| ПРЕМИЯ - 2004
| ПРЕМИЯ - 2005
| ПРЕМИЯ - 2007
| ПРЕМИЯ - 2008
| Главная страница

| АВТОРЫ

Тимофей Дунченко
Антон Очиров
Елена Круглова
Евгения Риц
Дмитрий Зернов
Мария Глушкова
Василий Бетаки
Григорий Злотин
Ксения Щербино
Марианна Гейде
Янина Вишневская
Вадим Калинин
Полина Филиппова
Денис Осокин [pdf]
О.Фролов
Валерий Нугатов
Светлана Бодрунова
Юлия Шадрина
Олег Панфил
Сергей Чернышев
Александра Зайцева
Федор Сваровский
Резо Схолия
Сергей Михайлов
Номинация от журнала «РЕЦ» № 40, 2006
Выпускающие редакторы Василий Бородин, Сергей Чегра

Автор: Олег Панфил

Биография:

Поэт, публиковался в Альманахе «Новой камеры хранения».
ЖЖ http://silversh.livejournal.com



варварские элегии и др.


до и после войны

...любить
до и после войны, за дождем, –
отразившись в воде, набежавшей в каску,
коснуться темени. Бледнея зрачком
от белого света, в позвоночник
впустив соловьев, я губами узнаю
карту свободы, как ночью
наощупь мерцание мая
слышу, где я родился двадцать
семь лет назад, чтобы видеть тебя, как никто
не видел тебя. Мне плевать на рассвет и закат наций,
на иллюстрирующую Иоанна Б. страну, –
я вернулся, чтоб, открывая окно
в ночь, когда зацветают акации,
успеть к предпоследнему твоему сну...



пятая варварская элегия

в начале осени это было.
мы стояли, обнявшись, под водопадом.
плакало и смеялось твое тело.
мое семя потопом смыло.
крик твоего ужаса и счастья взмывал и падал,
разбивался водной пылью, и пело
время об ограде сада
божьего, и кто-то с пылу
перепрыгнул через, – куда? откуда?

дальше время молчало.

дальше – великие облака,
грозная бронза заката,
камни орлиного гнезда
над долиной пурпурного леса.

то был
безжалостный запах свободы.
ищи теперь его,
ищи.



* * *

...и пару снов поймал движеньем глаз,
как в августе парят пушинки
чертополоха, едва вращаясь
над водой проточной, и вдруг,
подхвачены невидимого током,
мгновенно приближаются, затмив
округу всю, и редкая дорога,
которую найти и не мечтал,
уже – перед тобой, и ты с нее
и не сходил, а остальное –
только снилось...



семнадцатая варварская элегия

кто напишет о снах, о беге ветров в сияющей бездне
крон ночных? Он горел, этот тополь огромный
во тьме за окном, будто внутри был спрятан закат.
Я или кто? смотрел каждой ночью, прижавшись к стеклу,
как струились, качались, реяли, разлетались
бронзой горящей линии света, пузырьки и лоскутья света, –
каждой ночью видел, а потом позабыл.

Четверть века спустя я вспомнил,
но не знаю, кто расскажет
о запахе снов в городках,
затерянных в вечных холмах,
о знаках судьбы, об облаке света,
каждой ночью стоявшем над домом,
о заброшенных лунных каменоломнях,
о свете великом ночном,
из которого виден, как в щелку,
безмятежный и спелый
свет полдня.

Кто напишет о снах,
о медленном ветре над трещиной улиц,
о каждом закате,
о встрече одной…



собачий бог

собачий бог
расстегнет ошейники,
и сердце ломанется вон,
опять становясь сердцем, –
за ворота – цепенеть
от бесконечности без Хозяина.

ужасающая печаль.
цунами одиночества
поденок, не угадавших
желание фонаря,
ссущего светом.

встроенная билокация пепла.

мама! вытащи из моих ушей ложь,
вытряхни из головы
эту фальшивую монетку!!!



* * *

хрусти костями, как бы сын, –
как сон на площади дождя, –
брезент – плащам, вода – босым,
вина – двумерности вождя.
и репродукторы гусынь
заворожили без стыда.

лови глазами пар и дым,
как бегства медленный урок
туда, где новые сады
здесь опрокинуты, – нырок
с той стороны размытых строк,
сквозь слой воды или войны,
или вины, когда курок
в такт нажимает странный рок.



четырнадцатая варварская элегия

под дымкой золотой, под небом, под одессой
я книгу отложил. внизу сменилось море
за время двух страниц. наверное, – подумал я, – уже ни здесь и
ни там, ни где угодно и не угодно, ни позже и не вскоре
мы не увидимся с тобой.
и в тот же миг
лазурный мотылек к солоноватой карте
моей ладони правой вдруг приник.
с палевых его подкрылок шесть пурпурных
черным обведенных глаз
взглянули на меня. А через миг
он улетел, сверкнув прозрачной пылью.


