прочих сплетен – о нём, конечно. О нём всегда любили рассказывать, потому что уж очень экзотически у него всё складывалось.
Когда он вылетел из школы, он пошёл в автомастерскую учеником механика, потом год сам чинил автомобили. Затем он оказался в армии: с гиперактивностью его никто особо брать не хотел, но я подозреваю, что он там уболтал всех так же, как в детстве убалтывал меня; и оказался он ни много ни мало – механиком на подводной лодке. Отслужил лет пять, на берег вышел не то офицером, не то каким-то запредельным мичманом и тут же поступил в институт, из которого вылетел через полсеместра. Потом по такой же траектории пообщался ещё с одним институтом, потом поступил на историко-археологический – и неожиданно отучился до победного конца.
Специализировался он на культурах бассейна Амазонки и умудрился поехать туда в экспедицию – уже где-то лет девять-десять назад. Там у него случился бурный роман с местной тёткой, которая для них мыла посуду, в результате она забеременела. Его чуть не попёрли за моральный облик и всё такое, но тут он ухитрился, познакомившись поближе с её роднёй, обнаружить, что то, что до сих пор считалось одним племенем, на самом деле является двумя разными. Или наоборот. Мне это в двух вариантах рассказывали, но так или иначе,
это отчего-то оказалось сногсшибательным открытием. В воздухе ощутимо запахло диссертацией. И он, не будь дураком, её защитил, прямо там, в Южной Америке. А пять лет назад он вернулся сюда уже учёным с мировым именем. И отцом-одиночкой с двумя детьми.
– Карлосу семь с половиной, Максиму шесть.
Это его первые слова после нашей встречи.
– А что случилось с твоей...? – спрашиваю я. Какой тут к чёрту такт.
– С Алисией? – переспрашивает он совершенно спокойно. – Leptomicrurus collaris.
– Что? – хотя я понимаю, что это что-то нехорошее.
- Змея. Разновидность кораллового аспида, может, ты слышал. Говорят, что они на людей не бросаются. Алисия тоже... не бросалась на змей. Так что, наверное... врут справочники.
Голос ровный-ровный.
– Она сознание потеряла почти сразу, – добавил он. – Не мучилась совсем.
Я протянул ему руку, но он её не взял. Рассмеялся:
– Оставь. Пять лет уже. Давным-давно отболело. Зато ребята славные. В маму оба. Чёрненькие. Смешно слушать, как они песни из мультиков распевают. Старик, ну честное слово, оставь, мы с тобой никогда нос не вешали, правда? В те времена?
– Никогда, – я попробовал улыбнуться. – У нас и нос-то не всегда был. Иногда клюв, иногда...
– А, ты про это... ну да. Мне этого очень не хватало.
– В Америке?
- Не только в Америке, старик. В школе тоже. Когда ты за этой стал ухаживать, блондинкой, помнишь?
Я помнил.
– У тебя-то вообще как – жена, дети есть?
Я усмехнулся:
– У меня, дружок, такая работа, что, если начну за невестами ухаживать, три проекта сразу полетят.
– И что, уволят?
– Не, меня никто так просто не уволит, но просто лопнет лавочка. Некому некого увольнять будет.
– А по-моему, ты оправдываешься, старик.
Я хотел возразить, помолчал немного и – неожиданно сам для себя – сказал:
– По-моему, тоже.
– И походка у тебя... специфическая, старик.
– А я сердечник, – признался я. Впрочем, я свой статус сердечника не скрывал и даже гордился им – в некотором роде боевое ранение. Это мы проект сдавали, и я четыре месяца подряд провёл на работе и спал в среднем три с половиной часа в сутки. Приступ случился аккурат в день сдачи.
– Дерьмо жизнь, да? – спросил он.
– Ну... дерьмо, конечно.
– И у меня дерьмо, – вздохнул он и вдруг как-то странно, по-знакомому, улыбнулся. – А хочешь на двадцать пять лет назад?
– Хотеть-то я хотел бы, – сказал я, – да кто даст?
– Так ты ведь сам помнишь, как мы тогда – клювы, щупальца, стволы?..
– Помню, – почти прошептал я. – Наш ствол растёт на краю обрыва. Только поздно уже.
– Почему поздно? – искренне удивился он. – До вечера встречи ещё целых полчаса, успеем.
– Да я не в том смысле.
Он пожал плечами. Улыбка исчезла:
– Ладно, как хочешь.
И я вдруг испугался. Мне показалось, что этой улыбки не будет больше никогда:
– Нет... нет, давай, давай! Пожалуйста, пожалуйста, давай!
Он долго смотрел на меня. Мы шли, шаг за шагом неумолимо приближаясь к серому зданию школы. Наконец, постепенно, особая улыбка начала проявляться на его лице:
– Ты точно хочешь, старик?
– Я же сказал! Хочу! – почти закричал я. И в этот момент улыбка расцвела окончательно. Как тогда, в шестом классе.
– Хорошо, – сказал он. – Тогда слушай. Мы...

* * *
...Мы подошли к дверям школы.
– Хорошо было? – спросил он, как всегда, не оглядываясь.
– Спрашиваешь.
– Тогда бежим, а то опаздываем.
И мы побежали.
11 октября 2008

следующая Ольга Кольцова. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПО СПИРАЛИ
оглавление
предыдущая Ксения Агалли. СТИХИ

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney