| ПРЕМИЯ - 2004
| ПРЕМИЯ - 2005
| ПРЕМИЯ - 2006
| ПРЕМИЯ - 2008
| Главная страница

| АВТОРЫ

Тимофей Дунченко
Аня Логвинова
Ксения Щербино
Маруся Климова
Евгений Ракович
Олег Юрьев
Павел Гольдин
Сергей Круглов
Виктор Полещук
Doxie
Николай Караев
Лариса Йоонас
Ника Скандиака
Юрий Цаплин
Мария Вирхов
Елена Генерозова
Александр Грачев
Ольга Нечаева
Номинация от журнала «РЕЦ» № 44, 2007
Выпускающие редакторы Арсений Ровинский, Федор Сваровский


Автор: Виктор Полещук

Биография:
Родился в 1957 г. в Оренбургской области. Окончил Литературный институт. Жил в Душанбе, работал ответственным секретарем журнала «Памир». В результате гражданской войны в Таджикистане вынужден был переселиться в Краснодарский край, где живет сейчас (г. Гулькевичи). Публиковал стихи и переводы с персидского, таджикского, румынского, словацкого, болгарского, украинского и других языков в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Арион», «Звезда Востока» и др. Участник московских фестивалей верлибра и коллективного сборника нового русского верлибра «Время Икс» (1989 г.).



Франсуа Вийон XX

О Франсуа Вийоне известно немного:
до нашего времени дошли сведения,
что он был отпетый негодяй и грабил церкви.
После одного такого грабежа и убийства
он, дожидаясь допроса, просидел пять месяцев
в каменной комнатушке в полной темноте.
Тогда преступников накачивали водой при малом допросе
и увечили при большом.
Но Вийон пришел на суд целым.
Затем его бросили в подземную тюрьму
с дырой посередке для трупов и других отходов.
Время от времени осужденным кидали хлеб
и спускали на веревке сосуд с водой.
Там он просидел шесть месяцев с мая по октябрь,
что в два с лишним раза превышает срок жизни тех зека,
которые находились рядом.
Освободили его по приказу Людовика XI,
чьи подвиги Вийон воспел.
Далее следы поэта теряются.
Историю комментирует Димитрий Панин,
проведший в сталинских лагерях шестнадцать лет.
«Зная милые нравы преступного мира,
я останавливаюсь на следующей версии.
К Вийону епископы отнеслись снисходительно,
так как не хотели стать врагами королю,
к которому воззвал урка.
Когда бандиты бежали с Воркуты,
они брали с собой овцу – «политика»,
чтобы в пути его убить и изжарить.
Думаю, такими же путями Вийон дотянул до октября,
поедая сокамерников.
Но выйдя на свободу, он перешел в разряд сук
и был уничтожен – будто канул в воду.
Один факт, что Вийон два раза пережил тех несчастных,
что сидели рядом, говорит сам за себя.
Вот и все объяснение
в свете нашего опыта».



Бабье лето

Фарфоровая голубка,
охраняющая сундук,
черно-белый телевизор и помятую куклу,
поглядывает на нас с подоконника,
нахохлилась,
кажется, вот-вот взлетит.
Вечер.
Беседа катится как широкая река –
с волнами воспоминаний,
неожиданностей и чудес.
Ежевика наша, слава Богу, имеет величину с орех –
а правда, что славяне произошли от смешения
амазонок и скифов?
В соседский крольчатник на той неделе залетела
шаровая молния – а какого цвета канделябры
в нашем кабинете?
В прошлом веке, известно, монахи прокопали
подземный ход под рекой – вот так и живем:
муж умер, зять сбежал, а сыновей нет.
Бабье лето в разгаре. Облако, обмакнувшись
в желтую краску, опускается к траве. Обагренный
листвою туман вздымается в небо.
Фарфоровый ангел подлетает к райцентру,
складывает крылья,
и с самого-самого зенита
низвергается вниз, чтобы сесть рядом с нами и пить чай.
С его лучистого оперения падают капли росы,
веранда сияет.



