| ПРЕМИЯ - 2004
| ПРЕМИЯ - 2005
| ПРЕМИЯ - 2007
| ПРЕМИЯ - 2008
| Главная страница

| АВТОРЫ

Тимофей Дунченко
Антон Очиров
Елена Круглова
Евгения Риц
Дмитрий Зернов
Мария Глушкова
Василий Бетаки
Григорий Злотин
Ксения Щербино
Марианна Гейде
Янина Вишневская
Вадим Калинин
Полина Филиппова
Денис Осокин [pdf]
О.Фролов
Валерий Нугатов
Светлана Бодрунова
Юлия Шадрина
Олег Панфил
Сергей Чернышев
Александра Зайцева
Федор Сваровский
Резо Схолия
Сергей Михайлов
Номинация от журнала «РЕЦ» № 37, 2006
Выпускающие редакторы Владислав Поляковский, Ксения Щербино

Автор: Янина Вишневская

Биография:

Прозаик, поэт. Москва. Родилась в 1970 г. Публикации в альманахе «Вавилон», в журнале «Новая Юность», в интернете.



Космическое чувство счастья

Исключение опровергает правило. Здоровый ум делает здоровым тело. Волос долог – ум глубок и оригинален. Слепящий блеск и безотрадная нищета народной мудрости.
И каждый день, каждый погожий летний денек, ненастный осенний, студеный зимний и так далее, в соответствии с круговой порукой времен года, – головная боль, сдобренная парой таблеток кетанова за завтраком и парой феназепама перед сном. Белые круглые горькие близнецы, божественные братцы дуалистических мифов, день и ночь, добро и зло, жизнь и смерть. Шбаланке и Хун-Ахпу. Хорошо вам вместе, а мне хорошо одной.

Лена точным, плавным, привычным жестом касается висков и отдергивает руки, глядя на пальцы удивленно. Четыре-тридцать утра, время спада активности химических процессов в теле. Но ее тело спуталось, сбилось со счета времени, кожа на лице раскалена, а руки остыли.
Клара то и дело пристраивает за уши намеренно барочные, запись к мастеру за неделю, завитки волос цвета молока и меда.
Лена думает, трудно поверить, что Клара еще в прошлую, когда записывалась к мастеру, пятницу хлопотала о нынешней, заведомо однополой, кухонной. Клара думает о Параскеве Пятнице, о еженедельных невольных радениях в тысячах баров, в оставленных семьелюбивым начальством бухгалтериях, в рекламных конторах, в редакциях газет. На заводах, на пароходах. На девичьих кухнях в съемных однушках. В светелках из слоновой кости.
– Цвет называется «слоновая кость», – поясняет Ира, – такой приятный, но совсем не мой, а Леночке бы очень к лицу.
На коробке пудры наклейка из дьютифри, значит, жених Иры опять не угадал. В прошлый раз это были духи, в позапрошлый солнцезащитные очки, а сегодня, возможно, прямо сейчас жених Иры пристраивает в пакет из дьютифри меж бутылкой американского виски и блоком американских сигарет что-нибудь такое же симпатичное, что позже перекочует к Лене. Клара и Лена никогда не видели жениха Иры, но он существует, вот пудра «слоновая кость», вот у Лены духи и очки.
Щеки у Лены зудят и чешутся, проблемы с капиллярным кровоснабжением, она берет дареную пудру не глядя и уходит в ванную, оставляя дверь отворенной. Клара бы сказала – побольше секса, поменьше головы, смести точку опоры немного вниз, – в любой другой день, не сегодня.
У Клары есть чувство такта. Но только в отношении подруг. Хотя сама и разведена вот уже год как.
Хорошо Кларе с ее чувством такта, и особенно, с ее чувством ритма. Утро понедельника, вечер пятницы, летняя распродажа, зимняя распродажа. Год, другой, глядишь – и времени больше нет. Клара умеет определять пока еще текущее время на слух, по шороху любых оказавшихся в поле слуха часов. Когда она вслушивается, она словно обмирает или наоборот, несется с телепортационной скоростью, она выглядит так анахронистично, как будто долго и скрупулезно тренировалась, прежде чем попасть сюда и сейчас. Рано или поздно Клара проколется. Как та враждебно устроенная венерианка из вчерашнего пустякового фильма, которая выдала себя, жуя и куря одновременно. Правило рано или поздно будет опровергнуто исключением. Потому Клара и уступила Лене Павлика год назад на время. Потому и сидит тут как член попечительского совета, как официальный наблюдатель от партии мести и печали, но пока ничем себя не выдает.
– А в одном письме читаю, правда ли, что первым делом на Луне построят луна-парк?
Лена возвращается из ванной умытая и заново напудренная, и глядя на нее, Клара усмехается неожиданно зло и уверенно, словно угадала сокровенную комбинацию в лотерее задним числом. Клара работает в отделе писем журнала мод, но знает про журналы и моды на уровне выпускающего редактора как минимум. Она говорит, с начала месяца ее назначат редактором отдела поэзии в том же журнале, но Лене трудно поверить в это. Лена часто ловит себя на том, что испытывает разного рода трудности в отношение Клары, но, возможно, это ленины трудности, она здесь от партии трудностей.
– Там у него герои отправлены на Луну или на Венеру, не помню, на Титан или, допустим, на планету Крекс-пекс-фекс. Разнополой компанией. Вот они потерпели крушение, прилунились ценой титанических усилий. Потеряли связь с Землей, запасы, жизнь капитана. Вот они разыскали воду чтобы пить, высокопротеиновые клубни чтобы есть и сверхредкое полезное ископаемое, чтобы развивать экономику. И зажили в гармонии. Отличный фантастический роман, таких сто штук в каждом книжном магазине, стотысячным тиражом, А я читаю и не могу отделаться от мысли. Тампоны. Где женщина, помощник капитана, раздобудет на Крекс-пекс-фекс тампоны? Порвет на лоскуты космические карты? Или космонавтки как принцессы, только дышат и поют?
В свободное от чтение самотечных рукописей время Клара и сама писатель. Из тех писателей, что не позволяют звать себя писательницами.
А Лена секретарша, и ей хорошо в ее перламутрово-розовом гетто.
Лена – секретарша, смотрите, сколько букв. Ира – безработная. Когда, наконец, выйдет новый букварь, где среди сталеваров и хлеборобов найдется немного места для безработных? Они такие потные, мускулистые, загорелые, чуть расступаются и дают немного места хрупкой безработной. В черном кожаном и с плетью, к примеру. Продавать запечатанным.
– Маугли может перестать брить щеки и отказаться от набедренной повязки, а как быть госпоже Маугли? Ей необходимо удалять волосы из-под мышек.
Ира перебивает Клару, не давая Лене вступить с обвинениями Клары в гигиенофашизме. Ира практик, ее интересуют подлинные и мнимые преимущества электроэпилятора перед безопасной бритвой. У Иры, бедняги, совсем нет чувства такта, хотя прическа у нее как у воспитанного и доброжелательного щенка. Но как еще ей стричься, если жених ее, судя по всему, женат.
Лена морщит лицо в улыбке. Надо еще выпить, и боль отпустит, а если не отпустит, надо выпить еще.
– Может быть, еще по глоточку? – спрашивает Ира, и Клара разливает остатки дьютифри-ликера по бокалам чехословацкого затуманенного временем хрусталя. К таким бокалам полагается полированный сервант, и он есть у Иры, и сколько бы раз Клара не доставала из его тенистой глубины бокалы, брезгливо сдвигая пыльные, мечта дактилоаналитика, дребезжащие стекла, всякий раз выпадают из стекольных промежутков и ложатся Кларе в ноги школьные ирочкины грамоты, за пионерское, за комсомольское, за все хорошее.
– Ну, за все хорошее, – восклицает Ирочка, в точности как и мама ее Вера Васильевна когда-то восклицала, классная их руководительница, вздымая сладкую, уже позабытого года выпуска, газировку в тех же, еще молодых и прозрачных, чехословацких бокалах, и так же пьет как и мама ее когда-то, торопливо и шумно, за все хорошее не чокаясь.
– Но это же больно! – возвращается Ира к конфликту, причина которого Лене не ясна.
– Не вынуждай меня произносить банальность о взаимозависимости красоты и боли, – парирует Клара.
Ты ее только что произнесла, думает Лена и не успевает взять себя в руки, сглотнуть всхлипы, сморгнуть слезы. Слезы катятся по щекам, по привычному руслу. Все как всегда у Лены, как когда-то во дворе начальной школы на карусели, только скрипу больше: глоток ликера, смазанный вопрос, неоформленная гримаса и слезы, слезы. Облупленная лошадка, подрагивая, замирает в начале маршрута – Павлик, Павлик – и движется дальше, стертая до крови метафора круга, многозначительная как сама жизнь, или смерть, или добро, или зло, или все что угодно.
– Ну что ты, Леночка, это может быть что угодно, – участливо подается в сторону Лены Ира.
Клара торопится сделать глоток, чтобы не срифмовать некстати, и отправляет сливочный ликер не в то горло. Густой алкоголь обжигает бронхи, и вот она уже тонет в кипящем молоке. Думала, окунется, уверена была, и выйдет пуще прежнего, а получается – тонет.
Не нужно было, чтобы он видел то письмо. Но однако же, здравствуй. В предыдущем моем письме я забыла спросить – как поживаешь? Это тест, выбери из двух вариантов: а) хорошо; б) плохо. Ключ к тесту внизу страницы.
Совпадения случаются, случаи совпадают, лорд Гарольд Кингсборо увязывает в стопку десять томов мексиканских древностей, выстраивает в десять колонн потомков Ноя, правит флотом царя Соломона, стыдится долгов. Умирает в долговой тюрьме от сердечных дел. А тут еще мормоны, копи, россыпи, повесть страниц на восемьдесят, не более, и никого у нее не было. И почти ничего. А то, что было, неправдоподобно, нежизнеспособно, вымученно, искусственно, и формально ключ не подходит.
– Тебе хорошо-о-о, – плачет Лена, в голос ревет. У нее хорошее чувство слуха и очень приятный тембр. Плачет, словно верную ноту ищет, сладко, гармонично.
Клара выбирается из-за стола и ставит на огонь чайник со свистком. Клара знает, что делает. Пока она в ванной будет редактировать макияж, чайник вскипит. Потребуется пять минут, не больше. У чайника пронзительный безнадежный журавлиный крик. Плакать при этом чайнике невозможно, просто смешно. Вода клекочет и шипит, стая собралась на краю болота, вожак дает команду, и Клару несет на ту сторону океана, раз и навсегда сдвигает с места, влечет туда, где ее миленький живет. Опережая неотправленное письмо.
Не надо ему было знать про то письмо. Как же он смог узнать?
Клара запирается в ириной ванной со всей возможной тщательностью и выпускает теплую шумную струю из крана. На зеркале у Иры липкий листок-напоминанье. На листке ни слова. Напомните-ка мне, что я должна вспомнить? У Клары дома такие листки на холодильнике, и на каждом со времен аткинсовой диеты надпись «мементо мори». Теперь Аткинс немодный, считают в журнале мод, теперь говорят, его диета больше не нарушает 1й закон термодинамики, ты можешь быть уверен, что твои исчезнувшие калории вывалятся из черной дыры на другом конце галактики.
Поверхность полочки над раковиной чистая, белая, матовая. Сколько раз год назад Клара обнюхивала эту полочку? Она угадывает невидимые следы неведомых дорожек. Я угадаю потаенный смысл с одной понюшки. А вот и не угадала, смотри ответ внизу страницы. Меж тем любая поверхностно образованная сука может тебя упрекнуть в подлоге.
