Рафаэль Левчин
ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ТЕКСТ и другие идиллии (VI)
(продолжение).
...– Похоже. Что ж, последний поступок должен быть лучшим поступком. Попробуй превратить свой проигрыш – в выигрыш, недостатки своего положения –в преимущества. Нет света – но зато ты не можешь шевельнуться. А это значит...
«Значит, мне легче собраться!»
– Молодец. Чему-то всё-таки научился. Впрочем, Карлос тоже научился было...
«Что с ним сделали?»
– Не отвлекайся, тебе это сейчас совершенно ни к чему. Соберись. Соберись. Если ты сумеешь увидеть голубое небо, чистое голубое небо – ты уйдёшь отсюда... чистое голубое небо... чистое голубое небо...
Хавьер собрался. Это он умел.
В темноте, положим, этого было недостаточно, но он сделал, что мог.
И он увидел небо. Перед плотно зажмуренными глазами поплыла голубизна. Голубизна без края. Радостная летняя голубизна.
И он понял, что поднимается в эту голубизну и что сейчас будет свободен...
Но в момент, когда он понял это, он увидел краем глаза веточку. Зелёную веточку с блестящими, точно восковыми листьями.
Он всё-таки не смог, не сумел собраться так, как необходимо было!
Медленно-медленно, невыносимо медленно он стал падать обратно, и в этом растянувшемся на столетия, на тысячелетия падении единственным утешением ему было сознание, что падает он не в ловушку, из которой вырвался, что молодчики Носатого найдут только его холодное тело, что он...
Но куда он попадёт, он не знал и только боялся, что сознание его исчезнет, и понимал, что как раз этот страх и способствует такому исходу, и чем больше понимал, тем больше боялся. Страх всё-таки оказался сильнее его...
……………………………………………………………………………………………..
Он оглянулся.
Так и есть – выход из манускриптеки исчез, как и не было.
Он не испугался, такое случалось постоянно. Это как игра. Рано или поздно выход вновь возникнет, там... или там... Не бывало ещё, чтобы в стене не появилась вдруг дверь – совсем не там, где на неё думаешь!..
Остальные листки были чистыми, только на самом последнем -- другими чернилами, почти неразборчиво:
Взгляните, как мы хорошо поём,
как мы великолепно предаём,
как наших крыльев радостный окрас
страшней в ночи пульсирующих трасс!
...Вот и сейчас -- ты ищешь точных слов,
ты молишься своим полубогам,
а памятью твоею правит кровь,
она уходит в землю по ногам.
И, как всегда, торгует кровью ложь,
блестя, как заражённая вода.
Ты снова здесь.
Ты снова предаёшь,
к предательству прикован навсегда...
И СПРОСИТЬ НЕ У КОГО
Девочка не сказала мне своего имени.
Выпытывал я так и эдак, да бестолку.
Не враз дошла до меня истина – у них не было имён. Ни у кого.
Они звали друг друга по родству: «мать», «сестра», «дочь», «бабка». Звали и по приметам: «высокая», «носатая», «хромая», «бледная», «глазастая»... а то и по иным ещё признакам: «злая», «молчунья», «прожора», «хохотунья»...
Прозвания не становились именами, могли легко сменяться. Не превращалась «хохотунья« в Хохотунью, не закреплялась кличка – завтра ведь могли уже звать её «большеротой» либо же «губастой»...
Девочку же звали кто как: «худая», «малая», «скороногая»...
Я прозвал её Девочкой. А моё имя она освоить так и не сумела. Звала меня просто: «Ты».
Когда получше вызнал я их язык, поведала она мне такое, чего уж не ожидал я услышать: не первым мужчиной-с-моря был я на острове. Такое случалось, оказывается, и ранее, даже не столь уж и редко. Последний случай Девочка помнила хорошо, хоть и была тогда ещё ребёнком. Тот корабль не утонул, его выбросило волнами на скалы у северной оконечности острова. Все, кто был на нём, остались живы, только ослабели после борьбы с бурей. Женщины, прячась в прибрежных зарослях, подкрались и набросились на них. Те, едва живыми выползшие на сушу, ошеломленные, и не пробовали сопротивляться. На каждого мужчину пришлось по десятку и более женщин, они поволокли бедняг вглубь острова и беспрерывно побуждали их к новым утехам...
Не сдержался я тут, полюбопытствовав, на что же годны-то были измученные полуутопленники. Но не поняла меня Девочка, по всему видать было. Не ведала она, что мужчина – не всегда мужчина. Особливо уразумел я это, как продолжила она рассказ свой: не давая приплывшим отдыха, более сильные женщины отнимали мужчин у слабейших, и мужчины, один за другим, умирали от истощения. Но и мёртвыми не пренебрегали женщины, бросались на трупы, не обращая внимания на зловоние. И... от трупов были зачаты дети, только родились они мёртвыми. Но, может, и не от трупов, а от последнего из мужчин, который пережил прочих и ещё несколько дней был жив, хотя говорить уж не мог...
Тут вдруг засмеялся я, хотя мне ли было смеяться над этим рассказом; засмеялась и Девочка, неведомо чему, засмеялась и продолжила...
Женщины оставили разложившиеся тела лишь тогда, когда в них черви кишеть стали. А кости ещё долго белели на северном берегу и у тропок тайных...
– Было ли оружие у тех пришельцев? – полюбопытствовал я.
– Не было, – уверенно ответила Девочка. – На корабле, может. Но на берег не взяли. Сами едва двигались.
– Стало быть, не викинги то были. Викинг и полумёртвый с оружием не расстался бы...
Тут же и прикусил язык я: а сам-то?..
Мы сидели на обрыве, свесив ноги. Море расстилалось внизу, перед нами, вокруг, гладкое, блескучее. Ни паруса, ни чёрточки. Ничего. Ничего вдали, ничего и вблизи. Хоть бы какой кораблик появился у этих берегов, хоть малый кнорре, и подобрал бы меня. Меня и Девочку...
А за спинами нашими сверкал зеленью и красными скалами остров. Тефра – так называли его женщины. Девушки же никак его не называли. Заметил я уж давно, что изрядно различаются язык девушек и язык женщин – и слов запас у девушек поменее, и говорят отрывистей. Быть может, старух язык был ещё инаковей, но со старухами я не встречался почти что – да и не рвался встретиться.
Что означало слово это, «Тефра»? Кто мог дать мне ответ? Женщины не знали или же не хотели говорить. Да они почти и не говорили со мною.
Лето вокруг нас было жарким, солнечные лучи ласкали кожу. Четверо женщин, нагих вовсе, но не расстающихся с оружием своим смехотворным, прошли мимо нас. Рассмеялись, оглянувшись.
