Из сборников "1000 КОНЦЕПЦИЙ И 1000 ФРАГМEНТОВ"

З. Д. Х. 3

Выпив эликсир, мы почувствовали необузданное веселье. Нам стало очень смешно, потому что мы превратились в детей. Мы смотрели друг на друга и смеялись - и толкали друг друга, и со смехом пошли искать другой эликсир - чтобы стать теперь взрослыми - нам теперь, наоборот, очень хотелось стать взрослыми.
И найдя пузырек с зеленой жидкостью, мы его тут же открыли, и приятель мой, не задумываясь, отхлебнул - да так, что пузырек почти опустел. И тут же упал, глухо стукнувшись о подоконник, а потом прокатился по паркету и замер. Он превратился в деревянного болвана - мы ведь видели уже такие штуки при дворе; в этом флаконе был не эликсир, а зелье, с помощью которого здесь творили темные дела. Оболочка моего друга валялась на полу, как крашеная деревянная матрешка, а сам он, безусловно, вернулся опять на фронтон собора, откуда мы на закате взлетели с ним вместе, следуя карте птиц. А я испугался и выбежал из этой комнаты прочь. Мне так и осталось 9-12 лет.


4.4
Серия Истребителей. N4.
ВОЗЛЮБЛЕННАЯ БОГА.

Зинка была молодая девчонка двадцати двух - двадцати трех лет. Она была умной, хотя и по-советски, по-нищенски жадной и лгуньей редкой.
Неплохо образованная, она обладала еще и даром внушать незнакомым людям симпатию и доверие. Эта ее способность была на грани гипноза, но гипнозом Зинка не владела.
В детстве она ела алюминий.
Она выросла красивой, но более - живой, что и создавало центр притяжения: в ее магнитном поле все становились пассивными гвоздиками. Но притяжение ее не было сексуальным. Пацаны, путающие все вообще с собственным хером, этого не понимали и каждый раз собирались ее напялить, но ничего у них не получалось. Они объявляли ее динамисткой, кто пообразованней твердили, что, мол, Зинка фригидна, а некоторые похвалялись, что имели ее, как хотели, и для убедительности матюкали ее как могли. Но в ее присутствии становились опять пассивно торчащими гвоздиками.
Зинка не была фригидной. Не было такого пацана, что ли, подходящего ей. Был один, слабохарактерный студент, с которым она спала, когда сама хотела, boy-friend, мальчик-подружка, не знающий об ее аферах.
Пользуясь даром завоевывать доверие, Зинка брала деньги под процент и в долю, на закупку товара в Истамбуле и Польше, биржевые и квартирные сделки, автомобили Германии, мебель Италии, ярмарку в Киеве, херболайт в Днепре, сахарные корабли из далекой Америки. Она ходила в темных очках и небрежно доставала из сумочки долларовые пачки, что приводило в гипнотическое состояние ее простых постсоветских клиентов. Она могла сорить деньгами, но на самом деле была скрягой и копила, мечтая уехать в Англию. Квартиры она снимала, тачки тормозила на улице.
После трех месяцев работы сумма "вкладов" составила более ста восьмидесяти тысяч у-эс-дэ. Иногда приходилось отдавать процент, чего Зинка очень не любила.
Однажды, в конце первого года, полублатные бизнесмены СНГ, одумавшись и собравшись, ловят ее и запирают в подвале. С твердым намерением выбить из нее свои деньги. А после - поиметь мужским коллективом. Но, непонятно почему, у них ничего не выходит, после коротких переговоров они отпускают Зинку, смирившись с потерей.
А погибает Зинка еще через семь месяцев от угла. Настоящего. Полуживотного, полудебила. Он всаживает Зинке в ребра длинный нож. И странно, Зинка вдруг, замерев на лезвии, испытывает оргазм, незнакомую и невыразимую любовь к этому мужику, которому готова покориться, отдаться навсегда, этому уроду, которого Зинка, умная и смелая, гордая Зинка, вдруг признает хозяином, своим единственным господином. Она становится маленькой и беззащитной, как девочка. Девочка-ребенок. Как будто отец держит ее сильными руками. И как ей сладко! Это не тот, не ее отец по жизни, сотрудник КГБ, холодный и никакой, как синтетика или стекло. А и отец, и мужчина в одном лице, и возлюбленный, и господин - горячий огонь внутри нее, от которого она тает, как льдинка, берущий ее, - и она догадывается, что это Бог, а она училась и читала, и думала, что Бог далекий и никакой, а Он оказался вот этот уголовник, за две сотни насадивший ее на сталь.
Так, не увидев призрачной Англии, которая перестает существовать в момент ее, Зинкиной, смерти, Зинка отлетает куда-то в пустоту без нее, Зинки, счастливая, что Бог не безразличен к ней, как она думала: Бог ВЫБРАЛ ЕЕ!
(Чего только ни придумает жизнь, чтобы обмануть нас даже на той последней грани, за которой начинается лишь чистая правда!)


17
START

Море. Его большое самодвижущееся тело, покатый берег, прорезанный длинными рельсами слипа, ведущего в глубину. Тележка с белым маленьким корпусом яхты (что-то вроде юношеского спортивного "Кадета").
Двое стариков и я; я смотрю на них и не пойму, не могу вспомнить - неужели я уже стал таким же старым, как и они?
Мы сидим и смотрим на песок и на синеву моря. Наступает какой-то момент, когда мы намереваемся запустить этот механизм. Он запускается так:
Я иду в эллинг. Беру мачту, руль, паруса. Мы загружаем лодку: я сажаю стариков, а сам становлюсь рядом.
Я отпускаю тележку и, притормаживая специальным тросовым тормозком, качу лодку со стариками вниз, пока она не касается волны.
Я прыгаю в нее, устанавливаю оснастку, ставлю паруса, сразу же начинающие нетерпеливо полоскать в небе. Отстегиваю лодку от тележки.
И вот, наконец, однажды, после всей долгой бессмысленной жизни, мы свободны!
Вот оно - огромное море, сине-серое, катящееся волнами - перед нами. Прозрачный воздух, совсем иной перспективой, чем перспектива городских стен, уходит за горизонт и дальше - за край. И это волнение жизни, когда будто сердце стало, как флажок на ветру, но я понимаю, все знают, выходить на такой яхточке в море - почти что верная смерть.
Киль соскальзывает с тележки, и я замечаю, что лодка уже плывет в зеленоватой воде прибоя.


45
ДРОБЯЩЕЕСЯ ОРУЖИЕ

В своих арабских исследованиях Григорий Полозков обращает внимание на описанный в рукописи ХVI века необычайный боевой снаряд, примененный мальтийцами в битве при Кирении:
"Огромный корабль, наконец, был разбит ударами ядер и подожжен, но в момент торжества, когда он, огромный и черный, начал разваливаться, из него вышли два меньших корабля и продолжили жестокий бой, а когда и они, ценой невероятных потерь, были поражены лучшими воинами и моряками флота Аллаха, из каждого вышли по два еще меньших накира, и все четверо сразу вступили в схватку, двигались стремительно и дрались свирепо".
Полозков описывает (на основании свидетельства рукописи), что флоту удалось восьмикратно уничтожить таинственную машину. То есть из четырех разбитых воинами Аллаха кораблей выступили восемь меньших, а когда удалось уничтожить и их, показались шестнадцать совсем малых. Чем дольше это длилось, тем меньше шансов оставалось у флота. "В конце, - пишет Абу ал-Махри, - "словно рой жалящих ос осадил флагманское судно Ахмад-паши и уничтожил его, нанеся тысячу малых уронов...". Оставшиеся корабли флота были рассеяны; преследуемые "роем", спаслись лишь два, но один затонул в бухте Диба, попав в узкую горловину Аштум-эль-Гамиля при противном ветре, а последний и единственный ошвартовался в гавани Дамьетты, позднее его капитан был сурово допрошен самим беглейбеем, интересовавшимся причиной гибели кораблей султана, и, очевидно, принял свою новую судьбу на одной из галер Аллаха, но простой матрос вернувшегося корабля рассказал в портовой таверне всю историю ал-Махри, подтверждая ее неслыханными словами и противным Аллаху напитком неверных.
На основании этого рассказа Полозков приводит схему неосуществленного и неосуществимого в его время боевого механизма, обладающего качествами неуничтожимости. Будучи разрушен, как целое, снаряд, по мнению Полозкова, ведет бой своими частями, и каждая представляет собой боевую единицу, способную в свою очередь дробиться на меньшие боеспособные машины.
Полозков приводит абсурдную цифру: 27 раз (или 27 поколений, или делений). Это вряд ли возможно в одном бою и представляется сомнительным вообще, поскольку количество машин при этом должно составить 134217728 единиц.


51
КНИГА ПОТЕРЬ

Каждый может завести Книгу потерь. Как бы выставить счет жизни. Или Ангелу-хранителю. Или Самому.
Лучше взять для этого общую тетрадь или толстый альбом и разграфить его в виде таблицы: номер, дата, наименование, размер, примечания.
Если вы сумеете сосредоточиться, вы непременно вспомните свои детские утраты, причем из глубины памяти будут всплывать все новые, и чтоб сохранить последовательность записей, вам придется вклеивать в альбом дополнительные листки.
Все, что у вас украли, отобрали, чего лишили, что вы потеряли, растратили, не смогли сохранить.
Не ленитесь хотя бы раз в неделю записывать текущие потери, пока они не забылись и не оказались бы пропущенными в записях.
Берегите Книгу потерь! Если вы потеряете ее, вам некуда будет эту потерю записать.
Может быть, у вас есть компьютер? Удобней работать в нем. Вы сможете, ведя учет текущим потерям, вносить в начало вспоминаемые вами потери давних лет.
Вы будете поражены, как много их окажется в вашей жизни и как быстро будет расти Книга!
И однажды, может быть, исписав две или три тетради, вы решите, из любопытства, подвести итог. Вы, наверное, зачитаетесь Книгой потерь и вспомните всю свою жизнь. И удивитесь, как много у вас всего было, если вы так много смогли потерять!
Вас изумит общая сумма потерь, и вы невольно задумаетесь, откуда, откуда же все это взялось у вас - какими богатствами вас наделил неведомый добрый невидимка!
Так Книга потерь покажет, что жизнь, оказывается, щедра к вам и не иссякает этот загадочный источник всего того, что у вас еще могут отобрать.


126
ОЩУЩЕНИЯ

Контора Левитова, где я забираю для Gabrielя строганые брусья и балки. Левитова убивает выдвинувшийся из письменного стола ящик, в котором он хранит пистолет. Со Стасом мы балуемся так: я стреляю в него из револьвера, чтобы попасть в рюмку, которую он держит, но попадаю сначала в провод, а потом в какую-то картину под стеклом. Тарвиду я говорю, что мое условие: на яхте пойдет только тот, кто участвовал в ее ремонте сам или вкладывал в это деньги.
Потом я иду по солнечным улицам города. Весна. И попадаю в Академию йоги. Я ищу там буфет, чтобы выпить кофе с булочкой, а нахожу Гориславца. Он говорит по телефону и передает мне трубку, а я начинаю смеяться, не могу удержаться, и тот, кто на другом конце провода, замолкает. И молчит, хотя я кричу, смеясь:
- Алло! Алло!
Я вешаю трубку.
- Чем ты сейчас занимаешься? - спрашивает Гориславец. - Что пишешь?
- Ощущения, - отвечаю я.
- В каком смысле?
- Ну, это как бы чувства, но кратковременные, моментальные, не имеющие названия. Не ставшие глыбообразными, как чувства, которые мы называем. Как бы мимолетные.
Коричневый мягкий свет в комнате, пыльные соломенные блики на длинном столе и на усах и лысине Гориславца.
И я вижу, он размыт и неясен, и время его замерло, и я испытываю мимолетное ощущение, не имеющее названия...