Вчера ночью, пролежав несколько часов вхолостую, без сна, без сигарет, она выходила за сигаретами, и, как и всякий раз, когда выходит за сигаретами, или за минералкой, или собаку прогулять, она поглядела себе в глаза. Как давно она протирала это зеркало? Отражение Павлика еще не остыло в нем, ножи, которые он точил, остры как самурайские клинки, под ковриком в прихожей елочные иголки от прошлого нового года. Не стоило тому письму попадаться Павлику на глаза, Клара даже не успела подыскать что-нибудь себе в оправдание, что-нибудь вроде «я могу все объяснить», а затем всю жизнь потратить на объяснение. Или «это по работе». Или «Лена (Ира) попросила помочь, сама она писем писать не умеет». Или «да, прости, но ничего не было, это просто флирт». Но она предпочла самое худшее, выбрала самые грязные, последние, окончательные слова – «не смей читать чужие письма». И вот, год спустя, глядя в зеркало, она сказала, ну же, будь хорошим, позвони мне. Я даю тебе время, иду за сигаретами, а ты пока позвони мне. Не флиртуй с моим автоответчиком. Равлик-Павлик, высунь рожки. А он взял да и позвонил. Я от Леночки ушел.
Клара глядит на себя в ванной у Иры и видит, как изменилась с момента его звонка. Скулы выострились, щеки пропали под ними, на месте пропажи густые сумрачные тени. Болотная лихорадка в глазах. Губы съедены. Теперь это снова модно, считают в журнале мод. С вечера, как только проснешься, стакан уксуса натощак, что-нибудь стимулирующее, как минимум кофе, затем обезвоживающие танцы, а утром, перед сном порция альтернативного секса. Ее коллеги годами мучают себя режимом, пьют свой собственный сок, чтобы выглядеть так же эффектно, как она сейчас. Так что там с ней случилось? Коварные земляне ее разоблачили?
Помада в тюбике у Клары сломана, смята, раздавлена. Чей телефон она ею записывала? Да так, ничей, не помнит чей. Клуб любителей татуировок, журнал мод делал разворот, Клару отправили с фотографом на подхват. Она заблудилась среди живых картинок-раскрасок, улыбчивых мужчин-птиц и мужчин-змей, среди пестрого оперения, рябой чешуи. Человек – Пернатый Змей вывел ее на воздух, дал свой номер, испортил помаду.
Клара плотно закручивает кран и прислушивается. Ни рыданий, ни птичьего клекота. Ни змеиного шипения, значит, не шепчутся, можно выходить.
Вернувшись, Клара делает еще глоток из своего бокала. Она дышит свободнее, оттого что не пришлось утешать Лену. Она не выносит вида чужих слез. Запаха чужого пота. Вкуса чужой крови, – думает Ира, и смотрит на всякий случай мимо.
Лена поднимает покрасневшие глаза на Клару. Как свежо, ново, необычно Клара выглядит. Не набралась ли она? Пьют они понемногу.
Клара, если напьется, становится такой занудой. Говорит и говорит о пестиках и тычинках, об обволакивающей функции женщины, о женской интуиции, о женской логике, и о тампонах, о тампонах. Каждая пятница как 8 марта. Если ты такая умная, – хочет спросить Лена, – то почему не замужем? Но Лена не спрашивает, у нее есть чувство равновесия. Она всего-то примерно по большому счету день, ну два как в ссоре против клариного года в разводе, но накликать не станет.
– И если возможность быть подвергнутыми сексуальным манипуляциям у обоих полов примерна одинакова, то у женщин, – беспокоится Клара, и Лена, чтобы унять Клару, выпускает из рук бокал. Тот с праздничным, приветственным как будто звоном раскалывается о плитки пола. А для верности Лена всплескивает руками и отправляет следом блюдо с фруктами. Фрукты неловкими необученными мячиками скачут по полу, ищут, где бы спрятаться.
Клара не сводит глаз с яблока, которое укрылось под ее стулом, на границе электрического света и тени. Все фрукты у Иры сегодня среднего рода – яблоки, киви, манго. Это случайное совпадение, думает Клара, или особенность ириной диеты?
Ира уже вскочила и ловит беглецов, и полощет их под краном, и шуршит веником, ссыпает осколки с совка в пакет, и все сразу, во все стороны, что твой жонглер.
– Федорино горе, – качает Ира головой смущенно, словно это она была неаккуратна. И странное дело, вот именно так, с повинной головой, с совком и веником в руках, с яблоками подмышкой, в кухонном ветхом и нечистом фартуке Ира вдруг остро напоминает Лене ту многорукую танцовщицу из павликовой книжки про Индию. Глаза у Лены тотчас высыхают.
Ирочка – дурочка, она думает, что Лена расстроена бегством суррогатного мужа, бывшего мужа Клары, больше, чем расстроена сама Ира. Ира не нашла клариного яблока, счастливца, и Клара может теперь всегда видеть его, если чуть скосит и опустит глаза. Яблоко выглядит кислым.