Давно в прошлом был ужас того слепящего дня на берегу, толпы, ног и беспамятства. Не растоптали меня, не окончилась жизнь моя тем несчастным пришельцам подобно потому лишь, что и тут вмешались девушки. Удалось им – Девочке прежде всего – убедить как-то женщин, что меня стоит поберечь и что лучше порядка в этом деле ничего и не придумать.
Теперь дни мои были поделены поровну. С утра приходила ко мне одна из женщин – каждый день другая, только по одной в день, не более. Я не больно-то спешил запоминать их в лицо – но вскорости волей-неволей навострился различать, ибо все вели себя по-своему. «Молчунья» пела что-то, не разжимая губ, пела, прижимаясь ко мне горячим смуглым телом, но всегда отворачивая лицо своё, пела, пока судорогой не встряхивало её, после чего вставала она и уходила, не сказав ни слова и всё так же отворачивая лицо. «Злая» вдруг становилась ласково-плаксивой, причитала невразумительно, гладила меня, норовя иной раз ущипнуть ощутимо. А «бледная» отчаянно, молча накидывалась на меня, её руки, бёдра, губы и ноги быстро двигались, дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы... Были такие, кому вроде бы хотелось поскорее отделаться от меня, всем своим видом показывавшие, что нипочём не пришли бы вовсе, больно надо, но уж ладно, коли уж все... Но были и такие, кто желал утеху в весёло-страшную игру превратить, – придя, становились на четвереньки и требовали знаками, до слов не снисходя, чтобы я догонял их, на четвереньках же, а догнав, овладевал бы с рычанием и стоном, дикому зверю подобно. Были негромко плачущие, шепчущие имена и ласковые слова, не ко мне обращённые; были ненавидящие, были...
А вечером – то же, только с девушками. Но об этом не стану рассказывать. Нет.
Ночью же делил я ложе с Девочкой.
Но делил, к ней не прикасаясь.
Так порешила она. Спокойно засыпала рядом, а я ворочался, приподнимался, пытаясь разглядеть получше побледневшие во сне точёные черты, знакомый шрам, дрогнувшие вдруг, точно в улыбке, губы. Только теперь начал я понимать, каким может быть желание. Как знать, может, это и помогло мне сохранить силу для ежеутренних и ежевечерних моих трудов. Это, а вовсе не корень травы какой-то неведомой, даденный мне Девочкой с указанием жевать его...
– Что значит – «Тефра»? – спросил я.
Недоуменно глянула она:
– Тефра – это Тефра.
Стало быть, забыто было значение слова этого. Забыто, забыто...
Я попробовал вспомнить название места, где я родился. Но не получалось. Точно всегда жил я здесь, на острове с непонятным названием, рядом с девушкой по имени Девочка...
Я положил руку ей на плечо, ладонь скользнула по коже шелковистой. Не отстранилась Девочка, но и ничем не дала понять, что не неприятно ей моё прикосновение. Её маленькие груди были так близко, и я, помедлив чуть, накрыл их ладонями.
Девочка улыбнулась и, взяв мои руки в свои, отвела их.
Рядом с нею показался я себе таким неуклюжим, как тот преогромный дромунд, на который напал драккар наш перед той самой треклятой бурей...
Где-то я уже видел этот жест, эту улыбку... где же, где?!.
.........................................................................................................................
На следующем листке была цветная картинка в ярких, наивных красках.
Изображён на ней был человек, босой и полуголый, в рубахе до колен, сползшей с плеча. Весь он был какой-то встрёпанный, мрачно-отчаянный, тёмный – возможно, оттого что на него бросали тень густые высокие кусты и какое-то неясное здание в правом углу картинки. Над человеком зависла в полёте тоненькая голая женщина, юная и смеющаяся (впрочем, лица её почти и видно не было из-за распущенных оранжевых волос). Вокруг не взвихрился не то широкий шарф, не то узкий плащ, алого цвета, закрывая живот, бёдра и часть левой ноги, зато удивительно красивая грудь была обнажена и являлась, пожалуй, композиционным центром картинки: сюда были устремлены и взгляд человека, и невидимый источник света, да и тёмные облака на заднем плане сгрудились так, чтобы подчеркнуть белизну кожи. В одной руке летящая держала что-то вроде колеса с четырьмя спицами, и эта небольшая, но массивная и, сразу видать, крепкая штуковина наводила на мысль об оружии; в другой – длинный расширяющийся сосуд, из которого сыпались небольшие округлые предметы или существа. Скорее всё же существа – они как будто отталкивали друг друга, торопясь выбраться из сосуда. еловек, жадно глядящий на грудь женщины, подставлял руки с какой-то синей тряпкой, пытаясь поймать хоть парочку этих существ, но они пролетали мимо.
На заднем плане громоздились большие дома с арками, колоннами и куполами.
Под картинкой стояли четыре строки:
HIC LIBER EST fuck off cool hackerUS,
QUE SCRIPSIT, SIT BENEDICTUS.
QUI SCRIPSIT HUNC LIBRUM,
COLLOCETUR IN PARADISUM.
Он не понимал, что означает эта надпись, но начертания букв были странно знакомы.
Он оглянулся.
Дверь, как и ожидал, появилась. Но радости от того было немного – это была типичная ложная дверь.
Он достаточно хорошо научился различать ложные двери среди множества дверей Сферы. А уж в манискриптеке ложные нагло лезли в глаза роскошью линий, переливами полутонов, какими-то загадочными («для галош» – всплыло непонятное...) приспособлениями внизу и, прежде всего, тяжёлыми, то блистающими, то зеленоватыми бронзовыми ручками в виде львиных голов, из пастей которых свисали змеи, кусающие себя за хвосты, или в виде цветов, или в виде оленьих рогов (олень бывает благородный, северный, карликовый, олень-цветок и вампир-олень), а то ещё в виде шаров или сложных двойных спиралей. Они (в смысле, двери) открывались и закрывались, поворачиваясь на петлях со скрипом, с душераздирающими повизгиваниями, за ними виднелись анфилады и залы... и это было то же самое, что пейзажики за окном. Настоящая дверь –металлический полуовал, уходящий в стену и открывающий коридор, вступая в который невозможно не наклонить голову. Хотя он вовсе не обязательно ниже человеческого роста.
Дверь медленно приоткрылась. На этот раз пока не видно, что там, за ней. Да лучше и не смотреть, если хочешь, чтобы она быстрей исчезла, уступив место и время настоящей. Это уж так всегда – чем к ним внимательней, тем дольше они существуют, как бы питаясь вниманием...