Комментарий.
[134]
Есть определенные состояния.
Например: мне кажется, я все знаю, все понимаю. И от этого я в беспросветной печали, как в паутине, из которой не выбраться. Я все знаю и ничего не могу. Не могу вырваться. Не могу сделать простейших вещей, которые делают все другие, те, кто ничего не знают. Как немощный старик.
Знание - ловушка. Один из тупиков Червя-лабиринта. Не выход.
Тупик ЗАКОНОМЕРНОСТИ.
Закономерность всегда приходит к своему тупику. Нужно понять вот это - что все закономерности кажущиеся, осознать неправильность знания, как такового.
"Знать, что ничего не знаю" - вовсе не заходить в лабиринт. Это тайна внешнего мира.
[135]
Кто думает, тот не действует, кто действует, тот не думает. Один из главных и трагических парадоксов человечества.
Но ни к чему сетовать, что дураки правят миром, а умные в ненужности или рабстве. А как же! Дураки открывают ворота СЛУЧАЙНОСТИ, через них правит Бог, через дураков осуществляется воля Бога - жизнь. Умные, открывая Его тайны, находят лишь застылое строение этого механизма, этой машины чудес, а используют ее дураки.
[136]
Каков же путь от ума к безумию, и где он?
Это как пройти наоборот. От смерти к рождению, ибо рождение - случайность, а смерть - закономерность жизни. Случайность - подарок, закономерность - воровство.
Только в мимолетном чувстве - вся полная правда мира, и оно же, малое до незаметности, и есть центр действия.


524
ПЛЕМЯ ДЕРЕВЬЕВ

Бродячее Дерево был белым и тучным немцем.
Неожиданно оказавшись в роли исследователя, он совершил открытие: он первым обнаружил в глубоком лесу племя Деревьев. Много лет провел он среди них и сумел постичь самую суть их странного существования, тайну их древесности, названной позже феноменом триинга.
А тайна заключена в том, что племя Деревьев - это племя одного-единственного человека.
Свои наблюдения БД оформил в пространный труд, который по праву признан наиболее полным исследованием этого явления.
Все люди племени, пишет БД, считаются деревьями. Причем деревом на языке племени называются и различные растения - от кустарника и лиан до зеленых гигантов верхнего яруса, и также весь лес, и все неизвестные леса, существующие в мире, и весь мир. Происходит это не от несовершенства языка, а из мировоззрения племени. Деревья могут быть проявлением целого дерева или его частями, что в речи обозначается приставками или определениями. И только один - тот, который видит, - является единственным человеком.
БД замечает, что стоило немалых усилий, времени и приключений обнаружить его. Сведения о нем скрыты строжайшим табу при том, что они известны каждому жителю племени, кроме разве что малых детей.
Оказалось, что как раз каждый и является этим самым человеком. А остальных считает деревьями. Табу не позволяет ему открыть окружающим правду о себе. И о них. Такой взгляд создал необычную и сложную систему отношений и, особенно, воспитания.
Поначалу для БД было неясно: как родители (а люди-деревья живут парами) объясняют ребенку что он - человек в мире деревьев, когда сами представляют его, как и друг друга, деревом.
Секрет открылся в обнаруженной БД письменности Деревьев. Поражало то, пишет он, что необъяснимым образом все обучены грамоте, но при этом не имеют ни книг, ни записей, и сперва кажется, что никогда ею не пользуются. Воспитывая ребенка как деревце, родители передают ему около семи сотен знаков, обозначающих определенные понятия.
В племени преобладает моногамия, и каждому из родителей помогает в его делах и заботах взрослое дерево, являющееся к тому же его сексуальным партнером. Они вместе заботятся о детях и прививают им свои нормы жизни и поведения, основу которых составляет запрет употребления понятия "дерево" в отношении соплеменников. За подобную грубость - назвать кого-то из деревьев деревом - грозит изгнание. Мифы племени повествуют об ужасах, ожидающих изгнанника за Краем леса, и единственный человек, который мог бы нарушить этот запрет, боится утратить привычный с детства мир, в котором ему с деревьями безопасно и хорошо. Научить же ребенка читать - правило еще более главное.
В 12 лет, в день инициации, он отправится один в узкое ущелье Святилища, все стены которого изрисованы символами деревьев и испещрены надписями на их языке. В конце этого святилища - тупик, там вошедший найдет книгу, оставленную здесь лично для него кем-то, кто знал, что он придет. Книга сообщит, что он единственный человек в мире деревьев, и даст указания, как жить в племени деревьев, не обнаруживая открывшейся ему тайны. Все это переворачивает представления подростка, и он возвращается в поселок совсем иным (человеком).
Каждый верит, будто книга откровения прочитана только им, и ни до, ни после не бывала открыта, ибо не может быть открыта деревьям, как и написано в ней.
Существуют деревья безвредные и опасные, друзья и враги, деревья-звери и деревья-оборотни. Деревья производят все необходимое человеку, удовлетворяют его потребности, но он иногда тоскует среди них, пытаясь вспомнить, понять, как он попал в их мир и кто создал ущелье и книгу откровения. Почему этот создатель, человек, не появится, чтобы они наконец встретились, двое? И кто он - отец? учитель? брат? друг?.. А может, он давно умер и, умирая, оставил ущелье и книгу для него, еще младенца, единственного в мире последнего человека?
Феномен триинга, как скрытый феномен, сложен для углубленного исследования: считая себя человеком, каждый никак не проявляет своего отличия от деревьев. БД мог лишь предполагать, что был принят некоторыми как новый вид дерева, иными - как семя дерева, а многие поняли, что он - странствующее, бродячее дерево. Сам он пишет, что не видит разницы в восприятии аборигенов и цивилизованных людей, разве что первые подошли к решению этой центральной загадки жизни ближе и намного деликатней, чем его соплеменники в обустроенных городах.
Однажды посетив Святилище, БД тоже видит надписи и, прочтя книгу, становится первым убежденным деревом. Так неожиданно проявляется разница в ментальности белого человека и аборигенов. Можно сказать, он сделался абсолютным деревом племени, разрешив собою вечный конфликт людей и деревьев.
Называя его Бродячим Деревом, аборигены, конечно, нарушают табу, но ведь каждый из них знает, что БД знает, что он - бродячее дерево. Находясь в племени Деревьев и по сей день, БД возвысился до учителя, Мудрейшей Истинной Лианы, в роли которой читает проповеди о космогонии вселенского древа, происхождении деревьев и познании ими добра и зла, а также о таинственном Древе Жизни. Аборигены верят каждому его слову. И только когда БД открыто сообщает запретное сведение о том, что все люди племени, как и все-все существа мира, являются деревьями, каждый снисходительно улыбается про себя - конечно, единственный в мире человек прощает великому БД его неведение в этом вопросе.


555
PHTML

С недавних пор, незаметно для большинства, в Сети начал появляться "перпендикулярный гипертекст" или phtml.
Если обычный гипертекст следует страница за страницей, "в глубину", то перпендикулярный гипертекст развернут как бы в перпендикулярной плоскости и поэтому невидим - его страницы оставляют лишь математические линии на страницах своего собрата (html, dhtml или vrml).
Таких перпендикулярных текстов по отношению к основному может существовать бесконечное множество, и для основного текста это тексты-невидимки, а весь их интернетовский лабиринт - вроде целого мира-невидимки, присутствующего здесь же, одновременно, но недостижимо.
Почти никто из пользователей Сети не догадывается о существовании phtml, а те, кто знают о нем, молчат. По одним слухам, phtml содержит в себе секретную информацию правительства, тайно влияющую на все, что находится в Internet'e, по другим - это тексты-вампиры, вынимающие из Сети возникающее там знание и способные по команде втянуть в себя все данные, содержащиеся в Internet'e, вывернув его наизнанку в свой перпендикулярный гипермир.
Некоторые думают, что перпендикулярный гипертекст возник давным-давно, еще до возникновения компьютеров и христианства, в эпоху гипотетической працивилизации, и в нем заложено все знание мира и его окончательная разгадка. Говорят также, что эта працивилизация, насчитывающая сотни миллионов лет развития, собственно, и есть весь перпендикулярный гипертекст, в который она перешла, достигнув вершины информационных технологий.
В общем, проблема существует, и она в том, что никто не может проникнуть в phtml ни через какую известную среду, ни через скрипты, и никаким иным путем, кроме как зная сам язык phtml.
Но те, кто имеет доступ (возможно, они живут среди нас), эти немногие молчат, хотя и ведают, что представляет собой на самом деле загадочный мир phtml.


556
ЗОМБИ

Случилось так, что и отец мой, и мать умерли, но потом ожили и даже стали моложе. Лица их, правда, изменились - у них появился какой-то остекленелый взгляд и утяжелившаяся нижняя челюсть.
Мы живем на берегу моря, где проходят грузовые корабли, следуя в порт. Я пытаюсь удержать их от смерти, насколько хватает сил - и они вроде живут, какие-то, правда, индифферентные, я не могу их расшевелить.
А потом я замечаю, что у них есть шарик. Он то видим, то невидим и висит в воздухе где-то на уровне морского горизонта. И я обнаруживаю, что этот шарик - это будто бы их сила, они, лишь глянув на него, даже просто как-то внутренне обратившись к нему, могут все. Могут выполнить любые свои желания. Любые - ничего невозможного! И еще я узнал, что они знают все. Но ничего не желают.
В том-то и дело: у них исчезло желание, этот огонь, сжигающий и сгорающий, и дающий тепло, который и есть жизнь, а они мертвы, - мое желание воскресило их; так я узнал о мире мертвых, что они все знают и могут, но лишены желаний.