Экономика пути

Одноногий человек идет по дороге.
Из пункта А в пункт Б.
И думает: «Удивительный край – Таджикистан!
Анаша продается рубль закрутка,
в чайхане можно переночевать
под тем же паласом, на котором спал днем,
рикши бегом возят пассажиров,
в сентябре тридцать градусов тепла».
Одноногий человек – бухгалтер районного центра Яван,
живет в глинобитной кибитке метр на два,
проводит регулярные ревизии бюджетных средств
и прекрасно знает что сколько стоит:
суп с гуляшем 20 рублей,
порция пельменей (5-6 штук) 15 рублей,
килограмм хлеба 3 рубля 20 копеек,
литр молока 3 рубля,
килограмм картошки 8 рублей,
мешок кизяка 30 рублей,
часы «Победа» (женские) 600 рублей,
рубашка из поплина 200 рублей,
хлопчатобумажный костюм 150 рублей,
ведро воды 5 копеек,
бутылка арака 25 рублей 50 копеек,
переплет документов 1 см2 – 5 рублей,
проект коровника – 13 тысяч рублей,
кладка печи 13 тысяч рублей.
Его оклад 640, судьи 790,
прокурора 950, киномеханика 350 рублей.
Лето 1952 года. Жара. Единственное место у нас,
где растут деревья, – двор военкомата.
Но вход туда запрещен.
По ночам с потолка в постель падают скорпионы.
Председатель обращается с колхозниками с помощью камчи*.
Отремонтировать ручные часы некому.
Суфа – это глиняные нары.
Одноногий человек идет по пыльной дороге
и сочиняет письмо товарищу Н. А. Булганину:
«Дорогой товарищ Булганин!
Как работник финансов со стажем хотел бы внести рациональное
предложение в усовершенствование порядка сельхозналога для
улучшения общего механизма социалистического хозяйства.
Прошу узаконить сбор подписей и один чек на весь колхоз.
В итоге они в расчете, а райфинотдел имеет право перечислять
учреждениям.
С заботой по процветанию социалистической Родины
инспектор по бюджету Яванского райфинотдела
С.А.Кокошин».
Одноногий человек идет по дороге.
Костыль впился под мышку,
кожа пятки как кожа крокодила,
чикль-дыкль,
чикль-дыкль,
чикль-дыкль.
Жарища,
как будто тащишь солнце на горбу.
Речка с утробным гулом
толкает подводные камни.
Скоро Яван.
А там что?
Ссыльная татарка взяла воду из следа копыта заварить чай,
оказалось, что моча коровы.
Пожарный Шевченко стреляет в горах кабанов
и продает по знакомству по 30 рублей за кило.
Кандидат в депутаты Верховного Совета
поэт Мирзо Турсун-заде
снимает на вечер клуб,
и все желающие смотрят кино.
Сторож дизельной станции Жора Колозоркин
свихнулся от курения анаши
и бродит в лохмотьях по улицам Ленина и Сталина.
В феврале видели, как с севера на юг от горы до горы
пролетел огненный шар
величиной с лунный диск.
Одноногий человек идет по дороге.
Из Орджоникидзеабада до перевала Чормазак
он доехал на цистерне бензовоза,
а до места добирается пешком.
На его лице улыбка сменяет думу, дума улыбку,
в руке подарки – новые сандалеты сыну
и штапельный платок с кисточками жене.



Соприсущность

Пьяный Фомин на берегу Вахша,
штормовка жестяная от соли,
не снять, всюду комары.
«В последнем кадре моего фильма поэт
Худойдод-заде едет на осле».
«На каком?» «На обыкновенном».
«Христос, что ли?» «Нет».
Духота. Воздух трескается.
Вахш несёт глиняные воды.
В стационаре биологов
мы пили спирт из грелки,
и он попахивал резиной. Горели свечи.
Симонов с Ельцовой
почему-то уединились в палатке.
Сияли такие солёные звёзды,
стояла такая здоровая тишина,
что было слышно, как плещутся сазаны.
В заповеднике «Тигровая балка»
даже песок белый от соли.
Вдруг появились сторожа-туркмены:
«Кто вас прислал сюда?»
Мы их изгнали.
«Потом я заснял кабана в озере,
нет, поросёнка».
«Хрю-хрю». «Кроме шуток».
На следующий день мы были у Ораза.
Русского мальчика усыновили туркмены,
и он стал мусульманином.
Я долго стоял в сарае,
где выводились шелковичные черви.
Портвейн был тёплым.
«Это та самая Мальцева,
которая с Сапожковым?»
«Зачем об этом вспоминать?»
«Да я не об этом».
Нары у самого ручья.
Мы откинулись на подушки
и рассмеялись соловью.
Кто не созерцал на Востоке –
кулик в своём болоте.
Вечером битый час мучались
с саксаулом.
Фомин снова полночи
блуждал с фотоаппаратом по тугая’м,
к чему-то прислушивался, ждал.
Был один в громадной тьме,
но хорошо знал, что не один.
Кандидат наук Крымова
спала в комнате по соседству.
Что ничего не значило.
Я покурил, кашлянул два раза,
хлопнул комара на шее и лёг спать.
Стоял симфонический покой.
Эра лежала у ног.
Цвёл, гудел, проявлялся мир.
Падали с ярким звоном звёзды.
Существовали рыбы с горящими глазами.
Давно всё понимали змеи.
Орлы, дикобразы, вараны. Шакалы.
Но чего-то искали.
«Очень близко слышал вой.
Приходили пожрать». «Но струсили?»
«Благодари, что не укусили за пятку».
«Хм».
Зачем мы приехали сюда,
смешно сказать:
отбирать образцы растений для ВДНХ.