Дверь открылась пошире, и группа... пять, нет, шесть бесшумных фигур... прошествовала в глубину зала, освещённого зеленоватым светом, с пересверками, точно в подводной глубине. Комбинезоны цвета слоновой кости (не надо напрягаться, не надо! невозможно – значит, и не нужно вспоминать...), такого же цвета колпаки закрывают лица. Идут след в след с небольшим интервалом. Надо только не смотреть, и всё будет путём.
Надо только не смотреть... не смотреть...
А если они настоящие? Те самые другие люди? Ведь так просто выйти в эту дверь и пойти за ними. Идут медленно, догнать можно... Тронуть за плечо, сказать...
Что сказать?
Кому?!
Он закрыл глаза.
Собрался уже вбросить, не глядя, манускрипт обратно в ячейку. Но, как всегда, сперва всё же глянул. И даже почти не удивился увиденному – и такое уже бывало.
Реже, правда, чем ложные двери, но всё же довольно часто.
Картинка исчезла. Исчезла и подпись под ней, и весь предыдущий текст, относящийся, несомненно, к фрагментам манускрипта 013. Вместо него были отрывки давно известного, в зубах навязшего манускрипта 7000 Ц, известного также под названием «Манускрипта двенадцати врат»:
« НАЧИНАЙ РАБОТУ ПРИ ЗАКАТЕ СОЛНЦА, КОГДА КРАСНЫЙ МУЖ И БЕЛАЯ ЖЕНА СОЕДИНЯЮТСЯ В ДУХЕ ЖИЗНИ... С ЗАПАДА ПРОДВИГАЙСЯ СКВОЗЬ СУМЕРКИ НА СЕВЕР, РАЗДЕЛИ МУЖА И ЖЕНУ МЕЖДУ... ПРЕВРАТИ ВОДУ В ЧЁРНУЮ ЗЕМЛЮ, ПОДНИМИСЬ ЧЕРЕЗ РАЗНЫЕ ЦВЕТА К ВОСТОКУ, ГДЕ ПОЛНАЯ ЛУНА, ЗЕМЛЯ И ВОДА ПРЕВРАЩАЮТСЯ В ВОЗДУХ, МРАК ИСЧЕЗАЕТ И ЗАПАД – НАЧАЛО ПРАКТИКИ, ВОСТОК – НАЧАЛО ТЕОРИИ; НАЧАЛО РАЗРУШЕНИЯ НАХОДИТСЯ МЕЖДУ ВОСТОКОМ И ЗАПАДОМ...»
«Не слабо линяет Нольтринадцатый», – подумал он и усмехнулся почти
радостно: слэнговые клише возникали в мозгу всё реже.
Жаль, конечно, хотелось показать фрагмент ей.
Ничего, не смертельно. Попадётся снова, рано или поздно.
Рано... не смертельно... или поздно...
Не все клише – архетипы, но все архетипы – клише. Впору сказать, что грядет сдвиг по фазе в полный рост. Бояться не надо ни дождя, ни ада. Для того, вероятно, и существует реальность – или то, что выдаёт себя за неё, – чтобы её разрушать. Это, в конце концов, очень по-человечески. Просто быть в реальности – всегда недостаточно. Непременно надо... понять... познать... в библейском смысле... деконструировать... алгеброй агонию... то есть алхимию...
Текст тем временем снова изменился. Теперь это были полустёртые рунообразные царапины на пластинках (кора? пластик?), невнятно повествующие о том, что уицраоры обитают в энрофах, смежных со шрастрами, а Гаттунгр в неприступном Дигме всё ещё повторяет своё: «Нет!», впивая силы из...
Но откуда впивает силы неуёмный Гаттунгр, ему было вовсе неинтересно, и он так и не узнал этого никогда, отбросив текст, тут же исправно поглощённый ячейкой.
Скорей бы настоящая дверь... коридор...
Ему очень захотелось увидеть её.
«С самого детства мой отец преодолел в себе все без исключения плотские желания», – гордо заявляет глупец из манускрипта 4416 АХ, на что ему резонно возражают: «В таком случае, откуда же ты-то взялся?".
Что до него, то он не задавался вопросом, откуда он здесь взялся, – он был здесь всегда. То есть сколько себя помнил. А вот сколько помнил – тут можно было спорить (с кем?). Иногда ему казалось, что очень давно уже была комната с четырьмя окнами в стенах, с послушно исчезающей мебелью, с питалками... и водой!.. были коридоры, иногда открывающиеся в абсолютно пустые комнаты, где не хотелось задерживаться... была манускриптека, составлявшая, должно быть, гордость Машины (если, конечно, предположить, что Машине не чужда гордость),.. да, манускриптека, собрание бесчисленных рукописей, заботливо пронумерованных и рассортированных, адский труд! А то, что в руки они даются не по порядку, что куски, относящиеся к 013, приходится искать днями (а может, месяцами – кто способен измерить время?), – так это уж несовершенство ищущего. Ведь упорядоченность с точки зрения того, кто ищет, совсем не обязательно совпадает с упорядоченностью сточки зрения... кого? искомого?.. нет, конечно, – того или тех, кто эту упорядоченность упорядочивал. Это понятно.
Непонятно другое. Если людей, кроме них, не было сейчас, это ещё не значит, что их не было никогда. Те, кто были его родителями, могли умереть, уйти из Сферы... задолго до того, как он стал осознавать и помнить себя... Но она – почему она уверена, что пришла из «другой Сферы»? Правда, он помнит её гораздо позже, чем себя... помнит пустоту комнаты с четырьмя окнами, пока не... но это ещё не доказательство! Она могла прийти из... да хотя бы из «комнат Синей Бороды»! Точно! Потому-то она туда так и рвётся – в отличие от него, давно и прочно усвоившего, что уж если какая из дверей Сферы не открывается, то это надолго. (Легко открываются только ложные двери.) Откроется, когда – и если – будет надо.
Кому надо?
ПАУЗА
Она протянула ему связку листков. Бумага была бледно-серой, а буквы – красноватыми... Какой-то неосознанный вопрос вертелся у него на языке, но сформулировать никак не удавалось. По ощущению это было так, как если бы ему предстояло спросить: «Ты не очень скучала без меня?» – но имея в уме другой вопрос: «За что ты намерена убить меня?..» .
...........................................................................................................................
ОН. Странно... Как здесь легко... Как это тебе удаётся?.. Пахнет свежим молоком и ещё чем-то... Это запах жертвенной крови. Ты смывала её веником из душистых трав. Но... лучше всего подождать... пока она не почернеет на солнце... Льёшь на алтарь свежее козье молоко... танцуешь... и медленно раздеваешься... Когда же молоко загустеет... всем телом... ложишься на... ЭТО... и... катаешься до беспамятства... пока... случайный прохожий... не захочет... ТЕБЯ... И если, дай Бог, повезло... жрецы возместят... ВСЁ... ЭТО. Постой! Где же запах козла?!. Дай я очи открою... ах, вот оно что! – алтаря тоже... нет... Ну и слава Те, Господи, что избавил от жертвы сегодня: я так устал... А ты не молчи!.. Хочешь – пой! Ну, а хочешь – играй! Вот дудочка – дуй! Это сладко... А я пока дух от курений пошлю всем богам милосердным...