568
ДОЧКА

Это сюжет заурядного фильма, о котором не стоило бы и рассказывать, если бы не одно странное чувство. Оно возникает помимо воли создателя - вечно пьяного, нанюхавшегося кокаина режиссера (он же и автор сценария), озабоченного доставанием зелени и обустройством своего вялого пениса, заерзанного в молоденьких ягодках актрис, снующих по съемочным павильонам.
Итак, дочка.
Ей исполнилось 16 лет, и отец, "новый русский", приставляет к ней охранника, незаметно, чтобы она не знала, что ее охраняют. Но после двух случаев в затянутом дымом пабе, когда охраннику приходится вмешаться в ситуацию, угрожающую стать опасной, дочка догадывается, кто он и зачем. Она сразу начинает люто ненавидеть его и пытается от него всеми силами избавиться, а он оказывается в трудном положении: он должен защищать ее и выполнять ее желания, а единственное ее высказанное желание: чтоб он исчез и чтобы она его больше никогда не видела.
Он начинает "исчезать" - прячется, чтобы она думала, что его нет.
Так он чуть не пропускает нападение. Трое "новых русских", тормознув на свежак, втаскивают ее в тачку и везут куда-то насиловать. Ему приходится проявить чудеса изобретательности, чтобы нагнать их, не упустить их из виду... Ее привозят на чью-то полузаброшенную дачу, грубо затаскивают на кровать и уже сдирают трусики, когда охранник появляется и разбирается со всеми - и "новыми русскими", и их охраной.
Дочка цела и невредима, только напугана до смерти.
И вот тут-то случается самое непоправимое - дочка влюбляется в охранника. Может, не сразу, а когда она позже украдкой следит за ним, как он смотрит, как держится уверенно, какой он взрослый, не то, что ее писклявые друзья, и - как она раньше не замечала! - такой красивый парень! А может, это началось, когда он наладил прыщавого, что пристал в пабе - она подивилась тогда: так ловко, без драки, в одну минуту! Или когда прогоняла его, оскорбляла, а он стоял перед ней, невозмутимый, как скала...
Или это просто сладкие и глупые 16 лет?
Она сама приходит к нему домой, видит его замешательство; войдя, она сбрасывает платье и остается перед ним голая. Его ослепляет ее полудетская, нежная красота, а она подходит и, коснувшись его опущенной руки, начинает раздевать его, неумело дергая пуговицы.
И он теряет голову; переспав с ней, он становится "вне закона".
Открыто, не таясь, такой уж у нее характер, они целуются на улице и в кафе, бродят по набережной, обнявшись; короткая юбка без трусов, половые акты в подъездах и лифтах - ему кажется, что он опять стал школьником, ей - что она стала взрослой... Приближается развязка.
Узнав о том, что произошло, "новый русский" вне себя от бешенства: убить, разрезать на куски, раздавить... Первое покушение неудачно - охранник убивает убийц, дочка, находясь рядом, узнает их. Ее ультиматум отцу краток: если с Ним что-то случится, она убьет отца и себя. "Новый русский", зная ее, не уверен, что это пустые слова. Ему приходится отложить расправу, затаиться, ждать: он из тех, кто не прощает. Он перебирает, прорабатывает безопасные варианты: несчастный случай, сумасшествие, болезнь...
Но и охранник понимает, что приговорен.
И только для девчонки все это, как будто она вдыхает волшебный талый воздух, и ей больно и сладко. И страшно. И сердце колотится от этой любви перед развязкой.


579
SILVER-LINE

Существует иное метро, Silver-Line, о котором никто не знает...
Среди ночи Катю разбудил какой-то гомон за окном. Сначала она лежала и вслушивалась в чирикающие слова и перезвон колокольчиков, а потом, поскольку сон ушел, накинула куртку - была зима - и вышла на балкон. Удивительное зрелище открылось ей: с ночного неба спускались на бледно-светящихся шарах очаровательные девочки-подростки, они переговаривались между собой и хихикали, и это их хихиканье Катя приняла за колокольчатый перезвон.
Она изумленно смотрела на них, а они, заметив ее, подлетели к балкону, не переставая пересмеиваться. Это были не феи и не эльфы, а дочери "новых русских", и они катались на засекреченных летающих шарах, в которых горело что-то, как послушная плазма. Даже американские генералы не знали, что такие шары уже существуют, и поэтому девочкам разрешали покататься на них только иногда - глубокой ночью.
- Раз уж ты увидела нас, - сказала одна девочка, которая была, наверное, самой старшей, - мы подарим тебе одну волшебную вещицу, как делают в сказках феи.
И все девчонки защебетали и захихикали, а красивая девочка с узкими азиатскими глазами подала Кате какой-то серебряный бумеранг.
- Это ключ от Серебряной линии метро. О ней никто не знает. Она глубже, под обычным метро... Гораздо глубже, и по этой линии ты сможешь доехать быстро в любой город любой страны. Даже в Америку или Австралию. Только смотри, чтобы никто другой не узнал, а то случится беда...
Девочки опять захихикали, стали улетать и скоро исчезли в темноте над крышей.


587
ТАНК

Некто Василий в стремлении как-то защититься от мира окружающих его сограждан залезает в танк.
Поначалу он, может быть, ходит по улицам в бронежилете и непробиваемых очках, потом надевает шлем и комбинезон с кевларовыми пластинами, потом выходит в скафандре... потом пересаживается в танк. Не сразу. С того дня, как спецподразделение милиции вырезает его из тяжелого скафандра, и до того, когда танк занимает оборону в тупиках городских кварталов, проходит чуть более 20 лет.
Вообще-то Василий абсолютно безобиден, он никуда не стремится ехать на танке и тем более ни в кого стрелять - он просто истово хочет защитить себя от людей, с которыми оказалось ему рядом родиться, оградить себя от их агрессии, их постоянной угрозы. Понятное дело, что он ненормален, кто говорит...
Танк в городе, в узкой улочке. Ночь; жесткий свет прожекторов, рев вертолетов; войска оцепления эвакуируют перепуганных жильцов. Василий где-то в сердцевине этой многотонной брони, в центре событий, которых он боялся.
Василий проектировал и строил танк много-много лет, вложив в него весь свой технический дар и родительское наследство. Это невероятная, уникальная модель.
Ряд оболочек пассивной и активной защиты расположены одна в другой, как матрешки, и сотами прорастают наружу подобно копьям македонской фаланги, готовые встретить ракеты или противотанковые снаряды. Наружная броня заменена многослойной жидкостно-газовой защитой, вместо тонн металла - вязкий самозатягивающийся биопластик, внешние мягкие и упругие наросты которого могут раздуваться, как шары, создавая вокруг танка оболочки гасящие и энергию взрыва, и скорость ракеты или кумулятивного потока, а также изменяющие их направление. Сверху над танком растут грибы - один над другим - это купола защиты от ударов с воздуха. Частично - это устройство еще не доработано - танк может поглощать, аккумулировать и использовать энергию, выбрасываемую взрывом. Встречный же взрыв Василий заменил гидродинамическим ударом, мгновенно "выплевывающим" втыкающуюся в ячейку ракету. Лазерные и ультразвуковые системы обнаружения объединены с системой уничтожения ракет и снарядов и действуют совершенно автоматически. Кроме всего прочего, танк искривляет магнитное поле вокруг себя, так что снаряды и даже самонаводящиеся головки изменяют траекторию полета и обходят его, разрываясь далеко за ним. В общем, чудо инженерной мысли.
Нужно добавить, что внутри танка оборудовано все необходимое для автономного проживания одного человека в течение трех-пяти лет. Пресная вода конденсируется из атмосферы, электроэнергия генерируется солнечными батареями и ветрогенератором горизонтального типа, а отходы превращаются в газ, на котором можно готовить себе обед. У танка - изобретение Василия - ядерно-водородный двигатель "холодного" синтеза, водород танк вырабатывает из воды, и, чтобы заправиться, ему надо "присосаться" к ручью, реке, морю, сточной канаве. Тогда он напоминает огромное насекомое из фильма ужасов, сосущее кровь. Внутри кабины всегда +20 С, даже когда снаружи бушуют тысячи градусов огня. Кислород в баллонах, компрессор, воздушные фильтры - все делает танк похожим на идеальное убежище в случае ядерного удара. И еще танк может аккуратно пробурить землю или стену, накрыть ракетными залпами самолеты или вертолеты противника, выстрелить, как фейерверк, гроздь датчиков слежения, которые шариками будут висеть в воздухе на определенной высоте и передавать изображение на панель мониторов. И кроме всего прочего, танк - авианосец микроистребителей и штурмовиков: очень эффективных боевых моделей тактического действия...
Такая машина.
20 лет Василий строил его под землей, в подвале городского дома. Потом танк долго стоял готовый, и Василий даже тешил себя надеждой, что, обладая таким оружием защиты, им никогда не придется воспользоваться. Пока однажды кто-то из соседей не стукнул, что у Василия подпольное производство китайских игрушек, и наряд ментов с автоматами нагрянул к Василию с обыском. После чего Василий залез в танк, погрузился в мягкое кресло и задраил люк. Навсегда.
Дело в том, что Василий был трусом. (С этого и надо было начать рассказ.) И мечта его была, чтобы никто не сумел его тронуть.
Естественно, что, обнаружив через год в подвале дома танк с замурованным Василием, люди не могли оставить его в покое, и танк вынужденно выходит в город. Там его окружают войска.
Начинается БИТВА С ТАНКОМ.