Ликер подрагивает в кларином бокале, пока Ира укладывает фрукты на новое блюдо. Они уже рассказали друг другу все, что могли или хотели. Остались только охи да вздохи, да эмоционально окрашенные междометия на случай, если посуда бьется. Все, что работает на счастье, все пословицы и поговорки, все хорошо, хотя и все плохо, тошнотворная сегодняшняя рекурсия, переходящая в завтрашнее похмелье. Клара отмечает, как ловко они приучили друг дружку умещать свои пересуды в одну бутылку. Разговор заканчивается одновременно с выпивкой. Но они не встают и не расходятся по домам. Органы их чувств предельно напряжены, ни в сказке сказать, ни на письме изложить, одна надежда на цепляющиеся друг за друга крючьями «С» постскриптумы.
– Вот послушайте, у индейцев киче есть такая сказка, будто среди прочих неудачных попыток сотворения человека – одни утонули, другие превратились в обезьян и разбежались по лесам – против третьих взбунтовались их собственные вещи: горшки, плошки, поварешки.
Лена смотрит на Клару умоляюще.
– Ладно, расскажу, как я в последний раз виделась с Павликом. Не в гастрономе, не в аптеке, не в кино, а в зоомагазине. Мне поводок нужен был новый, взамен того, что Гарольд сгрыз.
– Сплетенный из девичьих волос? – уточняет Лена, она уже почти весела. – Нет ничего крепче?
Чертов женский бог Мокошь, питается чужой жизнью как вата впитывает кровь, ничего не выделяя взамен.
– Как раз стопроцентная синтетика, то, чего Гарольд терпеть не может, а значит не разгрызет. Отсчитываю деньги и ищу кассу. Замечаю консультанта, он приближается неторопливо, оглядывает посетителей, со снисхождением и нежностью одновременно. Улыбка такая специальная – чем я могу вас осчастливить? Повелитель поводков и собачьих подстилок. Я подхожу. Скажите, будьте добры, где тут у вас… И вдруг вижу, это Павлик.
Глаза у Лены горят сухой недоброй радостью.
– Ну и?!.. – нетерпеливо подрагивает веником в руке Ира. Бедняжка, она ждет выводов, нуждается в толкованиях, надеется на ключ в конце страницы.
– Ну что «ну и»? У него теперь тоже есть щенок.
Лена смеется, впервые за вечер.
Социолог из журнала мод утверждает, что девяносто мужчин из ста разводятся, узнав об измене жены. И только тридцать женщин из ста, оставленных по этой причине, действительно изменяли.
– Допустим, ты считаешь, тебе больно, очень больно. Допустим, ты не можешь владеть мужчиной, не заплатив за него. Перетерпи по-настоящему сильную боль, и тогда ты его выкупишь.
– Это твои киче советуют?
– Это данные опросов, если хочешь.
– Из твоего журнала?
– Забудь о моем журнале, мы говорим сейчас о твоем.
– И что же мне делать?
– На выбор: а) не пытайся его вернуть б) вырви свое сердце в) татуировку пойди сделай. Телефончик дать? На лопатке, говорят, больнее всего. Гораздо больнее, чем электроэпиляция.
– «Не забуду мать родную?»
– Или «Павлик навсегда».
– Да пошел он!
Лена хохочет звонко и свободно, с полной отдачей, совсем как недавно плакала. Смеется и встряхивает вороными своими волосами. Голова ее не болит.
Хорошо Лене, у нее такие волосы блестящие, пусть и крашенные, кожа чистая как первый от сотворения земли снег. Как же она уродлива в сравнении с Леной, волосы, кожа, ногти. Линяющая дворовая сучка. Как же она Лене скажет, что Павлик не вернется? Спит Павлик пока что в кухне на раскладушке, если не в командировке по нуждам новой должности, как сегодня. Но когда вернется из командировки, рубашки свои сложит в стиральную машину поверх ее белья. Значит, придется подвинуть на полке шампуни, чтобы дать место павликовым кремам для бритья, уступить половину шкафа его костюмам, освободить ящик серванта для его бумаг. Закладывать в кофеварку двойную порцию. Быстрее справляться в ванной, на кухне, в комнате, и вообще, поворачиваться, поворачиваться. Сделать для Павлика дубликат ключа. Насчет боли – это красиво, конечно, как же она некрасива на фоне Клары. Ну что уж теперь локти кусать. Ведь у нее есть чувство счастья.
– Смотрите-ка, выпивка кончилась, – наконец замечает Лена
Слушай внимательно, велит себе Ира, будь внимательна, в отличие от Лены, и осторожна, по контрасту с Кларой, анализируй, синтезируй, не попадайся на мелочах. Они, конечно, красавицы, но красоты их истлеют, а тебе, дорогуша, жить вечно. У тебя чувство счастья, а если будешь хорошей, то рядом с тобой спасутся и Лена, и Клара. В определенном, особенном, потаённом смысле ты отвечаешь за них, ты для них пастырь. Их чувство ритма, чувство такта, чувство стиля да твое чувство счастья – да вы лес на войну подымете. Если вдруг война.