ОНА. Не кури! – здесь нечем дышать.
ОН. Лишь пару затяжек, и брошу.
ОНА. Ты... мужчина?
ОН. Когда-то им был, да устал... столько жертв... столько жертв... столько жертв...
ОНА. А... кто ты... сейчас?
ОН. Ах, не знаю! – не думал об этом... Ты любишь мужчин?.. Это здорово! Я от них просто в восторге. От юных – особенно. В них столько запала! И врать не умеют... смешные! Находятся, правда... скоты... но мы по земле тоже... ходим. Послушай, давай развлечёмся?.. Здесь рядом... Тут два землекопа... ко мне по дороге пристали. Вином угостили, могилку свежую показали. Кладбище древнее – вот они на кости... и наткнулись. Представляешь: два скелета лежат... обнявшись. Парень и девушка. А вокруг... всё та же... чёрная... жирная... земля! И солнце вовсю жарит! Давай, я этих козлов приведу!
(Пауза.)
Что-то голова кружится... у тебя от сердца... что-нибудь... есть?
(Пауза.)
Вот и всё... Отпустило... всё... всё... всё... позади... Даже не верится... И это не сон?
(Пауза.)
Ты узнаёшь меня?.. Я пришёл. Правда, без шлема. И без крокодила на поводке... Вот... Ты знаешь... эти горы... оказались очень высокими... и очень холодными. Холодней даже, чем... ТОТ... неисправный холодильник... ТАМ... где меня...
ОНА. Замолчи!
ОН. Но я дополз. И нет больше сил. Сейчас умру. Потом воскресну... Снова умру... Опять... родюсь.
ОНА. Рожусь.
ОН. Рождусь... Забываем слова.
ОНА. Забываем.
ОН. И нет мне пощады... И рад я этому...
ОНА. И... нельзя остановиться?
ОН. Нельзя. Звёзды зовут.
ОНА. Ну, хоть внезапно, хоть на миг!
ОН. Влекущий ритм стремит неостановимо...
ОНА. ...а волны восторга ткут понимание!
ОН. Откуда... ты знаешь?!. Ах да! прости, – совсем забыл...
ОНА. Одним цунами всё покрывает... грусть похода!
ОН. Похода в вечность!
ОНА. Гибнущий... рождается...
ОН. Рождается...
(Пауза.)
Мучительная... сладкая... горячая... нестерпимая!.. Убей!
ОНА. Нет!
ОН. Ну... тогда... я...
ОНА. Да, милый... Это было бы очень хорошо...
(Пауза.)
ОН. Не очень...
ОНА. Трус!..
ОН. Дай мне пощёчину!
ОНА. А ты бы... смог?
ОН. Укуси!
ОНА. Нет...
(Пауза.)
ОН. Я опять проиграл?
ОНА. Да.
ОН. Я несерьёзный человек?
ОНА. Да.
ОН. Идиот?
ОНА. Самый настоящий...
ОН. Я... не мужчина?!
ОНА. Конечно.
ОН. Я... всё потерял...
ОНА. Как это?
ОН. В горах... отморозил... Начисто.
ОНА. А... может... в холодильнике?
ОН. Может...
ОНА. Начисто?
ОН. Напрочь.
ОНА. Иди сюда.
ОН. Хочешь... проверить?
ОНА. Сейчас убью!
(Пауза.)
ОН. Почему ты медлишь?
ОНА. Не мешай.
ОН. Эй, я жду!
ОНА. Не мешай! И вообще – заткнись...
ОН. Так всегда.
ОНА. Да.
ОН. Так каждый раз.
ОНА. Да.
ОН. Издеваешься?
ОНА. Нет.
ОН. А что?
ОНА. Ничего.
(Пауза.)
ОН. А... не испить ли нам... чаю... с дороги?
ОНА. И... индийского... китайского?..
ОН. С жасмином... да!
ОНА. Опять смеёшься?
ОН. Как тогда. Помнишь?..
ОНА. Помнишь! А может, кофе?
(Пауза.)
ОН. Карлос!!. Это... ты?!!
ОНА. Тише!.. Он... умер...
ОН. Не может... быть...
ОНА. Автомобильная катастрофа.
(Пауза.)
ОН. Он... любит тебя?
ОНА. Это не имеет значения.
ОН. Понимаю...
ОНА. Что ты понимаешь?
ОН. Ничего.
ОНА. Что случилось?
ОН. Всё в порядке.
ОНА. Ты ревнуешь?.. Перестань. Сейчас это не имеет никакого значения.
ОН. Понимаю.
ОНА. Что ты понимаешь?!.
(Пауза.)
ОН. Дверь в стене... Герберт Уэллс...
ОНА. Чёрный юмор?
ОН. Белая тоска.
(Пауза.)
ОНА. Есть хочешь?
ОН. Нет.
ОНА. Врёшь.
ОН. Клянусь мамой, что завтракал.
ОНА. Кровью с молоком?
ОН. Чёрный юмор...
ОНА. Белая тоска!
ОН. Так всегда.
ОНА. Так всегда!
ОН. Ничего не поделаешь.
ОНА. Ты так думаешь?!
ОН. Уверен.
ОНА. Обманщик!
(Пауза.)
ОН. Да... Так о чём это я?.. А!.. Совсем забыл! Я кое-что принёс!
ОНА. Опять?
ОН. Конечно. Это моя слабость.
(Пауза.)
ОНА. Что это?!
ОН. Оттиски печатей, оттиски, я отпечатал оттиски, мои оттиски печатей, отпечатки, я отпечатал оттиски печатей, я оттиснул, я поставил печать, я отпечатал оттиски печатей эти, оттиски, оттиски печатей прекрасные, я поставил печать, оттиски печатей ровные, я поставил печать, я поставил печать, оттиски печатей, я сделал оттиски, оттиски печатей, прекрасные оттиски...
ОНА. Что это?!!
.............................................................................................................................................
– ...что это? – спросил он.
Она впервые, сколько он знал её, глянула чуть виновато:
– Я... нарушила правила... не сердись...
– То есть? – спросил он хрипловато, в горле запершило неожиданно. Вопрос не имел смысла. Он уже знал ответ.
– Понимаешь, тебя долго, очень долго не было, я подумала... я вошла в манускриптеку через... ложную дверь...