696
МЕНТЫ

Серж вышел в садик за Женей - своей маленькой пятилетней дочуркой. Сержу стукнул сороковник, и он был художником-неудачником, хотя еще мечтал заработать много денег, как, впрочем, и все в этой стране. Некоторым удавалось, особенно полоумным старикам, вступившим в большую политику.
Пока остальные мечтали, бандиты и менты пытались, не раздумывая, и поэтому Серж носил с собой в кармашке рюкзачка украинский паспорт - эту странную некрасивую книжечку с фотографией его, Сержа, головы, и подтверждающую, что он, Серж - это он, Серж, со штампом, что ему прописано здесь, на конкретной жилплощади, жить. Это было оружие против ментов, а бандиты не интересовались прохожими в рваных ботинках; на кормежку питбулям и блатным хватало бомжей, роющихся в помоях, а Серж выглядел неудачником, но не бомжем.
Но сейчас Серж вышел на улицу без рюкзачка вообще, поскольку садик был рядом. Внешний мир проник в него светом, после тусклых комнатных пещер.
В садике он взял квитанцию на оплату, и его видела воспитательница. Потом он стоял и смотрел, как его дочка, совсем маленькая и по-детски резвая девочка, надевает пальтишко и пестрые сапожки.
Они уже возвращались по талому снегу, Женя, сунув папе ручку, не отставала и болтала без умолку, когда навстречу вырисовалась пара ментов.
Серж привычно похолодел, хотя за свою жизнь не совершил никакого преступления. И сердце стукнулось в ребра, когда он вспомнил, что вышел на улицу без паспорта.
"С ребенком не остановят", - успокоил он сам себя и, зыркнув на приближающиеся фигуры, отвел глаза, точно боясь дразнить взглядом собак.
Но менты вдруг, мгновение потоптавшись, словно в нерешительности, преградили им дорогу.
- Ваши документы, - произнесло лицо, Серж увидел его розовым злым пятном, сконцентрировавшимся из окружающего света. Свет, уплотнившись и перестав светиться, стал ментом.
Опустив глаза, Серж увидел живот серого утепленного кителя.
- А в чем дело? - услышал он свой голос, тихий и тонкий, как писк комара, так что он его едва узнал. Женя внизу перестала что-то говорить.
- Простая проверка, - сказал мент.
Серж зачем-то начал шарить по карманам.
- Это ваш ребенок? - влез второй мент, мелкий и похожий на недоучившегося пэтэушника.
- Конечно, - услышал Серж свой ответ.
- Предъявите документы, - повторил первый, и оба чуть плотней придвинулись к Сержу.
- Я вышел за ребенком в садик, - сказал Серж, сжав в карманах пальцы, точно птичьи коготки.
- Предъявите ваши документы, - в третий раз приказал сержант уже с угрозой.
- Они дома. Зачем бы я... тут пять минут... Здесь, - и Серж показал ладошкой на какой-то соседний дом.
- Пройдемте, - сказал мент.
- В чем дело! - взвизгнул Серж, отдергивая руку, но мент, коротко поборовшись, перехватил его выше локтя.
- Да что вы себе!.. - Серж дернулся, но держали крепко.
- Не пугайте ребенка, - приказал старший и, меняя тон, произнес успокаивающе: - Сейчас пройдем и во всем разберемся, не волнуйтесь.
- Я не волнуюсь, - произнес Серж глупую фразу, а пэтэушник уже обшаривал его карманы.
Женя почему-то молчала до сих пор и смотрела во все глаза на папу, а теперь собралась заплакать.
- Возьмите ребенка. Идем. - приказал сержант, а пэтэушник злобно глядел щелками маленьких глаз.
Так они пошли тесной группкой по знакомой с детства улице: сержант поддерживал Сержа, будто чтоб тот не упал в обморок, Серж держал Женю, которая не могла решить, как себя вести: зареветь или что-то спросить, - и поэтому шла молча, а пэтэушник - изготовившись прыгнуть на Сержа, если что.
Прохожие оборачивались и смотрели на странную компанию, кто испуганно, кто недобро. Может, они полагали, что Серж пьяница или бомж, но скорее думали: " Менты бузят". Серж интуитивно ждал от них какой-то помощи - на людной улице, средь бела дня, - но сам не решался крикнуть или обратиться к кому-то.
- Ироды! - сказала проходящая бабка. - Куда ребенка-то!
Пэтэушник дернулся в ее сторону, и она отшатнулась:
- Окаянные!
Кое-кто из прохожих проявил угрюмую недоброжелательность в адрес ментов, пробубнив под нос ругательства. Серж напрягся, ожидая что люди его вот-вот защитят. Но ничего не произошло. Их обходили, никто не пытался воспрепятствовать их продвижению, и на углу квартала Сержа охватила такая тоска от этой одинокой незащищенности среди людей!
Женина ручонка доверчиво цеплялась за его пальцы, он глянул на девочку, и горло сжалось от жалости к ней, такой крохотной, беззащитной, верящей, что папа не даст ее в обиду этому миру двуногих всеядных обезьян.
Какой-то бледный вихрь пошел крутиться внутри Сержа, поднимаясь к голове и уже туманя глаза.
Менты завернули за угол.
И тут Женя заревела.
Она заревела громко и горько, подняв лицо к серебряно-тусклому небу.
Серж встал, а пэтэушник толкнул его в спину.
- Возьмите ребенка! - крикнул старший и тоже ткнул Сержа в бок.
Люди стали останавливаться, собиралась молчаливая толпа.
- Проходите! - зло кричал на них пэтэушник. Старший потянул Сержа вперед, и Серж упал на колено, а Женя села на лед. Пэтэушник перехватил ее, орущую, поперек тельца, намереваясь поднять, и Серж перестал видеть все вокруг, кроме его розового скуластого лица, в которое он вцепился, повалив за собой сержанта.
Время потеряло линейность.
Медленно-медленно он бил обмякшего, как слизняк, пэтэушника по детско-скользкому лицу, а сержант душил его сзади. Какая-то мысль мелькнула в этой медленной тишине, и Серж стал вялыми пальцами-червяками неумело расстегивать на пэтэушнике кобуру. Ментов стало больше, они вроде цеплялись за него, Сержа, но у них не получалось; Серж вынул из неподвижного пэтэушника пистолет и стал нажимать курок, не зная, куда стреляет, но выстрелов не происходило. Потом он искал в толпе ментов Женю и кричал: "Беги! Беги!" - но не слышал своего голоса - ни звука, а увидел перед собой оскаленное лицо, красное, как светофор. Оно, кажется, укусило, потому что Серж отпрянул и стукнулся головой, пол был дощатый, а доски крашены старой краской с пылью; горела лампа.
Было темно.
Потом его схватили и поволокли. А у него не было лица. И тела.
Отлежится, сука, будто услышал он голос серого пространства.
Потом он пришел в себя. Сознанье вернулось, точно втянувшись откуда-то извне.
Он лежал на дощатом столе в сумеречной комнате с резким запахом спирта и железа. Он попробовал подняться, но не смог. Ничего не болело. Он позвал: "Женя!" - но губы, толстые, как из резины, только беззвучно шевельнулись, и Серж почувствовал, что на нем надета маска. Он поднял руку, которая послушалась его, и ощупал маску. Это была плотная резина, до боли сдавившая лицо - теперь Серж ощущал, как оно саднит.
Тогда он догадался, что это сон.
Догадавшись, что все это ему снится, он сумел подняться и сесть, свесив со стола ноги. В его тело были воткнуты большие иглы - точно сумасшедшим китайским терапевтом, - а вместо правой руки висел шланг. Левый глаз стал маленький, и поэтому видно было как-то криво. Все вокруг, будучи сумеречным и неясным, качалось и кружилось, отчего Сержа тошнило, как когда-то на катере, в Туапсе. Одна лишь задница ощущала доски стола ясно и была, значит, родной его, Сержовой, задницей без ужасающих перемен.
Утешаясь хоть этим, он спрыгнул на пол и сразу упал на бок, крепко вогнав в себя пару игл. Ног у него не было. Штанины были набиты какой-то ватой.
Лежа и переживая острую боль, Серж решил, что нужно проснуться. Он даже сделал усилие раскрыть настоящие, внешние глаза, но ничего не получилось. Он пукнул, и в животе резь прошла.
Он вспомнил, что в этом сне он потерял Женю, и ему стало по-настоящему страшно: а вдруг это правда! Он пошевелился, но иглы сразу впились в него, и он замер. Неподвижно он следил, как иглы отступают, оставляя в мясе тупую ноющую боль. Он попытался расслабиться и дышать ровно, надеясь, что это как-то поможет. Он закрыл глаза. Оба - и маленький и большой. И заснул во сне.
Лязгнув, в черном небе открылась сияющая дыра, Это было страшно. Потом, со скрипом, распахнулось само небо, лучистый свет которого, знакомо сгустившись, сделался ментом.
"Опять кошмар", - подумал Серж.
И тут все вспыхнуло светом, точно ядерным взрывом по гражданской обороне, потому что в глаза вонзили по игле, и сквозь слезы Серж различил расплывчатый серый силуэт, грубо произнесший:
- Ну, давай, блядь, пошли! - и пнувший его по ногам, ватно отскочившим назад.
- Та пыздэц, - сказал второй голос, - тащы его, грыш...
Его схватили за одежду, а он, оказывается, ничего не весил и полетел над кафельным полом коридора. "Сон," - успокоился Серж.
Так, летя между двумя парами шагающих ног в милицейских ботинках, Серж миновал коридор, лестницу, порожек раскрывшейся перед ним двери и, взмыв над полом, приземлился прямо на стул, с которого сразу чуть не упал, но кто-то поддержал его сбоку.
Своим большим глазом Серж разглядел в режущем свете плато стола, по ту сторону которого, в сумеречном небе, рядом с крутящимся обручем светилом, висела голова цвета выбритой свиньи, однако с оставленной наверху серой щетиной.
"Бог," - вдруг осознал Серж.
Тут все встало на свои места. В мгновение Серж вспомнил пистолет в своей руке - его приятную тяжесть, так просто и ясно доказывающую реальность происходящего мира, отшатнувшуюся толпу, серых ментов с круглыми ртами, сидящую на снегу Женю, которая, не обращая внимания на происходящее вокруг, посылала небу свой призыв. В мгновение Серж догадался, что умер, и обрадовался, что в кабинете Бога, куда его доставили два ангелоида, Жени нет - значит, она осталась там, внизу, в городе. "Значит, она жива. Все в порядке..." - подумал внутри этого нового тела Серж, и тут заговорила голова:
- Фамилия?
- Емельянов, - произнес Серж, почти не расслышав себя.
- Имя, отчество?
- Сергей Анатольевич.
- Год рождения?
- Пятьдесят восьмой.
Под головой на стол выскочила рука, похожая на надутую резиновую перчатку, и начала записывать слова Бога.
- Место проживания?
Серж назвал свой адрес.
Голова замолчала и чуть повернулась.
Тут Серж увидел, что вторая такая же рука подала ей телефонную трубку.
- Семеныч! - сурово крикнула в нее голова, - Иванчук. Глянь-ка данные на Емельянова. Сергей Анатольевич. Пятьдесят восьмого. Гуданова. Да. Все за него диктуй! Тут чэпэ.
Трубка, наверное, что-то отвечала, потому что голова молчала и слушала, недобро поглядывая на Сержа.
- Ладно. Потом, - сказала она, и рука убрала трубку в темноту. Повисло молчание, и Серж даже начал думать о разном - стал забываться в мерном бурчании работающего ума.
- Место работы?
- А?
- Работаешь где, я сказал...
- В Союзе художников.
- Кем?
- Художником.
Бог опять замер недвижно, может быть, чтобы дать руке записать слова. Потом крикнул громко:
- Сердюк!
- Да?
- Да... Где Степашин?
- Та здесь, где ему... - видно, Сердюк показал жестом.
- Сюда его давай! - рявкнула голова, рассердившись. - Стой! Я сам выйду, стой здесь.
И тут изумленный Серж увидел, как из-за стола поднялось огромное тело Бога, и Бог был ментом.
От этого откровения Серж внезапно заснул. Никто его не поддержал на этот раз, и он упал со стула. Сердюк стоял у двери и без любопытства смотрел на него, пока Бог был в отлучке. Он думал: "Хуйнут мудака…" - но не испытывал даже рудимента азарта. Потом Бог вернулся в сопровождении Степашина, лицо которого краснело помидором. "Ну шо, козел, - подумал Сердюк, - выебут тебя... ". Сердюк не любил Степашина.
- Выйди, - коротко бросил Бог Сердюку, присев на край стола над спящим Сержем. Сердюк, не выразив на лице абсолютно ничего, вышел в коридор. Сначала в кабинете невнятно бубнили, потом, рассердившись, Бог крикнул:
- Мудак, какого хера ты вообще его трогал?!
"Бу-бу-бу..." - заотвечал Степашин.
Чтоб развлечься, Сердюк побрел поссать. Жирной желтой струей он размыл кусок дерьма, прилипший в унитазе, потом сплюнул на него.

