| ПРЕМИЯ - 2004
| ПРЕМИЯ - 2005
| ПРЕМИЯ - 2006
| ПРЕМИЯ - 2007
| Главная страница

| АВТОРЫ

Леонид Костюков
Станислав Львовский
Ксения Щербино
Константин Кравцов
Алексей Кубрик
Мара Маланова
Андрей Хаданович
Сергей Жадан
Василий Бородин
Евгения Суслова
Юлия Тишковская
Андрей Моль
Евгения Риц
Федор Сваровский
Борис Херсонский
Андрей Поляков
Ника Скандиака
Борис Херсонский | Премия журнала «Рец»-2008
Номинация от журнала «РЕЦ» № 54, 2008.
Выпускающий редактор Павел Гольдин.


Автор: Борис Херсонский

Биография:
Окончил Одесский медицинский институт. Заведует кафедрой клинической психологии Одесского национального университета, автор ряда научных монографий в области психологии и психиатрии. Публикации в журналах «Арион», «Воздух», «Крещатик», «Новый мир», «Октябрь», «Слово\Word», «Новый берег», «Интерпоэзия», «Новое литературное обозрение». Книги стихов – «Восьмая доля» (Одесса: Одесский вестник, 1993), «Книга Хвалений. Переложение Псалмов Давидовых» (Одесса: Богомыслие, 1994), «Вне ограды» (Одесса, 1995), «Поэзия на рубеже двух заветов. Псалмы и оды Соломона» (Одесса: Богомыслие, 1996), «Семейный архив» (Одесса, 1997), «Post Printum» (Одесса, 1998), «Запретный город» (Одесса, 1999), «Там и тогда» (Одесса: Друк, 2000), «Свиток» (Одесса, 2002), «Нарисуй человечка» (Одесса: Печатный дом, 2005), «Глаголы прошедшего времени» (Одесса: Негоциант, 2006), «Семейный архив. Стихи» (М.: Новое литературное обозрение, 2006), «Вне ограды» (М.: Наука, 2008), «Площадка под застройку» (М.: Новое литературное обозрение, 2008). Шорт-лист Премии Андрея Белого (2007). Стипендиат Фонда Бродского (2008).



Беженцы

1.

Беженцы, сгрудившиеся на привокзальной площади
в ожидании хоть какого-нибудь состава,
в направлении «хоть куда-нибудь, но поскорей».

Плоский купол делает огромный серый вокзал
похожим на византийский храм или мечеть,
не хватает креста или минаретов по углам.

Статуи рабочих, колхозников, солдат и матросов
пришлось бы убрать в любом случае.

Пришлые люди страшнее, чем прошлые годы.

Вот девушка, сидящая на огромном узле
смотрит в круглое зеркальце на то единственное,
что сохранилось от прежнего мира –
на свое собственное лицо.

2.

Местные ходят кругами, смотрят на чужаков,
как на пластмассовых ящеров или рогатых жуков.

Ишь, понаехали на чужие хлеба и гроба,
тем, кто не нужен там, нечего делать тут.
Собирают корки-окурки в картонные короба.
Годы идут. Горбятся старцы. Дети растут.

Ишь, взгромоздились на чемоданы и на узлы,
Глядят в репродуктор на телеграфном столбе.
Местные люди добры. Пришлые люди злы.
Человек в себе страшнее, чем вещь в себе.



***

Вот, почему-то вспомнилось:
год шестьдесят восьмой.
Клуб железнодорожников, иначе «железка»,
мы там играли на танцах,
играли ужасно,
но можно было попрыгать. А что еще нужно?

Я мучил клавиши. На барабанах
играл Жовнирук. Серый стоял с гитарой
и пел, как умел, битлов.

Однажды кожа на барабане
лопнула, лоскут завернулся, и я увидел
ряды черных еврейских букв.

Поняно. Свиток Торы
пустили в дело – «хвалите Его во тимпанех и лице,
хвалите Его на струнных и органе».

Электроорган «Юность», так это убоище называлось.

А я все смотрел на пергамент, лицо мое, вероятно,
было не слишком веселым. Не огорчайся! –
сказал Жовнирук, – за час перетянем,
чего-чего а такого добра (он говорил о свитке)
здесь хватает!

Понятно, «железка» была синагогой.
Сто раз смотрел на здание, но не видел.
А мог бы догадаться с первого раза.

Мы играли там еще месяц,
стояли на сцене, а в зале тряслись ребята
и, что важно, девушки. На плакате
было написано что-то хорошее о комсомоле.

Потом наших избили, забрали гитару,
я сразу упал, меня попинали ногами,
но так, вполсилы, Серый сопротивлялся,
ему и досталось. Дрались мы не лучше,
чем играли и пели. Хвалите Его на кимвалах!

На звонких кимвалах хвалите Его,
на звучных кимвалах хвалите Его!



***

Той весною дети ели пробившуюся траву
и умирали с пучком зеленой травы во рту.
Безоблачное небо поддерживало на плаву
сотни тысяч душ, переступивших черту.
Рядом с ними аэропланы тревожили синеву,
и белые корабли стояли в порту.

Сверху пилотам и душам была видна
скорее карта страны, чем сама страна.

Реки меняли течение. Отступали леса.
Труд-чародей повсюду творил чудеса.
Достигали неба жерла фабричных труб.
Не повернуть колесо Истории вспять!
История шла вперед, но споткнувшись о детский труп,
замирала, и снова – шла, и спотыкалась опять.