–Что ты выдумываешь? – он чуть расслабился: кажется, ложная тревога.
– Я не выдумываю... – теперь она говорила увереннее, с ощущением своей правоты. – Я говорила тебе, вспомни, что через ложные двери тоже можно проходить... если только не думать о том, что они ложные... У нас так было, я знаю...
– У вас...
– Да, у нас. Ну, по правде, меня ещё очень напугала спецгруппа...
– Давай-ка вернёмся к реальности, – предложил он, уже совсем успокоившись.
– К реальности... ну, пожалуйста. Нет больше манускриптеки!.. Это не только моя вина! Всё равно, раз уж появилась спецгруппа... это добром никогда не кончается! Я думала, придётся уходить... Неужели тебе не было страшно? Ты же не мог их не видеть, когда дверь открывалась... они все – без глаз...
– А, фантомы... погоди... что с манускриптекой?!
– Это для тебя они фантомы! Когда они приходят... боже мой, боже мой, неужели ты не понимаешь, почему в Сфере нет людей?!! Я испугалась... я вбежала в манускриптеку, они не заметили меня... или сделали вид, что не заметили... ты был там, но меня не видел... это ещё страшнее... а потом открылась настоящая дверь, и ты... а я... осталась... я знала, что ты можешь их встретить... может, я немного с ума сошла... может... мне стало казаться, что они вот-вот войдут...
– Успокойся, успокойся... – он стал гладить её по голове, как маленькую. Тяжесть в висках расползлась к затылку, нос заложило.
– Я просто чувствовала, что надо что-то сделать с этим... что стены сдвигаются, и я... я стала выхватывать из ячеек манускрипты...
– Из нескольких сразу?!!
– Сразу... подряд!.. все!!! да, нельзя! а бояться.... всё время... можно?!!
– Ты...
– Я!.. а ты думал, я не боюсь... всех этих... окон... и всего!.. я всегда была спокойной, только вот кто бы знал, чего мне это стоило... ты... я выхватывала манускрипты и бросала... и манускриптека... свернулась...
– Машина...
– Может быть, Машина... я думаю, они... что-то я всё же узнала...
– Это называется: зарезать курицу, несущую золотые яйца.
– Ты разве не говорил, что не видишь смысла? Что незачем добиваться точности датировки? Что легенды только сбивают...
– Манускриптеки больше нет... нет...
– Зато они нас не тронут. Пока не тронут. Не смогут...
– Откуда ты знаешь, что не тронут?..
– Знаю... чувствую...
– Понятно.
Он отошёл. Сел. Делать было нечего. С этого момента и навсегда делать было нечего. Манускриптека свернулась. Об этом не предупреждали легенды, об этом можно было только догадываться, от этого страховали неписаные правила, которых они до сих пор не нарушали.
– Это вот всё, что я смогла захватить с собой.
– Да... – у него ещё достало сил улыбнуться. – Надо бы экономить, не читать сразу...
– А по-моему, надо читать побыстрее!..
И в этом была вся она.
Он снова взял в руки манускрипт с красноватыми буквами:
– Смотри-ка, без номера...
Она кивнула, глядя со странной гордостью:
– Видишь, нашёлся-таки манускрипт без номера. Я об этом всегда мечтала. И вот – нашла. У него только название... Я принесла всё, что удалось захватить... вот опять фрагмент Нольтринадцатого... вот неизвестный, 353. И вот...
– Не много же тебе удалось взять.
– Если бы чуть помедлила, я бы там и осталась навсегда. И знаешь... у меня такое... ощущение, что мы больше не будем...
– Чего не будем?
– Ничего не будем. Не будем вместе... быть...
Он только плечами пожал. Не было сил, совсем. Теперь она коснулась ладонью его затылка. Молчание делало тела лёгкими и пустыми.
– ...у него название «Пауза».
...........................................................................................................................................
...это?!!
ОН. Сторона А! Теперь сторона Б!.. Я поставил печать, я отпечатал, я поставил печать, оттиски, много я отпечатал моих оттисков прочных, я оттиснул, я отпечатал оттиски печатей, отпечатки, я отпечатал отпечатки ясные, мои оттиски, оттиски печатей, я оттиснул, я отпечатал, я отпечатал, я оттиснул отпечатки, я поставил печать, я поставил печать, я отпечатал, я поставил печать!!!
Пауза.
ОНА. Ещё... одна жертва...
Пауза.
ОН. Ты... заметила?.. Воздух посвежел...
ОНА. Какой ужас...
ОН. Это... диск... из Феста. Первая европейская письменность. Солярный культ. Остров Крит.
ОНА. Убери его.
Пауза.
ОН. Вариант перевода... не ахти какой, конечно. Но есть и поинтересней...
ОНА. Абсурд.
ОН. Вот послушай...
Всевышний – это божество, звезда могущественных тронов,
Всевышний – это нежность утешительных слов,
Всевышний – это даритель предсказаний,
Всевышний – это белок яйца...
Пауза.
ОНА. Сколько их... за всё это время?
ОН. Ты о чём?
ОНА. О людях.
ОН. Не думай об этом.
ОНА. Почему?
ОН. Потому что... мало осталось...
ОНА. Чего?
ОН. Жизни.
ОНА. А что с ней случилось?
ОН. Она уходит.
ОНА. Куда?
ОН. Сюда!
Пауза.
ОНА. Сюда?!
Пауза.
ОН. Ты не знала?
ОНА. Нет... что же делать?
ОН. Главное... не думать...
ОНА. Не думать...
Пауза.
ОН. Ты помнишь?
ОНА. Да...
ОН. Ты помнишь... ТОТ Новый год?
ОНА. Мы опоздали...
ОН. Да. Вы опоздали на два часа.
ОНА. Мы шли пешком.
ОН. Вы были пьяные.
ОНА. Чуть-чуть.
ОН. Ты вошла... и я умер...
ОН. Опять врёшь?
ОН. Вот тебе Крест Святой!
ОНА. Я не христианка.
ОН. Вот тебе...
Пауза.
ОНА. Что это значит?
ОН. Поздравляю Вас с Международным Женским днём!
Пауза.
ОНА. Спасибо...
Пауза.
ОН. Скажи...
ОНА. Да?
ОН. Скажи...
ОНА. Да?!
ОН. Скажи: «Умру вместе с тобой!».
Пауза.
ОНА. Кто-то стучит.
Пауза.
ОН. Кто?
ОНА. Это друзья... хотят сфотографироваться... наизусть.
ОН. На память.
ОНА. Да, на память.
ОН. «Но зарастают мхом уста и наши имена ».
ОНА. Ужасно... Забываю... все слова... Вот здесь, в этой... ну... как же её?.. забыла...