Когда русские в очередной раз берут Гудермес, омоновцы с солдатней вытягиваются на "зачистки" окрестных юрт и вместе с другими "лицами мужского населения" загребают старика. Он ничем не примечателен, беззубый и хилый, но один сержант опознает в нем славянина.
- Ты русский? - спрашивает он угрюмо.
Под маской австралийского аборигена из сетки морщин и грязного загара старик с минуту колеблется, потом, глядя куда-то в пространство, скрипит:
- Да.
- Что ж ты, сучок, с чеченами? - впритык наставляет шайбу сержант и, поскольку старик не отвечает, отстраняется и врезает ему прикладом.
Удар приходится мимо виска.
Старик опрокидывается, не пикнув, а сержант плюет в него.
Чечен гонят к ручью, и старика поднимают пинками. Сержант, еще глянув на него, с уважением думает, что старик безразлично привык к побоям. В нем нет даже страха смерти, уже мелькающего в черных глазах чечен.
У ручья их ставят рыть ямы.
Двое чечен отказываются, и их начинают метелить всем отрядом. Старик копает спокойно и умело, будто привык отрывать себе могилу.
Потом приходит отбой. Ямы бросают, не кончив, а захваченных поднимают в грузовики.
- Свезло вам, пидоры, - объясняет старший.
Едут долго по битым дорогам, машины натужно гудят и ныряют на ухабах.
В Гудермесе всех сдают по счету - на затребованную цифру боевиков - и, составив допрос, сводят в камеру. В камерах Гудермеса и Грозного старик кантуется почти полгода и пять проверок. В одной приезжают французы и, значит, роют. После катит Москва, серые крысы ФСБ шерстят по отвалам.
Старик оказывается рабом.
Когда его прижимают, он с трудом или нехотя вспоминает свое прежнее имя и рассказывает историю будто столетней давности, но фамилию, работу или семью не называет, говорит чеченскую кличку и адреса хозяев. Психика его не в порядке. Его осматривает врач.
По осмотру ему между 60 и 67. Он сед, без зубов и с множеством мелких повреждений головы, особенно лицевой части. Шрамы прячутся среди тысячи сухих морщин. Травмы костей и сухожилий делают его крученым, а движения корявыми. Врач цокает языком, качает головой.
Когда-то - непонятно, как давно, - жил он в Харькове, и менты продали его чеченам. Возможно, он был преступник. Или свидетель. Или борец за права. ФСБ проверяет, что может, по своим каналам, но лениво; старика дважды крутят по Российскому TV как обвинение чеченскому народу в похищениях и работорговле. О нем пишут в газетах.
Проходит много месяцев и бумаг, пока его отпускают.
И вот Серж, новый Серж, совсем старый и свободный, идет по улицам, знакомым будто бы из забытого детства или сна.
Город кажется ему сказочным и малым, как игрушка. От челюстно-лицевых травм на лице его вечная улыбка. Его отпустили летом, и на дворе август, счастливый месяц желтого солнца и синих теней. Бумаги о том, что он освобожденный раб, заколоты в его кармане. Пять раз их перепроверяли менты, что будили его на вокзалах. Для сна Сержу не нужна ни подушка, ни кровать. А видит он часто тот же сон. Будто идет он по мартовскому снегу и ведет с собой ребенка, чья маленькая ручка доверчиво лежит в его руке, но им надо успеть скрыться от злого Бога, который простерся над ними и преследует их в каждом прохожем, в каждом проеме двери, повороте улицы. Сергей бежит, во сне он видит себя молодым и сильным, и вот взлетает, поднимая за собой ребенка, но над темнеющим городом роняет его и летит, падает вниз, пытаясь поймать...
Были тысячи вариаций сюжета, но начало и конец всегда такие. И злой Бог, что преследует их.
На этом сне его будят менты, и он благодарен им - он как раз взлетал, держа ребенка крепко, с надеждой вырваться, ускользнуть в небо.
Они перебирают его документы и ведут с собой. "Наверное, бить, " - понимает Серж с безразличным знанием старика. Но менты только обшаривают его карманы и, забрав с десяток гривен, выпускают на свет.
Сержу не нужны деньги - он привык жить без них.
Он идет на ту улицу, что помнит из другой жизни, и ждет, стоя, как истукан, под солнцем, а солнце чертит через небо дугу от утра к вечеру и уже приближается к крышам дальних домов, когда он видит их - девочку и женщину.
Он не уверен, что ему повезло, и всматривается, пытаясь узнать. Девочка глазастая и маленькая - на вид ей лет девять, но на самом деле двенадцать, - Серж точно помнит, сколько времени прошло, сколько лет он считал дни, а потом годы! - а женщина с усталым обремененным лицом, располневшая и потерявшая уже красоту, но нет сомнения, это они! - и от благодарности к злому Богу, что пощадил их, глаза Сержа, пересохшие за семь лет, наполняются слезами.
- Ма, смотри, - шепчет девочка с испугом, - бомж на нас уставился!
Женщина одергивает ее, но сама поднимает голову на бомжа и смотрит, хоть это неприлично. На секунду взгляд аборигена незнакомых земель с его челюстно-лицевой улыбкой кажется ей знакомым - как будто весть из иной жизни, прошлых воплощений. Как будто бы это ее отец - она всматривается, вздрагивает и отворачивается.
- Мама, страшно, чего он так пялится! - дочка прижимается к маме, и они входят в подъезд. - Он не пойдет за нами?
- Нет, ну что ты... Не бойся, зайчик.
Она обнимает девочку - какая она еще маленькая и беззащитная! - а бомж исчезает за створкой двери, и больше он не встретится им.
Серж, уходя, плачет, одаренный милостью злого Бога, а женщина в кухне роняет чашку, вмиг вспомнив и тут же забыв, от звука разлетевшихся черепков.


