ПРЕМИЯ ЖУРНАЛА РЕЦ 2005

Номинация от журнала "РЕЦ" № 31, 2005
Выпускающие редакторы Владислав Поляковский, Ксения Щербино

Автор: Григорий Дашевский

Биография:
Поэт, переводчик. Родился в 1964 г. Окончил МГУ, преподавал в школе, МГУ, с 1993 г. преподаватель латинского языка в Российском государственном гуманитарном университете. Переводит с английского, французского, немецкого языков филологическую, философскую, художественную литературу. Автор ряда публицистических статей. Опубликованы четыре книги стихов: "Папье-маше" (1994), "Перемена поз" (1997, с параллельными текстами на немецком языке, тираж уничтожен из-за юридических коллизий), "Генрих и Семен" (2000, шорт-лист Премии Андрея Белого), "Дума Иван-чая". Живет в Москве.

Стихотворение "НАРЦИСС" публикуется впервые.

ПАМЯТИ Н.А.КУНА

ОДИССЕЙ У КАЛИПСО (1)

Близкий голос во мгле: Одиссей.
         Он кивает, молчит.
Его руки как будто слабей
         темноты. Он укрыт

темнотою, текущей из глаз
         чьих-то вниз, из глазниц
в узкий и поддающийся паз
         там, поблизости. Лиц

не видать, незаметен пробел
         между нею и им,
словно издали кто-то глядел
         на стан статуи, грим

света снявшей и спящей в тоске
         с тенью, с тенью своей.
И наутро, когда вдалеке -
         моря шум, Одиссей

клонит голову вниз, потому
         что вчера зачерпнул
утлым черепом мглы и ему
         скучен пристальный гул.

Январь 1983

ОДИССЕЙ У КАЛИПСО (2)

Он шел, влача сухою пылью
останки тонкой тени, кроме
которой только холод тыльный
остался утром от проема

ночного в пустоту, как будто
в укрытую от света смерти
плоть, застланную телом, гнутым
согласно снившимся отверстьям

уст, лона, бедрам, ребрам, шее,
ключицам, - так и тень хромая
к суставам праха льнула млея,
души лишь контур сохраняя.

Август 1983

ДАФНА (1)

Свинцовым острием, гонящим
из тела голос, тело - в лес,
пронзенная исчезла в чаще
седых, прямых стволов и здесь

хранима страхом обнаружить
взамен пленившей плоти, чье
сиянье умножалось стужей,
землею твердой и свое

приумножало безразличье
на узком, сумрачном пути
разлучной травли, - только птичью
неуловимость глаз, почти

невидимых, чей молкнет щебет
в ветвях глазниц, и, по живым
ветвям стекая, слезы лепят
кору из льда, но ствол храним

не ею, тонкий стан замкнувшей,
текущей все еще с лица,
а страхом, пронизавшим душу
изнеможенного ловца.

Декабрь 1983

ИКСИОН

Он летит одиноко,
от прозрачного жара,
от назначенной кары
корчится в колесе.
Помнит мнущееся от вздоха
из сиянья, из сумерек одеянье,
облекавшее всех
тонкой тканью.

Голубая и золотая
ткань истлела. Ее изглодали
черви очей,
в небо с лица уползая.
Жар едва ли сейчас горячей
прежней, ранней печали,
жившей в черепе белом -
в расщепленной своей колыбели
и в могиле своей.

След слезы, текущей вдоль лица,
подо льдом мерцал,
отражая ясный блеск,
проникавший сквозь тонкую кожу
сном смеженных небес
в тесноту воздушного белка.

Озаренный явью сон
был пронзен
призраком порожним,
как отверстием зрачка
в облаке из радужных пелен.

Началась весна.
И не пряча веры ранней,
бодрствуя в пещере сна,
он вдыхал и пил зиянье,
а тому была тесна
плоть во льду воспоминаний.

"Чем зорче ты в чужом бреду,
тем легче он тебя морочит.
О, дай, я тоже ночь найду
или откройте небу очи!

Отверзлись небеса, и в щель
забытое вползает пламя,
по граням пепельных вещей
сверкая ветхими огнями.

И я увидел, все в пыли,
лицо, горящее в пустыне:
его черты зрачок прожгли,
моей сетчаткой став отныне,

изнанкой тела огневой,
моею пламенною тенью.
Я заплатил самим собой
за жаркое приобретенье".

Январь-март 1984

ОДИССЕЙ И СИРЕНЫ

По путям воздушным, белым
прогремев, сирены пенье
проникает твердым мелом
в душу в узах слуха, зренья.

Мне невыносима жесткость
голосов, кроящих душу,
я хочу сухого воска -
мягче пустоты и суше,

чем слепые тротуары,
не разбуженные тенью
от мельканья мелких, карих,
воробьиных глаз сирены,

чтобы не крошился с краю
свет чужим и белым слоем
и свобода восковая
засияла тишиною.