Пауза.
ОН. Скажи...
Пауза.
ОНА. Нет.
ОН. Почему?
ОНА. Дай руку.
ОН. Хочешь погадать?
Пауза.
ОНА. Вены плохо видны.
ОН. Я курю. Когда куришь – они уходят.
ОНА. Далеко?
ОН. Далеко.
ОНА. А я не знала... Интересно... когда... надо будет – их найдут?
ОН. Я не люблю уколов.
ОНА. Я тоже.
ОН. Когда кровь брали – быстро нашли.
ОНА. И у меня.
(Пауза.)
Опять улыбаешься?.. Ну, не молчи.
ОН. А знаешь?.. А знаешь?..
ОНА. Ну?!.
ОН. А знаешь, в чём смысл жизни?
ОНА. Нет. Я забыла, что это такое.
ОН. Вот именно поэтому... ты... не живёшь.
ОНА. Иди ко мне.
ОН. Не пойду.
ОНА. Почему?
ОН. У меня пальчик болит.
ОНА. Иди, я тебя пожалею.
ОН. Не-а!
ОНА. Не хочешь?.. А что маленький хочет, а?..
ОН. Дай!
ОНА. Фу! Какой невоспитанный ребёнок...
ОН. Дай!!
Пауза.
ОНА. На!
ОН. Ой!
ОНА. Ну?!
ОН. Это... ОН?
ОНА. Он самый.
ОН. Откуда?
ОНА. Оттуда.
ОН. Остров Пасхи?
ОНА. Может быть.
ОН. Боже мой, а я совсем забыл! Неужели это ещё где-то есть?!
ОНА. Не знаю, может, и есть... Главное... что... было...
ОН. Столько лет!..
ОНА. Все ходят смотреть... на него... Карлос сказал, что у него счастливое лицо... Лицо путешественника перед дальней дорогой.
ОН. Это бог путей, покровитель странствий.
ОНА. Он такой добрый... У него замечательная улыбка. Это твоя улыбка. И пахнет он... тобой.
ОН. Какие мы всё-таки... дети.
ОНА. Дети...
ОН. Кто-то сталкивает нас... потом приходит... и говорит: «Пора!».
Пауза.
ОНА. У тебя на шее шрам. Я раньше не видела его.
ОН. Это родинка. Ты не замечала просто.
ОНА. Ах нет же! – шрам!
ОН. Я так люблю детство...
(Пауза.)
Эта родинка – послание от моего древнего предка.
ОНА. Ты обманываешь меня, милый. Дай, я потрогаю...
ОН. Человек рождается с родинкой. Родинка – это голос прошлого, это рана, которая когда-то жгла человека.
ОНА. Правда?
ОН. Да, так и не затянувшиеся шрамы... Не трогай, пожалуйста.
ОНА. А может быть, это... укус?
ОН. Чей укус?
ОНА. А ты не чувствуешь?.. Здесь нужно чувствовать, милый.
ОН. Чувствую, но на тебя тяжело смотреть.
ОНА. А ты не смотри!
ОН. Перестань!
ОНА. Человек ей говорит: «Перестань!» А она не перестаёт. Он протягивает руку. А она ползёт по ней. Он улыбается!.. А она... кусает!!!
Пауза.
ОН. Что это было?..
ОНА. Где?
ОН. Здесь, сейчас.
ОНА. Да?.. Я не заметила.
ОН. Было... что-то мучительное... и даже приятное...
ОНА. Может быть...
ОН. Что-то внутри... укрепляет меня.
ОНА. Это хорошо...
ОН. Нет сил сопротивляться.
ОНА. Не сопротивляйся.
Пауза.
ОН. Как ты бледна...
ОНА. Ты тоже...
ОН. Нам нужен свежий воздух.
ОНА. Это невозможно.
ОН. Я не могу сидеть сложа руки.
ОНА. Не сиди.
ОН. Я голоден.
ОНА. Кушай на здоровье.
ОН. И буду!
ОНА. Будь. Только это невозможно.
ОН. Возможно!
ОНА. Нет.
ОН. Я докажу тебе!
ОНА. Докажи.
ОН. Ладно!.. Сейчас!... Пожалуйста... Итак... мы устали... мы хотим есть... пить... и танцевать!
Пауза.
ОНА. Ты приедешь ко мне?
ОН. Да.
ОНА. Скоро?
ОН. Да.
ОНА. Когда?
ОН. Когда задует жёлтый муссон... Мы попадём с тобой под тёплый... дождь... И ты станешь моей женой...
ОНА. Это невозможно.
ОН. Ты станешь ею в горах. Высоко-высоко... В стране счастья...
ОНА. А сейчас? Что нам делать сейчас?..
ОН. Сейчас?..
ОНА. Да, милый...
ОН. Пошли... в кино?
ОНА. В кино?
ОН. Ну конечно! Представь, что на улице в самом деле идёт дождь... И мы пошли в кино.
(Пауза.)
Скажи... Скажи!.. Ну, что тебе стоит?!
ОНА. Нет.
ОН. Чёрт возьми!
ОНА. Уже взял.
Пауза.
ОН. Всё равно надо что-то придумать.
(Пауза.)
Давай... поедем... куда-нибудь. Развеемся... придём в себя. У человека две ноги, а он сидит на месте. Вокруг столько пространства!.. Неужели для нас не найдётся маленького кусочка?.. В конце концов... можем мы сами что-то решить?!
ОНА. Сами мы ничего не можем... И никто, никто не сможет нам помочь!
ОН. Мы должны что-то придумать.
ОНА. Например?
ОН. Ну, например: прийти, броситься в ноги и сказать обо всём!
ОНА. Кому?
ОН. Ему.
ОНА. Он умер.
ОН. Где?
ОНА. На кресте.
ОН. Так Он же воскрес!
ОНА. Ты видел?
ОН. Что же делать?
ОНА. Не знаю...
ОН. Значит, будем ждать следующего.
ОНА. Шутишь?
ОН. Абсолютно.
ОНА. Что «абсолютно»?
ОН. Тронулся я абсолютно!
ОНА. Перестань кривляться!! Скажи хоть что-нибудь дельное!.. Хотя нет – не надо! Я больше не могу!
ОН. Я тоже...
............................................................................................................................................
Он отложил манускрипт. Ещё будет время дочитать, совсем немного времени.
Мир, который они называли Сферой, скоро должен был кончиться, и хорошо бы всё это время провести вдвоём.
Но когда он поднял на неё глаза, когда привычным жестом протянул к ней руки, понял – нет, и этого им не дано. Она не двигалась, но он уже знал: она уйдёт.
Молчание соединило их крепче объятия.