870
СЛУЧАЙ

Сева был нормальный пацан. Жизнь его удалась, потому что Сева знал, как надо. Вообще он был веселый, хоть и со злым лицом, и любил поприкалываться. У него был джип "тойота". Сева гонял на джипе по запруженным тачками улицам и бил дверью застрявших на проезжей части пешеходов. По понятиям Севы, все, которые ходят пешком, были бомжами или возле того. Бил он их несильно - так, ради шутки. Притрет бродягу к встречному ряду и, наезжая, приоткроет дверцу мизинцем. И шлеп бомжа по жопе! Легонько. А тот как вздрогнет, как подпрыгнет... Успевал, значит, наложить, радовался Сева. Но важным был секундный взгляд, что мелькал за стеклом джипа. Взгляд затравленной жертвы. И, небыстро отъезжая, Сева натурально ощущал себя охотником, глазки его суровели, а лицо твердело не по-шутейному.
Так он перешлепал штук тридцать этих потертых созданий, а последним был тощий мужик с бородой. Наверно, в прошлом, инженер. О таких Сева думал злорадно. Самого-то его едва натянули на аттестат - в сельской школе он был, как все, но хоть не по-пьяне деланным. А потом все поперло, и у Севы покатило, а умняки накрылись на хрен. В америке их вроде брали, но на америку Севе было срать, американцев он считал козлами, потому что нету у них культуры.
Последняя жертва Севы терлась к полосе, тянулась, пропуская спиной огромный джип, а Сева прижимал, пока не поравнялся, и привычно отщелкнул дверь. А та, отскочив от пешехода, мягко закрылась. И все. В один миг Сева поймал взгляд, стеклянный от бешенства. Отъезжая, как обычно, неторопливо, он неприятно ощутил, что пошло не так, когда в зеркале замелькал кусок фигуры, набегавшей позади. Сева всегда провоцировал жертвы несознательно, но для куражу, а тут оказался не готов. Все заскакало, как в мультяшке - тощий догнал и впрыгнул в джип, прямо на Севу, завалил его и замолотил кулачками по хлебалу, да жестко - Сева сразу умылся кровянкой. Он вытолкнул тощего ногами, а тот опять напрыгнул, как скелет из PC-мочилки. Он месил Севу, а Сева не верил, что происходит, а когда догнал, полез в бардачок за стволом.
С рукоятью вернулась уверенность. Охотник и жертва встали по местам. "Ну шо, козел, - сквозь болтанку тычков промыслил Сева, - счас я те роги отшибу, блядь... ". Он приткнул тусклый ствол к костистому лбу бороды и в секунду подсдался, чтоб не обдало мозгами. И в эту секунду борода свернул ему кисть наоборот и вогнал пулю прямо Севе в башку. Сева даже не мог прикинуть такого разрушения. Череп его с страшным грохотом сломился, как под здоровым гвоздем, а глаза до спазма резко увидели черный тоннель с выходящим дымным туманом. И оттуда с воплем и гулом шла головка второй пули. Борода стрельнул еще раз в маленький Севин лоб.
Теперь не было грома и хруста, а в голове чавкнуло, как в болоте, и наступила совсем тишина. Сева увидел бороду - далеко над собой - того съедал свет.
Мусора оцепили "тойоту" с торчащими Севиными ногами. Борода знык, как не было, свидетели, страшась и радуясь, линяли от показаний.
Прибывший медик с удивлением зафиксировал, что Сева еще жив. А Сева, стеклянными глазами уставясь в потолок "тойоты", видел странные вещи.
В точности, будто это случилось опять, он насиловал в рот офис-менеджеру, которую для того и брал на службу. Он видел, как она бежала по коридору в жилетке и без трусов, студентка инжэка, и не знала, куда ей бежать. Потом увидел мертвое лицо Веника, но как будто это было его собственное лицо с кровавыми дырами и в луже крови.
А потом пошел за менеджерой - та держалась за рот и мелькала белой жопой, и Сева залюбовался ее фигуркой.
Коридор уперся в тесную комнату с конторкой, за ней сидел начальник в мышином пиджаке. Он писал и не поднял на Севу глаз. Менеджера, не обернувшись, скрылась в двери за его спиной, и Сева удивился, что она умерла. Откуда он это взял?
Он стал, с опаской, а начальник шуршал шариком в листах. Так длилось долго, Севу успокоила эта писанина, и он повеселел и по-детски отрешился в простоте.
Наконец, начальник, видно, закончил, посмотрел, что у него написалось, помолчал. Потом небыстро поднял лицо на Севу. И тут началась жуть. Лицо его была Севина жизнь. И глаза бельмели двумя пулями Севиной головы. Сева не знал такого страха и тоски, что вдруг сдавили его до беспродыха, и он обмочился. Секунду Сева смотрел в это лицо своей жизни или, может, тысячную долю, но было это нескончаемо длинно - и длилось, и длилось - он умирал и умирал - и не мог ни умереть, ни прекратить эту лють - видеть всю свою жизнь сразу во всяком - и большом, и малом из времен, и без конца и исхода. Он не мог терпеть и не мог сбежать.
Не отводя лица, начальник как-то пристер его, и пытка завершилась. Безлико он указал замлевшему Севе на одну дверь - а Сева увидел, как их несчетно за его спиной. Ледяным тянуло от дверного лабиринта, и Сева заупрямился. Решив, что момент, он начал пятиться - назад по коридору, откуда пришел за голой менеджерой.
Но начальник вмиг вызверился на Севу и поднялся перед ним в полный рост, и был он громадным до того, что терял форму; вызверившись, он пригнулся к самому Севе и всем лицом безлико стал его хавать. Сева заорал истошно, но только забулькало и чавкнуло, как у него в голове, когда там легла пуля.
Врачи, что трепанировали Севу, все дивились меж собой, что он еще жив. На столе он, правда, отходил пару раз, но возвращался. Мозг у него при жизни был небольшой, а сейчас остались одни брызги. Врачи соскребли эту гущу и вернули в котелок, так, посмотреть, чего будет...
А Сева не сдыхал, уперся рогом против начальника, чтоб не входить в лабиринт входов.
И когда начальник его захавал, он проскользил по кишке, но никуда не упал, натурально, кишка не кончалась, до того, что Сева, проскальзывая, стал на нее пялиться. Была она похожа на червя изнутри. И червь этот был всем, что Сева знал и чего не ведал, потому что в нем как-то происходили разные сознанья и взглядом видели всякое, что хочешь - червь все лепил сразу по их воле, а они червя не отсекали, только собственный взгляд. Сева дивился, пока допер, что и он из них. Червь был дырявлен взглядами и кольчат временем, и был это Червь-Лабиринт.
В черве Сева пробыл долго - весь отходняк, а в реанимацию к нему совал нос всякий, глянуть чувака без мозгов. Он лежал, как бревно или как в киношной коме.
Он ел, выделял, глядел глазками; врачи не могли нарадоваться на свою работу, особенно когда Сева спросил: "А где он?". Сестра не поняла, кого он спрашивает, и ответила: "Здесь, здесь". Сева вроде даже улыбнулся и блаженно отошел в червя. Он в нем освоился, хоть время там не шло, так Севе все равно запоминать было нечем. Поскольку и хотеть ему было нечем, червь ему ничего не показывал, и он просто видел все, как есть. А однажды червь задвигался и отполз. А Сева отстал. Остальные взгляды были прилеплены к червю или продырявлены в нем, и, значит, отползли вместе с червем. Сева остался на поляне, где червь пасся, как домашнее животное.
Хотя вообще это был не червь, а весь бесконечный мир, который на самом деле был червем.
Место, где Сева отпал, не служило нутру червя, оно было внешним настоящим. Никто не видал его - и Сева застал его невиданным. Удивляться ему не получалось уже, и он охватил все без удивленья. Невиданная поляна не была поляной. И земля, и небо, и верх, и низ не были ничем, потому что не имели названий и не могли назваться.
С поляны Сева пошел на поправку. Сперва сел, потом слез бродить по палате и коридорам. Он улыбался, ел ложкой сам и отвечал на вопросы.
Вопросы задавал следователь.
Пока Сева дубел чурбаном, он обошел родственников и хирургов, выспросил дотошно про Севу и Севины мозги.
А как Сева, подпертый подушками, стал понимать врачей, следователь возник перед ним: в гражданском, на стуле и с папочкой в руках.
- Стреляемся? - помолчав, спросил он и колко глянул на Севу хитрыми глазками.
В ответ Сева радостно засмеялся, как ребенок, с которым решили поиграть.- Понятно, - весело подвел следователь и что-то записал в папке. А Сева уставился доверчиво, ожидая другой смешной шутки.
- Фамилию свою хоть помнишь? - погнал следователь, и Сева в восторге заотвечал.
Он сказал свою фамилию, потом имя и возраст, а врачи скромно гордились в дверях.
Потом он без спроса назвал животное:
- Гиена пятнистая.
- Это что, любимый зверь, что ли? - следователь пытливо ухмыльнулся и повернулся к врачам. Сева смолчал, а хирург выразительно пожал плечами.
- Это червяга, - уточнил Сева вслед менту, когда тот встал уходить и уже не обратил внимания на Севины слова.
Мент заперся с главхирургом и имел с ним интимную беседу. После того Сева застрял в клинике надолго и был охвачен психиатром.
Что-то с ним делали такое. Но Сева теперь доверял всем и ни о чем не спрашивал.
Только через семь месяцев врачи пустили его, как подсказал мент, но оформили две диссертации на Севином мозговом материале.
В офисе пацаны сошлись дивиться на Севу. Было чего смотреть. Это был Сева, но другой, незнакомый. От него холодок сверлил в крупе, что каждый пацан будто б на миг отсекал далекий парсековый космос. Это шугало и перло, и всем пошло по кайфу.
Сева остался нехудым, но как-то обсмяк и еще больше стал похож на раздатого карапуза, но в движениях тела возникла беззащитность и странная тонкость; боится разбить свои яйца, порешили пацаны. А голова Севы усохла, точно ее откоптили охотники за головами прямо на живом Севе. Лицом он желто подтемнел, смялся тысячей морщинок и доверчивой полуулыбкой напоминал китайского бонзу.
Всем хотелось чего-нибудь спросить.
- Ну, ты как, братан? - грохнул Веник.
- Я хорошо, - сказал Сева, и голос его поразил собравшихся. Они не слыхали такого.
Никто не верил, что Сева стрелялся сам, как вписали мусора. Но никто им и не платил, чтоб они рыли. Это айзики, нагонял Шест. Может, и менты, возражал Пал Семеныч, и все мирно смолкали: значит, платить ментам было не надо.
Оттого, что мамашка с брательниками обобрали его подчистую, отломив менту и врачам, Сева пришел ночным в офис, что прежде был его, а сейчас отпал корешам. Старуха привела его и пугнула напоследок:
- А то виддам хроникам!
- Садись, Сяв, - снял паузу Шест, и Сева послушно сел.
Пал Семеныч знал, что родня и кореша кинули Севу, и глянул на него с жалостью. Хоть думал про все цинично.
А Сева сидел с лицом блаженного на фоне монитора, где плавали разноцветные рыбки, и так и запомнился пацанам, кроме вакуумного ощущенья, что и с ними такое станет - не счас, так после...
Не все жалели Севу. Которых корячило по нему, кто не забыли, что Сева был здоровый кусок говна, а теперь ноль, и не давало покоя, что надо с этим что-то порешать. Даже тройка его шестерок по бывшей жизни замыслили его опустить. Ночью они пробрались в офис, где Сева играл на машине, и пристали с вопросом: - Ну чо, тащишься, поц?.. На что Сева молчал и гонял Арканоид. - Та он с такими лохами, як ты, не базарит, - оскалился мелкозубый ротик на футбольном лице. - Не гони, Уха, щас ответит, - шестера уцепил Севу за морду. - Э, Малой, - сдержал Уха, - не порть картину, бля, - и, взяв Севин ворот, рванул на нем рубаху. Обнажилась новая Севина плоть, бледная, резинистая, младенчески-нежная. - Во, пидор! - удивился Малой, а третий встрял, что что-то не то. Сева глядел без выраженья, Малой тер пальцы от ощущенья сухого поролона Севиного лица. - Кончай дурить, мудак, - пугнул он, но Сева не вздрогнул. Севе незачем было дурить теперь. Шестерки стали в раздумье. Три педрилы и зомби с того света. Багровый шрам вокруг черепа Севы выглядел жутко. - У меня на него не встанет, - пожаловался третий. - Не, не понял, мы шо, блядь, так уйдем? - психанул Малой, а Уха сжал ему рот: - Вин трупяк, я шо, бля, некрофил, на хуй? - Чего? - Та ебется он в жопу!.. - От же, сука! - Малой схватил кейборд и врубил им Севу по башке. Провод сдернулся, а борд разлетелся в три куска. - Да ты шо, бля, совсем припездок! - вспылил Уха, и тут дверь открылась, и из нее вошел Веник. Он поглядел и спросил сдавленно: - Вы чего тут потеряли, а, братаны? - и потянулся за пазуху. - Вень, объясню, - подался Уха, а Веник уже выдернул трубку и жал кнопки: - Счас объяснишь, - его, видно, колотило. Гудочки шли пяток секунд. - Я в компьютерном, - вступил Веник, и тут Уха послал ему пулю в лицо. - Блядь! - заорал Малой, и голос его сорвал петуха по выстрелу. Уха скакнул наружу, остальные за ним. Про Севу они позабыли, он был никакой.
А Сева встал и тихо подошел к Венику. Веник уже умер, и Сева глядел в его мертвое лицо с кровавой дырой и видел и себя, и всех в черве, и он заплакал, но не потому, что жалел Веника или себя, просто такой шел расклад. Веник был мертвяком, не как Сева, потому что с ним поработал Уха, а не инженер.
Шестер пришили в пару дней. Хотя Сева про них не стучал. "Много самоубийств", - сказал мент, и ему отстегнули здоровый куш, на всех.
Пал Семеныч же отвел Севу в храм божий. Подальше на хрен, как порешили на сходе. "И ему спокойнее", - думал Пал Семеныч старым партийным умом. Мужик он был не безжалостный, не как новая генерация. Отец Василий обещал Севу присмотреть, сжав пухлый пакетик, и Пал Семеныч ощутил, что выполнил что-то.
Но была это не последняя его трата по Севе. Мамашка с сынами решила сдоить с кумерсанов, грозясь сдать Севу. Она притащилась к Пал Семенычу с брательником, Семеныч грубо выпер того за дверь. - Усэ взяли, так должны помочь, - ныла старуха, зыркая зло. Семеныч брезгливо отсчитал ей три штуки: - Еще раз я тебя увижу или услышу, заберу все, ясно? Останешься, старуха, с корытом. - З яким таким корытом? - напряглась та, а Семеныч дал взгляд громиле в углу. Тот пришагнул к старухе вплотную: - В котором тебя притопят, - пояснил он, и то, что он вдруг заговорил, сильно напугало старуху.
Так Сева отпал от мира и стал петь. Батюшка случаем обнаружил в нем новый дар. Он ставил его в хор, но все хоры в церквях не стоили Севы.


701
ДРОБЯЩЕЕСЯ ОРУЖИЕ
(окончание)

На склоне лет, уже пройдя долгий путь раздумий и неудач, инженер Полозков заканчивает рукопись припиской, что этой невероятной военной машиной является человек как тождественная деталь изначальной боевой единицы человечества.
Озарение инженера Полозкова (см. 45 "Дробящееся оружие") на два столетия предвосхищает вывод физиков и микробиологов секретной программы "Геном человека" о том, что генетически человечество является оружием, делящейся и самовосстанавливающейся системой, способной вести бой как целой, так и отдельными миллиардными частями, в свою очередь репродуцирующими новые и новые боевые единицы, оружием, оставленным кем-то для неясных грядущих целей и битв в пассивном состоянии, на "предохранителе" двух генов: уязвимости и смерти. При их "отключении" особь приобретает все свойства неуничтожимости, восстанавливаясь в любом количестве при повреждениях или расчленении.
Т.о., проект Полозкова осуществлен и даже превосходит ожидания автора: каждая разрушенная единица дробится на регенерирующие из обрывков (скажем, вследствие взрыва) идентичные объекты, так что любое разрушение приводит к умножению и расширению всего боевого ресурса.
Будучи единожды примененным, это оружие не может быть остановлено известными нам средствами и гипотетически должно захватить всю Вселенную, весь открытый ему мир.
По теории проф. Бернгейзера это страшное биологическое средство было занесено случайно, обронено, поскольку в изначальном виде представляет собой микроскопическую спираль ДНК (впоследствии превращающуюся в праматерь-африканку).
Фантазия другого ученого, Клауса Кретчмара, рисует картину правселенского сражения, происходящего в неизвестном для нас пространстве, которое, предположительно, является нам в виде времени, когда оружие человечества было применено, но нейтрализовано неприятелем, "уловлено" Вселенной или тем, что мы знаем, как Вселенную, т.е. контрвзрывом, сдержавшим оружие внутри пространства взрыва.
Здесь, однако, от реальных открытий микробиологии мы удаляемся в область чистых гипотез, и фактом является лишь то, что оружие пытается осознать самое себя, свое назначение, и высвободиться из этого сонного анабиоза, где частицы его неуклюже бьются друг с другом, как при тяжком недуге или в параноидальном бреду.