Апрель 1984

ОДИССЕЙ И ГЕРМЕС

Посланец неба кроется то в прежних
краях боярышника, опускаясь
развилками вины и темноезжим
путем ствола в укромный, ранний ярус,

то за воздушным слоем отдаленья,
стесненного грядущею грозою.
И облик летуна в тоскливом зреньи
на птичий и божественный раздвоен,

а он не различает: то ли болью,
то ли простором и листвой измятой
искажено лицо того, кто молит:
не раздвигай ветвей, времен зубчатых,

не покидай неровной душной дали,
дай силы в шаткий облик твердо верить,
пока видны отчетливо не стали
твой острый клюв и твои плечи в перьях.

Июнь 1984

ИТАКА

Все ближе ночь. Закат на зданьях чертит
грядущие развалины. Проемы
и окна углубляет. Как водой,
тенями точит камни. Близость смерти
ста облаков блистательному сонму
пророчит. Точно пыли тонкий слой -
на крышах светлые следы провидца,
прочь от чужого будущего к дому
идущего, глотая голос свой,
в лучах которого кровь жирная струится
по латам золотым. Наружу голубые,
сырые внутренности. С плеч
скатились головы большие.
В глубоких ртах умолкла речь.

Зимою замерзают лужи
от зерен ледяных, по образцу
которых на асфальте коченеют.
Так и душе и плоти нужен
проникший плоть и платье и к лицу
приникший свет, которому роднее,
чем им самим, их будущее. Знаки
небывшей жизни выступят наружу,
как ложь сквозь строчки ветхого листа,
в потерю превратится пустота,
чужой песок - в Итаку.

То время, когда некуда идти,
и есть Итака. Если это вечер,
то, значит, вечер есть конец пути.
И рубище, скрывающее плечи
пришедшего, правдивей, чем
о будущем и прошлом речи,
не сказанные им. Никем
не сказанные. Дождь для похорон
на улицах готовит ниши,
уже заросшие травой.
И в длинных лужах видит он:
случайной жертвой неба нищий
висит вниз головой.
Он ростом с облако, размером
с потерянную веру
в то, что придет домой.

Мох, клевер, подорожник
сквозь кости проросли убитых,
и отраженье вложено, как в ножны,
в асфальт и ржавчиной покрыто.

В оконной раме тает белый лед
грядущего. Пустеет тротуар.
И скоро бледнолицый пар
из синего стекла взойдет,
из комнатной волны летейских вод.

Взгляд возвращается к привычным
границам. В ржавых прутьях паутина.
Балконные перила в голубином
помете. Дикий виноград
свисает со стены кирпичной,
обвив похожий на себя шпагат.

Но мне ли, нищему и у чужих дверей
сидящему, сказать: я Одиссей
и я вернулся. Мне ли
сказать: я узнан. Песни пели
плачевные, и нынче льются слезы
по моему лицу. Я позван
облечь все то, что было прежде,
блестящей ледяной одеждой.

И сумерки из окон выдвигают
тяжелый, светлый отраженья ящик
и бледное лицо перебирают,
как связку писем, в пустоте лежащих,
написанных рукою незнакомой.
Ты на Итаке, но еще не дома.

Душа идет домой путями плоти,
одетой в белые лохмотья,
чтобы, придя к небытию,
сказать: я узнаю
и узнана. Оконная вода,
пар заоконных отражений
твердеют не в сияньи льда,
из тайной мысли ставшего явленьем,
а в издавна соседствовавшей раме,
обнявшей жизнь смертельными брегами,
на чьем песке только мои следы,
неровные и полные воды.

Одежда ветхая прочнее прежней жизни.
Разъятого былого очертанья
сшивает ночь, как мертвая вода.
Чужая смерть - зерно твоей отчизны,
растущей из могильных изваяний,
из облаков, застывших навсегда.

Август 1984

НАРЦИСС

Ну что ж, пойдем. И может быть, я встречу
тебя, а ты меня, хоть и сейчас
мы вместе. Мы в одном и том же месте,
которое мне обозначить нечем,
и кто из нас двоих узнает нас?
Наш облик, как и путь наш, неизвестен.

Вот наступает вечер. Небо ищет
в асфальте впадин, заливает их
водой и долго смотрит в тротуары.
Так сумерки, сияя нищей
зарей витрин и парой глаз твоих,
становятся дождем везде и в паре

твоих глаз. Дождь
молчит: ни да,
ни нет. Ну что ж,
пойдем туда,

где Спи спокойно на граните
прочтем или Спокойно спите
без снов и никому не снясь,
где с высоты на вечер пролит
холодный взгляд и небо строит
зеркальный сад и сразу в грязь
сбивает яблоки глазные -
они соскальзывают вниз
и там текут, уже слепые.

И небо бледно, как Нарцисс,
   на ясном дне ручья
лежащий. Он не дышит.
Прозрачная струя
лишь локоны колышет,
   разглаживает дно.

Он и глазевший точно рыбка
из глубины витрин и рытвин
или со дна прозрачных глаз
сошлись на полчаса, на час,
на час-другой сошлись в одно
немое, пасмурное тело
в постели светлой или белой.

Апрель 1983