– Знаешь, – сказала она вдруг, – я ведь хотела... сделать лучше... я уверена, есть где-то... люди... или не... ну, такие, как мы...
– Разве мы не люди?
– Мы – нет... Ты до сих пор не понял?
– Нет.
– Ну, уже неважно... в общем, я была уверена, что можно докопаться... узнать... помочь им... и себе... И вот – всё уничтожила...
– А так всегда, – ему вдруг стало смешно, хотя едва ли он смог бы ответить, что тут, собственно, смешного, – всегда желание улучшить ведёт к уничтожению. Самая прекрасная идея, во все времена, стоило ей обрасти плотью, оборачивалась поводом для уничтожения.
Она отвернулась от него, наполнила два бокала водой и протянула один ему. Он взял, прикоснувшись к её пальцам. Она отпила глоток. Снова внимательно посмотрела на него:
– Вот потому, что ты так думаешь, ты...
– Так думаю не я, – перебил он. – Кстати, тебе не приходило в голову, что Сфера – тоже результат каких-то «улучшений», тоже очередная воплощённая идея?
Она не ответила. Отошла к окну, за которым начинался шторм; он вдруг отчётливо понял, какой идиотизм этот спор... Им оставались, может быть, минуты – и тратить их на грызню было по меньшей мере неразумно.
– Прости, – негромко сказал он.
– Бог простит, – ответила она и неожиданно рассмеялась. Он пригубил свой бокал и потянулся за последним фрагментом Нольтринадцатого.
Показалось, что первые два листка – чистые, без единого знака. Но это только показалось. Просто чернила (или что-то иное, чем были написаны строки) уже почти совершенно выцвели. Потребовалось не просто вглядеться, но и поискать угол, под которым удалось увидеть – сначала крупное:
ШИВА ВЫПИЛ ВЕСЬ ЯД?
– потом помельче:
Смерть – это женщина,
полюбившая нас на всю жизнь.
Ответим ей тем же!
– и, наконец, совсем мелко:
Я долго искал слово,
несущее правду усталому сердцу.
Я нашёл его, это слово – «Смерть».
Смерть как избавление от сладости тайны,
миг бесконечной свободы; бог – неврастеник,
Дети Луны, оскоплённые Светом, Белого Карлика
шёпот в искрах гнилого дождя – это я,
формула счастья – огонь, колесница, улыбка;
маска Джоконды, кометой взорвавшая холст,
танец последний – огонь, колесница, улыбка.
Дети Луны, очарованные Смертью...
Со следующим листком было ещё хуже. Разобрать удавалось только
отдельные слова, иногда -- фразы:
себя
сначала чужих и голых,
чей сквозь линзу часа
сонно, самозабвенно,
как звериный зов предаёт антенна.
Предавал и закон с вершины Синая,
И тебя, любовь моя нутряная
о предел
снилось предателю
во сне пробужденья
и съеден
расскажи мне
ОГНЕМЁТ
– ...Сознайся, ведь ты хотел этого, именно этого. Столько женщин! И все – все – твои. Об этом втайне мечтает каждый мужчина. Даже если не осознаёт этого сам. Никто при этом не думает о своих силах, а уж о любви, о нежности и верности и речи нет... даже наслаждение второстепенно. Главное же – вот это: все твои. Лица неважны – все на одно лицо... да и фигуры... главное – женщины. Люди, но не такие, как ты, иные – и подвластные. Белокурые, черноголовые, стройные, пышные, высокие, миниатюрные, юные, ничего ещё не умеющие, и опытные, поющие свою лебединую песню – уклониться не смеет никто!.. Их тела. Даже не тела: бёдра, лона...
Какая тоска была в её голосе – и какая тоска была слышать её внятную речь, на стройном литературном языке! И я понимал, что это литературный язык, и знал само слово «литературный» и многие другие слова, о которых вроде бы не должен был и подозревать. Не было больше Девочки, смутно-отрывисто лепечущей. Был совсем другой человек с той же внешностью. Не удивился бы я, если бы все прочие обитатели острова застыли, как застал их миг этот, – манекены, отслужившие своё.
Мы снова сидели над морем, но оно не было больше пустынным. К острову быстро приближались два корабля, два драккара. Очень далеко они были ещё, но уже можно было понять, что велики они, поболе, чем «Дети Бальдра».
Море после недавнего шторма повыбрасывало на берег много раковин, морских животных и странных предметов, море подогнало к берегу два корабля. Чёрно-золотые, с полосатыми парусами – вернее, с тем, что осталось от парусов после бури. Вёсла поднимались не в лад, корабли рыскали, как слепые, но драконьи головы на носах (их уже можно было разглядеть, прищурив глаза) тянули шеи к острову. Скоро с них спрыгнут люди в сверкающих латах и побегут по колено в воде к берегу... А на берегу они построятся в тупой клин, разбить который почти невозможно, и с тяжёлыми топорами в руках прокатятся по острову опустошающей волной...
– Почему ты так говоришь? – спросил я.
Девочка не ответила, встала и ушла. Я знал за ней такую привычку и раньше. Обычно она возвращалась вскоре с улыбкой и какой-нибудь смешной фразой.
Но на сей раз она вернулась с тяжёлым на вид, длинным чёрным предметом:
– Знаешь, что это?
Я пожал плечами.
– Этой штукой ты сможешь убить их всех, сколько их там ни есть, – она небрежно указала чёрным предметом в сторону моря. – Это оружие. Ты умеешь с ним обращаться. Тебя учили этому. Помимо всего прочего, этому тоже. Возьми-ка!
И взял я, и рука сама ухватила удобную рубчатую рукоять, и я уже понимал, что раструб впереди – самое опасное и что держать его надо ни в коем случае не к себе обращённым.
«Кто ты?» – хотелось спросить мне, но спросил совсем другое:
– Скажи... я – человек не из этого времени?
– Скорее всего, ты вообще не человек, – спокойно ответила она. – Как, впрочем, и я. Хотя точно этого, наверное, никто не знает. Да и какое это имеет значение? Смотри-ка лучше сюда: вот тут надо нажать... да ты сам сейчас всё вспомнишь. На всякий случай, ложись здесь, за скалой, обзор отсюда хороший, а у них могут быть луки...
У викингов дальнобойные луки, ещё бы... да и копьё викинг может метнуть... но разве... очень далеко, дальше тройного прыжка... разве я смогу убить их?..
– У тебя нет выбора, – сказала Девочка.
Глаза у неё сузились, она была, как натянутая тетива, и она не собиралась прятаться за скалу. Первый драккар подошёл уже близко, можно было различить рисунок на щитах вдоль борта, лица гребцов...
– Положи ствол на сгиб локтя. Так... ну, вспомнил?