МЕСТО ПРЕБЫВАНИЯ СВЯТЫХ
Из сострадания все святые пребывают в аду.
ДУРНОЕ МЕСТО

Лето в наших местах недлинное. Хоть и не Сибирь. Положенные три месяца, из которых один могут лить дожди, и неделя бабьего лета в октябре. Остальноe: зима, снег и короткие тусклые дни, и ожидание следующего лета, зелени, травы, луговых цветов, ласковой воды ручьев, похожих на текучее болото или водохранилище, что цветет, как луг.
Поэтому жена меня, урожденного домоседа, пилила, что, мол, я должен вывезти ее с детьми, пока середина лета еще не перевалила и компьютер не доконал меня так, что прикует к больничной койке, либо лишит зрения, и я сломался и, скрепя сердце, зарядил поездку на субботу. Чтоб был пикник, я пригласил еще четверых на двух тачках, с которыми все равно надо было поддержать

Утро выдалось солнечное, но не шпарило, и мы подорвались пораньше и прособирались три часа в базаре и сварах с детьми и друг с другом, пока вылезли с вещами во двор и вперлись в мой "фиат", игрушечную машинку с игрушечными колесиками, не как у Боба, толстожопый BMW, что уцепил нас на окружной. Красный "жигуль" Гены - старье. Мы двигались так, кавалькадой, за город и дальше; я ощутил даже романтическое ожидание, как давно

Об этом местечке мы знали и хотели оттянуться.
Заброшенный дом, с заброшенным парком. Чаша бассейна прямоугольной формы и сo странным покатым въездом, как для автомобиля, была заполнена до половины дождевой водой, на удивление не мутной, зараженной комаром и лягушкой, а чистой и прозрачной - видны были узорные плиты дна, начавшие уже крошиться.
Мы не задумались: может, кто-то чистил бассейн и менял воду, или служил до сих пор скрытый механизм, что было бы уместно в таком странном

Дом напоминал ангар работы Баухауза с примесью техно и вставлял на манер скрыто-правительственного или, скажем, ЦРУ, но поражали уцелевшие двери и окна. И крыша. Да и стены. Что поддавалось, урожденный народ, чья демократия встала в режим, крошил и разносил в тройку дней, а за местом будто кто-то следил; а Гена по базару с тутэшними разъяснил, что это, блин, край папуасов - они, мол, мнят это дурным, значит, херовым местом, боятся, козлы, а то б разворовали до последнего гвоздя, лупили б ломами и копытами.
Забор, местами бетонный, а местами из толстых стальных прутьев, охватывал территорию, а дорога - глина и гравий - входила в распахнутые ворота.
Когда мы вкатили во двор, поднялась легкая пыль, облачками, и осела опять, оставив на колесах и крыльях микрухи тонкий аэрозоль

Могли б и не завернуть с пляжа, но странность места манила

Дети высыпали, и моя крохотная любимица Каролинка стала бросать в бассейн гальку, которой он был обложен.
Неясно, как началось, а мы перлись от ощущенья странности, что выходила каждой деталью. То, как жена пробует воду пальцами ноги, а старшая, Женька, хлопает дверьми, которых три в фасаде, соединенных верандой, будто строение поставлено на подиум, а крыша выдается греческим портиком, на котором вдавлен узор-знак, не могу вспомнить, какой.
Газоны были подстрижены, а мы не задумались об этом. Только ощущение, что есть кто-то

Неясно, как началось, но Гена пошел в дом, я еще глянул, что, может, ему нехорошо...
А Боб стал ходить недовольно по территории и вокруг бассейна, а я сидел на крыльце, казалось, ожидая своих к отъезду. Жена Гены лежала под кустом шиповника, головой к кусту, а дочка бегала вокруг бассейна в противоположном Бобу направлении. Маленькая птичка села на куст и, глядя на меня одним глазом, стала что-то чирикать, настырно и настороженно.
И хотя сверчки цокотали, и птички, и дребезжали голоса, но над всем местом воцарилась какая-то напряженная тишина. Или как будто бы пауза. Мне было

Гена вышел на веранду и стал недвижно, совсем закаменев лицом, а Боб остановил круги и стал угрюмо на него глядеть. Жена Гены стала что-то напевать и разделась до бикини, а Каролина бросала камешки в бассейн. Я повернулся, когда Женя хлопнула дверью, а дверь не хлопнула, а медленно стала открываться, будто включился скрипучий механизм. - Папа! - крикнула Женя удивленно. Жена стала пересекать веранду и прошла мимо закаменелого Гены. Она подошла к Жене и прошла мимо нее внутрь дома. За проемом густел такой коричневый сумрак, что я б опасался в него войти. Я всматривался в него, проводя взглядом жену, и там угадывалось чье-то присутствие, как далеко в детстве, что сердце у меня стукнуло возле горла и затруднило вдох.
- Давайте, поехали! - сердито крикнул Боб, и звук голоса лязгнул, как изгибаемый лист металла. Я посмотрел на него, и тогда что-то случилось с моим зрением, Боб стал маленьким-маленьким, но не уменьшился, а перспектива так исказилась, как бы всосалась вдаль или я отскочил дальше своих глаз за

Неясно что, но было неправильно. С заднего двора прошагал через двор, вышел в ворота и удалился незнакомый чувак. - Черт! - удивился Боб. Но это был на вид так обычный крестьянин.
Гена не шевелился, а жена вышла из другой двери с каким-то предметом, я забыл, с каким. Женя вскарабкалась на дверь, а жена Гены встала. Солнце нещадно высветило дряблость внизу ее ягодиц, как у всех баб старше подростков. Дальше она стала снимать купальник, и, забыв о страхах, я с удовольствием смотрел этот перформанс: она избавляется от последних ниточек на блестящей, как луковица, попке. Я и не знал, что она нудистка.
Она подставилась солнцу, и стали видны волосы на ее лобке - они плелись рыжеватыми

Особо меня цеплял, до дрожи, развод между ее ногами, такой, что можно было просунуть ладонь.
Пока я наблюдал, дочка ее, разогнавшись, убежала за дом. А она изогнулась, чтобы поднять солнечные очки. Когда она надела их, я понял, что она смотрит прямо на меня. Губы ее раздвинулись, как будто она что-то мне говорила, неслышно, как рыба.
Тогда-то и мелькнула эта мысль, когда я воровато глянул на всех, точно мы с Ланой сговорились сейчас, и удивился, что никто не обратил вниманья, никто вообще не смотрел на голую Лану, блестевшую бедрами и лобком, и вот тогда я схватил секундное ощущенье, что каждый видит другое. Свое. Я будто бы в секунду узнал тайну этого места и, через него, остального, но сразу забыл, только ощущенье, что каждый видит свое, и от этого ощущенья стало смутно, и смутность смешалась со свежим привкусом Ланы, что замерла, уставив на меня черные очки.
Где-то покатило, что

Я обошел строение, и какая-то строительная крошка хрустела под моими каблуками. Я ждал увидеть Дашу, как спросила Лана, в тесном заднем дворе, а увидел огромный заросший сад, густотою похожий на карликовый лес. Я опешил, и ощущение нереальности

Продравшись сквозь заросли малины и колкие ветки молодняка, я вышел к ручью. Даши там не было. Хоть, кажется, я кричал и звал ее, никто не откликался, и не было даже эха, и воздух, казалось, упрятывал звуки.
Я сел на камень, глядя, как журчит ручей. Мне представилось нереальным, что есть фасад здания с бассейном, людьми, с которыми я близок, с моими детьми, Каролинкой, которая бросает камешки...
Здесь, в лесосаду, я отскочил в свою юность, не памятью, а в самой глубине тела, когда их всех никого не было, я же верил что мир устроен не так, как виден.
Накатил кайф. И под кайфом, хоть и в смутной тревоге, я пошел по ручью и вышел к выросту скальных пород, там, где уже виднелась стена. В этих миниатюрных горах, на плоской вершине лежала Даша. Она разделась, как и ее мать, и я изумился удвоению и этой наскальной богине- ребенку, которой без всякого сексуального можно было просто любоваться.
Неслышно появилась Лана, с улыбкой Джоконды, обращенной ко мне. С внезапной досадой я повернулся к ней, но от такой близости в штанах у меня стало деревенеть, а пятерня невольно скользнула по атласу ее талии, ягодиц и завернула в кустистость рыжеватых

Она подалась мягко, ее ладонь легла прямо на мою деревяшку, алхимией тел превращаемую в железо. И стала меня странно толкать, ласково, но упорно, а я удивился такому флирту, пока не допер, что она хочет скрыть нас от Даши за дальними деревьями и кустами сада.
Трава пахла, как скошенная, своим зеленым соком, когда мы упали в нее, и

Лана поцеловала меня в губы, не раскрывая своих, таким упругим бутоном, и такой поцелуй усилил странность, как во сне.
Продолжительность раздробилась на фрагментарность

привычно я вошел в теплую влажность

была такая пещера сокровищ, которая неутомимо проглатывала Аладдина, раз за разом, выплевывая его в бриллиантовых каплях, стекающих

невольно подумал и о 40 разбойниках.
Наверное, было и больше.
Страх, что нас застукают за нашим занятьем, растянул акт, а уже багровый от

третий Лана входила в раж стонала и взвизгивала сжимая чтобы не заво

оттянула вниз отчего еще длинней и тяжелее

длилось уже долго

наконец

Внезапно мне надоело. И этот сладковатый запах лука, и заполированная обыденность... Сучка, она долбилась, как станок. От скуки удав свернулся в мышонка; чтоб не отпасть, я еще поменял позу, с трудом не выпав наружу.
Вид сведенных теперь Ланиных ног и этой третьей конечности между ними взбодрил по-новой, и, заспешив, я погнал без остановок

струйки потекли по ее ногам, блестели на животе, и еще что-то она утерла с лица, я не глянул. Я отстранился и

На хрена оно мне было надо! Я скоренько откатился от Ланы, которая еще тащилась, елозя по траве и ловя меня ногами.
Я так ясно увидел все вокруг - не такой уж и большой сад на заднем дворе этого брошенного дома, неплохо просматриваемый, между прочим, и Гена, и моя жена, и Боб... надо было десять шагов, чтобы пройти сюда, к нам, а Даша, что лежала на скале? - я поводил головой, но не увидел ее, - и Женя, и Каролинка! Я решительно поднялся и, не ощущая близости, из вежливости, помог Лане, и мы, не сговариваясь, разошлись. Странно, но самым сексуальным воспоминанием остался нераскрытый бутон ее поцелуя.
Она вернулась к Даше, и послышались голоса, а я обогнул дом с другой стороны, где наткнулся на вентиляцию, выходящую из-под земли.
После полового акта с Ланой странность всего не исчезла, а умножилась и стала проявляться явью.
Меня поразило, что перед фасадом ничто не изменилось, будто я отсутствовал секунду. Но Гена знал о Лане.
Немного позже он залез в тачку и съехал в бассейн. Лана с Дашей как раз показались из-за угла, а Боб вытаращился на подводную машину и окаменел. - Папа, смоти! - в восторге воскликнула Каролинка, я подбежал к краю