какие сроки нам с тобою сократили?
каких? пространств упал на нас с тобою блик
за дымкой золотой, за небом, за одессой…



восьмая варварская элегия

Летучий
ароматный свет –
полоска после жеста!

Меня не мучает ностальгия,
но
как вылечиться ото лжи,
которой всех потчует юность?

Теперь бы я поостерегся тех,
кто с мелкой улыбкой соучастия –
отводя глаза –
спешат втихаря извозить
вкрадчивой жижей со-жалений,
поделиться бесплатным
сыром поддакивания,
подсунуть пакостные сласти,
начиненные
наркозом бессилья,
я поостерегся бы тех, кто шепчет: «Ты же – наш! Ты такой же!» –
рабов,
вербующих дальше рабов.

Поостерегся бы я и господ
с их разрывными пулями ненависти,
с их крысоловками зависти,
с их типа золотым сиянием,
с бичами их подневольной силы,
поймавшей сердца их как героин,
с их равнодушием
людоедов сытых.

Но все голодны, всегда голодны.

О, господа и рабы, нанизанные за макушки,
как соленые бычки,
на нить одну и ту же,
кто нами закусывает
свое ежедневное пиво?

Нет ни господ, ни рабов.
Есть что-то, жрущее всех,
и редкая птица
долетает до середины жизни,
не скормив из себя то,
без чего потом стыдно жить,
то, что пытаются заменить
искусством
вовремя отвести глаза.


Фильтр бы сложить
и пустить сквозь него
всю мою жизнь, –
чтоб мой след потеряли
сложносочиненная ложь,
трудноуловимая хищь,
слаборазличимая грязь,
сложноподчиненный угар,
трудноотделимая смерть.


Сложил бы я фильтр
из белого известняка
и белого песка,
и на выходе
попрощался бы
с дикими чужаками,
с властелинами мыслей,
с охотниками за желаниями,
с хуеплетами слов
и их позитивным мышлением,
непротиворечиво-говняным,
как и взор их.

Прощайте ж, мои дорогие!

Лишь земля любви моей
и то, что нельзя
взять с собой,
растворятся в моей крови.



девятая варварская элегия

когда ты уходишь,
возвращается смерть.

тем летом
я в аптеке купил себе скальпель,
и долго медлил
перед тем как купить и лекарство,
от которого кровь
не будет больше
сворачиваться.

ноги мои узнавали счастье ,
когда я шел к тебе.

руки мои узнавали радость,
когда я трогал тебя.

и теперь глаза мои узнали вечность,
где мы гуляем с тобой
по ночным улицам
снов.



четвертая варварская элегия

Сматывай обратно свое кино –
черное серебро –
сматывай удочки из вод
с золотыми
взрывами рыб.

Жизнь не есть сон –
она есть такой шведский стол,
где, пока ты ешь,
что-то съедает тебя
и тихо шарит
в твоих карманах.

И за тебя никто
не разорвет
лживые сети ухода,
и единственная нить,
которая останется живой,
приведет тебя сюда –
на землю,
где темно и свежо,
где неизвестность –
единственная
милость мироздания.

Здесь, на земле,
двадцать семь лет назад,
стоя на неосвещенном шоссе,
под деревом и звездами
ты вынул, вслушиваясь
в далекий смех девушек,
над гладью ночного озера
скользящий; сжав бедра,
становишься серебристым облаком, –
бескрайний шелест листвы
над головой, кренящиеся
огни взлета, – путь
из многих кремней
и кремешков, – ты один –
и это единственное,
что никогда
не проходит.



Живописец Цзы Ян, мастер тигров

в ночь первого полнолуния бескрайней весны,
во времена цветущей черешни –
ее теней прозрачных –
глядя на реку в отдалении,
вдруг узнает, что он – никто
из тех, кого он знал или хотя бы
мог ожидать,

а затем, переходя в сон,
почти проснулся
там, но вздрагивает,
вспомнив, что никто,
но все-таки проснулся,
и думает: откуда
приходит жизнь? темя
чует острие
невообразимого клыка.

свеча горит и освещает сферу
ни большую, ни меньшую,
чем может осветить.

стоит прозрачно золото в деревьях сада.

неуловимое перемещает тьму.



* * *

сегодня ночью
сверчок темнеет
во дворе августа.
за любым твоим взглядом в зеркало
таится смерть.

помнишь, кто говорит?
то, что Наперсточник
прячет ни под одним из трех
наперстков? даль раскручивает
взгляд из глазниц.