Живые смотрели вперед и глаза их были ясны.
Им жить-поживать, да добра наживать.

И мертвые были счастливы, что дожили до этой весны,
и напоследок успели молодую траву пожевать.



***

Не грусти,не печалься, не стой у окна, сквозит,
будет болеть спина, говорю, не стой у окна,
небо сплошь затянуло, дождичек моросит,
Боже, что за весна, что за весна!

Что за город, Господи, валят деревья, огромные пни,
грудою ветки, стволы распилены на куски,
что за дни, Господи, что за дни,
темнеет в глазах, ломит виски

Ибо всякое древо, что не приносит плода
срубают, бросают в огонь, пока не сгорит дотла.
Если бы дерево знало, что попадет туда,
сплошь бы покрылось плодами страха, вины, стыда...

Мерно скребет асфальт дворницкая метла.



Вариации на тему Йейтса

ПЛАВАНЬЕ В ВИЗАНТИЮ


1. Тема

Нет царства для старца. Молодняк по углам
обнимает друг дружку. То же – скопления птах,
вымирающие поколенья, лепет, щебет, бедлам,
в реках – форель, в море – макрель, грязь или прах,
плоть или рыба, спешащая по делам
уходящего лета: зачатье, рожденье, слезы на похоронах.
Пойманный в сеть ощущений, я рассуждать бы не стал,
какой монумент ум, лишенный возраста, поставил на пьедестал.

1. Вариация

Нет царства для старца. Но в каждом царстве дома
для старцев, там за порогом тьма,
возраста нет у искалеченного ума.

Единственный выход – пуститься в плавание, вода
растворяет все, пора вытаскивать невода.

Встревоженная макрель сбивается в серебрянные шары,
акулы бы рыб щадили, если бы были добры,
тем, кто стар, пора выходить из игры.

Колесо мирозданья, цепляясь за колесо
истории или сансары, как при игре в серсо,
крутится на фаллическом плотном штырьке.

Господь просит цыганку погадать по руке.

Цыганка глядит на линию вечности, ногтем ведет поперёк,
говорит ему то, что сам Он миру предрёк.

2. Тема

Старец почти ничто , подобен пугалу у ворот,
рваной тряпке, воодруженной на шест, если душа не
хлопнет в ладоши, не топнет, в голос не запоет,
как всякий старьевщик в драном саване, ибо мне
не хватает певческой школы, тут просто пение без нот,
памятник собственному величию, поставленный в стороне.
Потому-то я пересек морские миры и страна
пресветлая, золотая Византия уже видна.

2. Вариация

Переваливаясь с ноги на ногу, опираясь на жердь,
как Сфинкс говорил Эдипу, вечер на трех ногах,
мать в постели, отец в гробу, легкая смерть
на дороге, есть время поговорить о богах,
их сварах, любви и ревности, прежде чем слепота
не поразит мудреца. Мир не тот и старость не та.

А душа все поет и хлопает в ладошки скачет; ей
дела нет до тела до нескольких дней,
которые ей остались, пока Господня рука
не остановит на трех ногах скачущего мозгляка.

Никогда не любил Византию. Ее царей, куполов,
сперва ослепленных, потом отсеченных голов.

3. Тема

О мудрецы, стоящие в святом Господнем огне,
словно выложенные золотой мозаикой на стене,
выйдите из огня, закрутитесь волчком в окне
станьте искусными певчими, спойте мне,
истребите похотью одержимое сердце мое,
спешащее к смерти, как любое зверье,
не знающее, что такое небытие. Меня приберет
мною созданная вечность, завершившаяся в свой черед.

3. Вариация

Никогда не любил Византию. Всегда любил
ее песнопенья, мозаики, звон кадил,
глазастых святых, держащих храмы в руках,
начало Премудрости – Божий страх,
конец Премудрости – людское бесстрашие. Вот
Премудрость созда себе дом на семи столпах,
стоит на площади, в гости людей зовет,
стоит, нагая, рукой прикрывая пах.

Русские вывезли из Византии все то, что там
куда-то годилось – музыку, веру, икону и расставили по местам.

4. Тема

Покинув природу, мне уже никогда не вернуть
телесный облик из плоти и крови, скорей сгодится металл,
кованый греческим ювелиром,скань или эмаль. Взглянуть
на это чудо рискнет Император, пока в дремоту не впал,
можно присесть отдохнуть, собираясь в путь,
на золотых ветвях и петь, пока дышать не устал
вельможам и дамам святой страны Византия о том,
что навек ушло, навек уходит или уйдет потом.

4. Вариация

Никогда не любил морских путешествий. Лодка казалась мне
черным жуком, лежащим на выпуклой плотной спине,
гребущим черными лапами по лазурной волне.

Не любил морских путешествий. Для чего теперь я плыву,
привязанный к мачте, кажется, наяву,
слыша пенье сирен, а у гребцов в уши залит
воск, и они не слышат, а у меня болит
вера, но сирены уже давно обращены
в веру Христову. Они крешены, прощены,
золотые кресты горят между белых крыл,
под которыми Верный верных своих сокрыл.

На пути в Византию даже сирены поют в унисон
гимны Пречистой Деве, погружаясь в последний сон.