С ужасом я вглядывался, пытаясь различить за стеклом "жигуля" фигуру, и рассмотрел ногу и руку, держащую руль.
Лана закричала звонко, так, что я вздрогнул, и нырнула в бассейн. Казалось впопад, что она голая и в сперме. Она подергала дверцы и постучала в окна, потом всплыла с таким же задорным криком - даром, что ли, сдерживалась - и занырнув, стала плавать вокруг машины, как резвящаяся моржиха.
Высовывала она голову иногда, чтоб покричать еще.
Тут я понял, что все происходящее нереальность. И беспомощно оглянулся на дом. А из дома вышел человек, здоровый, как шкаф, и с такой кремниевой мордой, и встал на веранде, глядя поверх нас. Лана с каждым выныриванием вопила все громче. - Отпускай! - крикнул трубным голосом человек-шкаф кому-то невидимому на горизонте. Боб, видно, тоже понял, что происходит нереальность, потому что попятился к своей машине. Он прыгнул в нее и отъехал так быстро, что эхо трубного гласа еще звучало, когда его затер шум мотора.
В облаке пыли Боб выкатил в ворота, а шкаф повернулся широченной спиной и ушел опять в дом. Все это сопровождалось децибеллами Ланы, пока до меня дошло, что в доме оставалась жена.
Каролина моталась по краю бассейна, догоняя Лану, Женя с опаской смотрела на все из угла веранды, я же пошел в дом, вызволить жену, а крики Ланы расшатывали мои нервы.
В проеме

Оказалось, жена что-то расставляет на полках или снимает - полки тянулись вдоль всей задней стены, а сумрак будто поглощал звуки и крики. Никого больше не было.
На фоне утопления Гены, сумасшествия Ланы, бегства Боба и еще каких-то возникающих и пропадающих рабочих, я сказал жене обыденную фразу, что пора уезжать. Она как-то странно глянула - мимо меня - и приняла с полки какой-то предмет, обхватив его руками.
Я резко сказал, чтоб она поторопилась и привела Женю, я буду во дворе. Выходя, я чуть не упал в люк. Он вел в подвал и был открыт. Вот где исчезали рабочие, подумал я. Выйдя, я понял, что что-то изменилось - не слышно стало криков Ланы, и Каролинки не было. Я бросился к бассейну и увидел только ягодицы и ноги Ланы, вплывающей в подводную трубу. Сердце у меня бешено

обежал вокруг бассейна и сразу метнулся на задний двор, проломился через малинник в саду и увидел Дашу, как и прежде, голую и лежащую на пристенной скале. Я пропрыгнул вокруг дома, мимо подземной трубы - теперь она увенчалась зеленым паром.
Каролина, моя любимица, стояла и кидала камешки в бассейн.
А из бассейна выходил утопленник Гена. Струи воды стекали с него, посмертно он стал крупнее, шире в плечах и в челюсти. Я попятился. Я догнал, что он стал зомби и шел наказать меня за Лану. Но как зомби он шел плохо и промахивался - я шмыгнул к микрухе, как к родному

обнял бы ее, лишь бы повезла, но было не так, она стала еще меньше, превратилась в игрушку, или это иллюзия - я вспомнил зеленый дымок.
Все, что было, не могло быть, и все это дурное место. Но что-то происходило, крохотное колесико микрухи проткнуто ножом, я снимаю его, тороплюсь, а оно совсем ненастоящее и прорезано

Я бегу с ним в дом - может, найду чего-то, а Гена стал посреди двора, наверно, потерял меня. Он мокрый и плотный, точно раздувается помалу.
В доме я перерыл все на полках, и там стояли невозможные предметы каких-то других или прошлых эпох... но ничего полезного для колеса

чтоб втиснуться в игрушечную машинку, годную теперь разве для Kаролинки, моей

я взял за руку Женю, и та послушно пошла за мной и залезла в микруху, и сидела внутри, сжавшись на сиденье, пока я прилаживал колесо

С грохотом облако пыли ворвалось в ворота. Я отпрянул, а тачка Боба, это была она, навернув вокруг бассейна, стала с взвизгом, и из нахлынувшей пыли с ударом двери выскочил Боб с отвратительным и яростным матом.
Я не мог понять. А он метался вокруг тачки и поливал все вокруг.
Даже дутый Гена вроде отвлекся от тяжкого помысла о мне.
Напрягши слух, я начал ловить, что он не смог, не может уехать. Не знаю, какая сила его возвращала. Несмотря на бешенство, он был растерян и смят.
Каролинка прекратила бросать камешки и радостно засмеялась смешному дяде.
Я опять занялся

Я попытался отвлечь жену, собрать всех в машине, но она все шуршала в доме, с досады я попробовал завести мотор, скрючившись у дверцы, я просунул ногу и жал крошечную педальку.
Б-б-б... - провернулся поршень.
Самолет пролетел, расколов небо над нами хрустальным клином.
Я отчаялся. Я откинул капот, и в который раз

Двигателя не было. То есть был, было что-то, но другое. Я же знал свой движок! А этот... Какой-то одинокий цилиндр. Стирлинг?.. Я не представлял, может ли он

Даша вышла из-за дома и начала пронзительно и резко распевать какое-то детское заклинание, как в куски рубила воздух, так что мурашка побежала по телу и зашипела в голове.
Действительность рухнула, как сказал бы Гегель или Фейербах.
Сопротивляясь мучительно, я попытался осознать, может, здесь над нами вели эксперимент, может, этот зеленый дымок, и Даша надышалась им там, в саду. И я, и Лана, и жена. Или

И тогда я вспомнил последнее. Последнее оружие*. Как я читал, пробовал когда-то, был молодым, о загадке Патанджали*, и сел на траву в корявый лотос, ноги послушались с трудом и ломкой.
Я стал дышать плавно, как вода прибывает и сходит, и вспомнил другую жизнь, когда я знал, и я оттуда помог мне, потому что Гена сфокусировался и навелся на меня
Что б это ни было, галюники или Майя (я вспомнил такое слово), чего нет взаправду, оно должно было исчезнуть, чтоб сохранить

Чтоб вернуть всех

Я отпустил взгляд, привычно, как будто вчера
и он разошелся по сторонам и впустил пространство, оно ласково потекло в меня воздушным эликсиром.
Я схватил Гену, он приближался ко мне, и он начал мелькать, исчезал то частями, то весь, но когда что-то крохотное спотыкалось, он опять возникал, все ближе. Я собрал усилие взгляда, мне помог прошлый я, и Гена стерся, исчез из пейзажа, а мир стал плавиться и ломаться, становясь плоским и ярким, как икона, сквозил сквозь него все больший свет.
Я перевожу взгляд не покачнув его не расплескав охватность исчезают звуки исчезает Даша образ маленькой ведьмы напоследок ставши иконным кусками исчезает поляна трава
Я стираю раскрывшего рот в неслышимых матюках уже забыл его имя имя стирается машина с дна бассейна и сам бассейн с въездом и Лана моя давняя подруга единственная любовь где-то в потоках подземной воды стирается микруха и сердце вздрагивает вслед с ней стирается Женя и не вернуть уже в пространстве без времени или времени стирается жена так и не выйдя из дома печальная полная детской любви стирается невидимый сад и дом и трава и земля и небо Каролинка моя любимица бросала камешки и эта доверчивость и нежность и я обливаюсь слезами оттого что ничего нет и не было в даре дурного места я разворачиваю шар взгляда и смеюсь хохочу своей победой я ж не могу исчезнуть я плавлюсь мелькаю ускользая ловлю в прицел и зажигается в обступившей пустоте яростный знак я исчезаю но не могу никак ведь я же это


РЕСТАРТ

Кнопка РЕСТАРТ появилась где-то в середине XIX века (точная дата, как и все, касающееся кнопки, содержится в глубочайшем секрете).
Кнопка РЕСТАРТ предназначена для того, чтобы выигрывать уже проигранную битву.
Владеющий кнопкой способен повторять кампанию многократно, выискивая те единственные удары, что сразят превосходящего противника.
Противника, который не подозревает, не может осознать, что в каждом рестарте снова и снова совершает одинаковые действия, повторением превращаемые из победных в гибельные. Поражение кажется фатальным. Враг - неуязвимым и сокрушительным. Разгром - ошеломляющим.
Примером тому множество сражений, и не только ХХ века, о чем будет сказано ниже.
Многократным рестартом можно довести ситуацию до абсурда, сделать ее невероятной, как случилось с Российской Империей, уничтоженной бандой бродяг.
Любопытно наблюдать действие кнопки рестарта при вторжениях миротворцев в третьи страны, утверждении безобразных и нескончаемых режимов многоличинных демократий, в бесславном провале свободоносных начинаний и футболочной смерти Че Гевары, в обреченности людей и народов, которые не подозревают о существовании кнопки рестарта.
Использование кнопки рестарта могло бы быть незаметным, но небрежность владеющих ею оставляет по себе видимые следы. Так, гибель Титаника оказывается детально описанной в малоизвестном романе за 14 лет до самой катастрофы.
Зная о кнопке рестарта, я, опытным взглядом, различаю ее применение во всем - от Французской Революции и Ватерлоо до падения Рима, в отступлении македонской фаланги и боях столь древних, что кажутся поглощенными бездной, и я достоверно знаю, что кнопка рестарта позволяет перезапускать историю, как одну глобальную битву, с самого начала времен, и она не раз, и не два уже начиналась сызнова.
Пророки и ясновидцы провидели грядущее, лишь вспоминая картины прошедших рестартов. Магия и волшебство, асуры и боги, гора Меру в Гиперборее и Атлантида, титаны и звероголовые, пахтанье океана и Червь-лабиринт, что был когда-то домашним животным, и мгновения дежавю, когда вы вспоминаете вдруг, что это уже было, все, все - обрывки бессчетных рестартов, приведших к одному сегодняшнему дню; и даже вспоминание о Золотом веке - первой, еще ни разу не переигранной реальности, уже стирается в сознании, как тусклый сказочный миф.
То, что я рассказываю вам о кнопке, чрезвычайно опасно, но я считаю это знание настолько важным, что риск одной жизни - ничто в сравнении с предстоящим поражением человечества. К чему оно, я точно не знаю. В соответствии с Божественным замыслом, изложенном в Писании, людство должно батрачить на виноградниках, но я не могу представить монстра, способного сожрать такое количество винограда, даже если давить его на вино или перегонять в спирт…
Неоднократно являлись знающие, как и я теперь, о кнопке рестарта, и пока мы есть, нет окончательного поражения; но каждый раз, когда люди начинают прозревать, благодаря провидцам, что происходит на самом деле, против них применяют кнопку рестарта, и все начинается с начала.
Прискорбно признать, но думаю, что, когда эту краткую рукопись увидит читатель, мир вновь подвергнется перезапуску, и виной очередному концу и началу света буду опять я…