перекати-доля

всего несколько нитей – чувств
( одно, как известно, к тебе –
до конца и дальше) с уже разомкнутым
контуром –
вот эта свобода такая,
похеру от чего, а – для
чего?-тоже не очень
уже волнует,
а – эта вот легкость
и нехватательность, прямота –
почти звереныша, опрятная намагниченность
и темная мудрость
ничьего-не-спасения,
как перекати-поле светилось
в осенних сумерках
детства,
развязывается – ошалевший
от ожидания
узелок за затылком

к выходу ток электрической тьмы
сквозанул



* * *

серебряный орел
над летом пролетел
вот ветер его крыл
так медленно пропал

на этот раз прошел
остался тела мел
и проблески воды
известняка и скал

но кто-нибудь не сыт
он кто-нибудь из нас
хотелось покурить
красиво помолчать

так медленно задул
в нас ветер его крыл
серебряный орел
над летом пролетел



тринадцатая варварская элегия


той весной дули такие! ветра –
развеялось все –
осталась голая память:
о том, что
во мне есть нечто,
не связанное теми, кого я люблю,
или теми, кто любит меня,
и не связанное теми,
кому я похер,
не связанное ни будущим,
ни прошлым,
не связанное ни богом, ни дьяволом,
ни вечностью, ни смертью, –
есть нечто,
и с этим ничего не поделать.



черный танец

жизнь вблизи пахнет
как идет снег
перед рассветом
у двери приоткрытой

тот кто приходит – уходит

послушай,
кроме этого нет ничего
и огромно оно
больше чем знаешь и просишь

нет ничего
кроме настоящего
где сердце на черном
танцует по-черному

и в вышине
ниххера
а – звенит
и нет ничего
кроме двери приоткрытой



Двойные письма отсюда

... спросил, как мне его рассказы.
хули читать мне Боулза, – никаких новостей.
мне ведь так и было всегда –
воздух полон опасных бритв,
ветер гонит сор
по вокзалу ночей,
– ровно так же в любом другом и каждом, да,
каждом месте земли, и это не вирт,
а так и есть – чужой в чужом , и до сих пор.
ничего такого в этом. никаких таких
центров всего – хиросима на всю
сетчатку, рана на все мозги.
потому что и не было нихх,
ничего, кроме пузырьков
снов человечьих тысячи лет, –
пленочка пузырьков –
единственная броня безумного судна –
светляки на корме плывущей в ни зги
плоской земли .

эээ... поэтому для меня оказалось уместным
скрасить свое время здесь
охотой –
за вещами, которых нетЪ! и не может быть
здесь,
но они, блятть, есть!
есть!)




двойные письма отсюда

из-за угла
осенью тянет
уже.

дымки.
осы.

пушинки чертополоха
вращаются на лету.


«здесь-и-сейчас», как и любая другая
синтаксическая команда,
закладывет
по старинке жизнь
– в ломбард.

отложенная,
она прекрасна,
как наряды женщин

лишь для того,
чтобы сфотографироваться при случае.
для кого?
ну, знаешь, эти фото – с таким
выражением лица
– спеСиальным –
вдаль.
для кого? для кого? для кого?:-)

«ничто так не укрепляет веру в человечество,
как предоплата»:-)



двойные письма отсюда

не помню, писал ли тебе об этом?
ну, неважно.
а так –
на плоской земле, моя радость –
на донышке лета,
и есть! есть, конечно, во всем этом скрытый
кайф –
чувствовать себя перезрелым абрикосом на ветке, –
незачем шевелиться,
все равно подует и шмякнет
о землю вместе с гнильцой блаародной,
но – пффффф!!!!!!
жарко.

однородность ворсинок света
хоть и роится над новым магнитом ,
но изъясняться (пару лет, как здесь бандиты
стали так говорить, представь: «изъясняться
»:) –
в рифму
по-прежнему не желает
эта новая однородность.

новая последовательность
никак не соскочит
с верлибра
, – нет ему сносу).
в химии боевых отравляющих веществ
подобные вещи называются ИНКАПАСИТАНТЫ,

от латинского, что ли? корня «мочь»
с отрицательной приставкой «ин».
а еще в этом слове возможен корень «кап» –
«голова, глава» . с той же отрицательной
приставкой). что вполне,
вполне, да, актуально
в отсутствие хрен маме знает какого
центра всего



двойные письма отсюда

и на завтра обещан дождь
и он
опять пройдет над пригородами
но не здесь


здесь
безмятежность
двурушничает,
будто за кулисами
все уже
сторговались

на полмира затишье
как это бывает
за три месяца
до того как станет
известен еще один
пакт рибентропа-молотова

ммлятть,
какие скрипнут ворота?
какая собака выдаст?
когда эти боги
нажрутся
дымом свиных шашлыков:)



двойные письма отсюда 11
vrttualsushi



когда я вижу во френдленте
название
виртуальной еды
из сырой рыбы
иногда вспоминаю
давний сон
о купании в океане