Послевоенное

Тогда ты уехала в Гулькевичи,
а я остался в Душанбе продавать дом.
Сколько добра накопила покойная матушка,
а мне пришлось отдавать за бесценок!
Мрак.
В Таджикистане шла гражданская война,
по вечерам слышны выстрелы,
бесцеремонные патрули шмонают всех подряд.
Контейнерная станции пуста –
кто и как договаривается об отправке –
тайна за семью печатями.
Прапорщик угрюмо сплюнул сигарету:
«Заварил кашу горбатенький...»
Город в блокаде: железнодорожного сообщения нет,
почта не работает.
Я звонил тебе почти каждый день,
и ты спрашивала, есть ли у меня теплые вещи.
– Да, есть, – отвечал я.
Я ходил на аэровокзал и отдавал свои письма пассажирам –
опустить в ящик в Москве или Оренбурге.
Пришли, наконец, два твоих послания:
я не мог жить без тебя.
Между делом прохватила дизентерия –
провалялся неделю в больнице
на голодной пайке –
в это время окольным путем ушел багаж,
в основном, книги.
Я еще не знал, что деньги, вырученные за дом,
съест инфляция.
По приезде я был дик, угрюм и молчалив.
Ты взглянула на меня и сказала:
– Тебе лучше сбрить усы.
Лучше – так лучше.
О самом страшном, что осталось позади,
я умалчиваю.
Я боюсь избитых фраз,
мелкой хляби,
ничтожных сантиментов на фоне скалы горя.
Быть может, тогда я тебе показался грязным льдом,
но ты задним числом простишь меня.
Просто за время эвакуации
я разучился улыбаться.
Но я не желаю быть и твердокаменным,
помня, сколько в тебе верности, боли и игры.
Ты доверяла мне, и у меня падало сердце,
что я не гож к этой детской самоотдаче,
я, которого самого надо отхаживать.
Славная русачка, ты не ищешь выгод
в лабиринтах отношений,
фальшь для тебя – проказа мира,
тебя целит лишь подлинное.
Я до сих пор заучиваю уроки
твоей маниакальной чистоты.
Я тогда приехал
с изодранной душой.
Мы тихо говорили за столом,
смотрели в глаза друг другу,
и теплая вода убежала из ванны.



Троица

Впервые я его увидел на целине.
Наутро его фуфайка примерзла к стенке вагона,
так что отдирать пришлось с мясом.
Однажды с помощью металлических кошек
он взобрался на телеграфный столб
и взлетел в космос.
Говорили (а кто?),
что совхозный чудак там и нашел свое место.
Особенно его невзлюбила наша рота.
Салага мочился, когда его повело от усталости в сторону,
но он-таки прислонился к елке
и справил нужду
до конца.
Под левым глазом у него красовался фук,
а над пилоткой горел все тот же неугасающий нимб.
Открытое партийное собрание конструкторского бюро
было прервано из-за того, что новый кандидат наук,
не обращая внимания на докладчика,
выводил взглядом на противоположной стене
неоновые цветы.
Но это не было засчитано за открытие.
Да, да, мы его видели – то шагающим в полночь по карнизу,
то запряженным в полдень в асфальтовый каток,
в толпе и на пустыре, зимой и летом,
под крышей и на улице,
но он все время грозно и неукоризненно,
властно и безвольно
молчал и молчал, молчал и молчал, –
пока мы на всю мощь включали фары в степи
и сбивали людей с огромными рогами на головах,
дарили третьей и четвертой жене по килограмму конфет
и оставляли одних на морозном полустанке,
надевали поверх брюк фиговый листок
и торговали среди площади порнухой –
да мало ли чего мы не делали...



Другой лик

снился мне сон
Федора Михайловича расстреляли
нет Преступления и наказания
нет Идиота
нет Братьев Карамазовых
нет Бесов революции
Пророк не только предсказывает будущее
он формирует его
Нарочный с помилованием опоздал
и Достоевского расстреляли
Каких великих откровений
лишилось человечество!
Сколько страданий
миновало его!
Христос тихо прошел по Земле
Великий Инквизитор без лишнего шума
взял власть над миром
все сыты все довольны

Снился мне сон
Федор Михайлович воскрес
Что делать? – бежала к нему
с криками толпа
Он сквозь обритое лицо
тихо улыбался
и говорил:
Мы воскресаем в другом лике
теперь я простой фрезеровщик
завода Уралэлектромотор
Что делать? – кричала толпа
Точить деталь, – отвечал он