л у н н ы й ц и к л

* * *

Дни робких трав
он требовал воды
он звал ее по имени
он пробовал руками
давить на землю
чтоб проступили высохшие океаны
и сухость этих рук сжигала травы
за вдох до выпадения росы
дни равномерных выдохов
дни прозрачных глаз
уложенных со вкусом на белых
потрескавшихся блюдах лиц



* * *

Не спи скажи луна
дыра от твоей сигареты
в черном нейлоновом теле ночь
от ночи растет
скажи звезды
гвозди шляпки булавки головки
в местах проколов роса
смягчает жестокость подушек
скажи еще чай и может быть
даже сахар
об остальном
не спи



* * *

Ничего нет
пока темнота море
есть чужое беззвездное небо
шершавое нёбо
хранящее привкус кофейный море море
нет воды избивающей берег
нет алой воды стоящей
в прибрежных пещерах
нет направлений на концах которых всегда
земля земля
ничего и не будет
я умела быть ржавчиной
но ты для жука-древоточца


* * *

Последние трамваи
увозят свет
и столяр спит и слесарь
темноты сырое тесто липнет
к зубам
и пекарь спит
к зубам и к телу
не сдвинуться
остаться здесь
начинкой
и сторож спит
подрагивая колотушкой
стрелять на шорох
к декабрю опавших
одежд
и спят их псы цепные
непроизвольно семя извергая
лишь пограничник
лишь таинственно и нежно
мерцает в небе вифлеема
первый искусственный спутник