меня было двое

один –
тот что был слева –
до дрожи хотел плескаться
и плавать среди живородящих
серебристых рыб мелководья
и это – все
чего он хотел

а другой –
справа –
также – до судорог –
хотел только ловить руками
и тут же
жрать-жрать-жрать
сырыми
прямо воде
не отходя от кассы
он хотел только этого

один не помнил о другом

я был то целиком слева
то полностью справа

какое-то цунами
вынесло меня
оттуда
когда я вдруг увидел
этих двух мудаков
одновременно



двойные письма отсюда 3

тут крик стрижей как скрип уключин
лодки, которую отвязывают
лишь на ночь,
да.
что еще?


военная форма линяла быстро,
как ветер уносит пепел
сигарет.
а кто? успевает пожить
торопливо
пробуя вкус этой речи
бездумной легкой
страшной будущей древней



одиннадцатая варварская элегия

помнишь ли марево странных времен,
как круги на полуденной глади воды замирают,
этот голод, тоску – в вышине
увидеть хоть пару птиц,
улетающих на фиг отсюда?


время приходит
и время проходит.
вода убывает в водопроводе.
под подоконником – лаз муравьев.

осталось немного любви и тревоги,
будто опять пересмотрены сроки
и дальние песни поют,
и проходят
вдоль ночи твоей, кишинев,
к
и
ш
и
н
е
в,
ки
ши
нев...



* * *

о любви
и волшебных ногах
о прохладном дожде этой кожи
и был еще запах
но я слишком много курю с тех пор
и – не помню

футболка на пляже
улыбка в тени

глазурь неба
в мелких трещинках

оранжевый
подъезжает автобус

над страной начинался август



десятая варварская элегия

вчера я читал тонкие книжки стихов
людей моего возраста.
удивило количество ностальгии
по этой возне в подъездах,
подглядыванию в раздевалках
и проч. песенок. лебединых?
вроде рановато.
наверное, просто тоска
по открытости паха,
по струнам и струям
силы тугой
электрической
и ямам воздушным
между телом и тем,
что было
ближе чем дальше.

как ты в германии?
надеюсь, никто из них
ничем на меня не походит. золотая,
желаю тебе найти
что-то действительно другое.

потому что, – как бывает трудно выбросить
заезженный cd, –
так же действительно трудно
бросить
все кости собакам,
а бисер – свиньям скормить,
но иначе не выманить из себя
ни собак, ни свиней,
не забыв и всех мышек в придачу
для оранжевых кошек.

помнишь ли ты
огромную белую птицу,
выплывшую из света
фонарей
под балконом девятого этажа,
перед тем, как мы ушли с тобой
в родительскую спальню?
будто плыла она на большой воде
под нами.

опрятная мудрость юности
делала точными наши жесты.

ты улыбаешься,
сидя на корточках у стены,
кисти скрестив на коленях.

и теперь,
когда вечером я уставляюсь в будущее,
я не чувствую там ничего,
о чем бы хотел беспокоиться:
середина чьей-то жизни,
проход или просвет в какой-то гряде,
пустота за просветом.



песни туземцев. псевдоварварская элегия

...и жизнь моя все так же коротка.
у золотой дороги нет обочин.
пока мы пели, в небе кто-то точный
вращал, не возвращая, облака.

и жизнь моя все так же коротка.
сиянье дней летит меж крыльев ночи,
так и мой глаз – не возвращенья хочет,
а воли – без причин, без седока.

у золотой дороги нет обочин,
и нет в ней нежности короче, чем твоя.
в сиянье бездны бытия
меняя ход, судьба рокочет.

пока мы пели, в небе кто-то точный
следил, как внятностью живых
мерцали время и кадык,
по вОлнам отправляя почту.

вращал, не возвращая, облака
тот, кто никто. так током тайны
чего во мне касается случайно
твоя родная дальняя рука?

вращал, не возвращая облака,
пока мы пели, в небе кто-то точный.
у золотой дороги нет обочин.
и жизнь моя все так же коротка.



* * *

...о Всех Чужих, о празднике, в котором
открылось вспомнить их, узнать,
медового восполнить провалы света
в будущее их возвращенья. там повтором –
залог невыносимо нежный, горький
жизни дальней. отражают воды летом
ничто. сбываются дороги,
сокрытые за тайной темноты
в начале расставанья и печали.

и вот вернулись все чужие. на пороге
свет ничейный. «не бойся темноты.
послушай сказку, укрой получше ноги» –
потом проходит сон, как и в начале



* * *

это будет давно,
это будто во тьме
долгой памяти шепот извне,
рябь золотая на пустоте – мы приближались к земле,
где живем мы, покуда любим.