Похоже, я и не забывал – хотя впервые, мог в том поклясться, держал в руках колдовское это оружие. Но руки сами знали, что надлежит делать, и поднялся раструб, и совместился с драконьей головой, а моя собственная тем временем лихорадочно пыталась ответить на свой же вопрос: «Кто я, откуда?..».
Девочка совсем тихо говорила что-то, не мне предназначавшееся:
– ...изменения, конечно, происходят, но все они только к худшему, все без исключения. Время безжалостно, безжалостнее даже человека – хотя безжалостнее человека трудно кого-то найти. Становится грубой и дряблой нежная кожа – на лице, на груди. В ложбинке на шее, куда так любят целовать влюблённые и втыкать нож убийцы...
Мы все хотим иметь много денег, но сколько это: «много»?.. Большинство из нас никогда не держали в руках больше одной пачки, но «много» – это нечто иное.
Это такое количество, когда тебе доступно практически всё. Когда ты мчишься в своём лимузине на красный свет, и тебя останавливает постовой, и ты суёшь ему пару пачек, и он козыряет: можешь ехать хоть на красный, хоть на лиловый... Можно приобрести огнемёт. Именно огнемёт. Можно собрать в одно место всех, кого ненавидишь (а таких за жизнь накопилось немало). Можно купить тех, кто приведёт их в нужное место. Можно купить тех, кто сделает так, чтобы это прошло безнаказанно. Можно купить всех и всякого, только у каждого своя цена. Ну, почти всех.
И вот, когда эти собраны в одном месте, можно их сжечь...
И вот тут начинается самое страшное.
Что дальше?..
Ненависть хоть как-то питала жизнь, но теперь, когда объект ненависти уничтожен, чем жить? Для чего? Человека, сжираемого ненавистью, можно уподобить дереву с дуплом. Дупло всё растёт, становится больше ствола... это чёрная дыра, засасывающая всё... И вот, оказывается, некого и нечего засасывать более... разве себя...
Солнце словно остановилось вверху, и драконья голова оскалилась в бесшумной насмешке над нами.
– ...Давай!!!
Вспышки огня бесшумной полоской соединили мои руки и морду дракона. Пламя сразу выметнулось на палубу, кто-то дико, по-заячьи закричал там. И об этом нельзя, невозможно рассказать, хотя горящий корабль – не диво, в битве при Хаврсфьорде одновременно пылало не менее десятка больших кораблей, а малых кнорре никто не считал... но то совсем другое, да и я тогда был другим.
Пламя облизывало мачту и творило чёрные хлопья-тени из паруса, люди прыгали за борт и шли ко дну, но второй корабль успел пройти к самому берегу, стрелы летели в нас с него – нас видели, – а несколько латников уже бежали, разбрызгивая воду, к полосе пляжа, и за ними прыгали новые.
– Прячься! – крикнул я, но Девочка только плечом дёрнула.
Я перевёл раструб левее и полоснул пламенем по викингам, таким чужеродным на белом песке. Тела падали, корчась, но нападавшие не боялись, они уже знали греческий огонь. И знали ещё, что гибель приходит к каждому в свой срок – от огня, железа или камня, нет смысла бояться её и пробовать обмануть...
– Прячься, – попросил я снова. И по её реакции понял: она не хочет уцелеть. Не хочет жить. И всем, что ещё оставалось во мне от викинга, я признал за ней это право и не стал мешать ей в этом, но не встал рядом с нею под стрелы, на верную смерть, а только старательнее выцелил тех, кто стрелял в нас, приближаясь. Их осталось немного, но и один мог...
...............................................................................................................
Вот и кончился Нольтринадцатый, о котором думалось, что он не кончится никогда. Кончился манускрипт, ставший смыслом жизни – ведь какая жизнь, такой у неё и смысл. Осталась концовка загадочной «Паузы» – манускрипта без номера, разрушившего жизнь; да ещё два малых фрагмента из каких-то иных манускриптов, длящих остаток жизни.
Её уже не было в комнате, но он откуда-то знал, что она ещё недалеко – где-то в коридоре, за дверью – и будет там, пока он читает.
................................................................................................................................................
...тоже.
Пауза.
ОНА. Кто-то кричит.
ОН. Это моя мать.
ОНА. Как это?
ОН. Очень просто.
ОНА. Это... ты?!
ОН. Да.
ОНА. Из-за меня?
ОН. Да.
ОНА. Но я не хочу!!.
(Пауза.)
Что это?!
ОН. Подарок. Мой фамильный браслет.
ОНА. Спрячь его немедленно!
ОН. Ты будешь носить его. Так хотела моя матушка.
ОНА. Я не люблю драгоценности.
ОН. Как всякая женщина.
ОНА. Это... слишком искусственно... Как всё, что ты... делаешь.
ОН. Искусство требует жертв.
ОНА. Я тебя убью!
ОН. Наконец-то!
Пауза.
ОНА. Не могу.
ОН. Ну... тогда... скажи...
ОНА. Что?
ОН. Что-нибудь...
Пауза.
ОНА. ...
ОН. Это пытка... Это пауза, это полумёртвое ожидание, кажущееся бесконечным... Новая встреча -- следующая смерть...
ОНА. ...
ОН. Я не могу поверить, что ты существуешь... как ответ на мою молитву... Но я не знаю, какая пустота лучше. Когда ты здесь... или... когда тебя... нет...
ОНА. ...
ОН. Это невыносимо. Эта зависимость... От кого-то, от чьих-то эмоций. Полная зависимость... Пульсация моего жадного дыхания... жадного к реальности... А реальность эта – такая абстрактная!.. и аморфная... Встреча мимолётных движений и бесконечная пустота...
ОНА. ...
ОН. Но... я хочу сказать...
ОНА. ...
ОН. Нет. Я не скажу. Пока ты не проронишь слово... потерявшее свою силу... и опустившееся... до серости... повседневной жизни...
(Пауза.)
Я... я всё понял... Я только хотел бы попросить тебя...
ОНА. Да... говори...
ОН. Всё может... случиться, пока мы не будем... вместе...
ОНА. Что может случиться?! Не мучай меня – говори!
ОН. Души у нас... очень лёгкие.
ОНА. Ну и что?
ОН. Лёгкие на подъём.
ОНА. Что из этого?
ОН. Отзывчивые души!
ОНА. Да! Прекрасные, замечательные души! Ну и что?!
ОН. Нас должно что-то связывать!
ОНА. Что?!
ОН. ...Кровные узы...
ОНА. Ничего не понимаю.
ОН. Сейчас...
(Пауза.)
Я хочу... быть твоим сыном.
ОНА. Как это?
ОН. Очень просто...
(Пауза.)
Покорми меня... грудью.
ОНА. Боже мой!!
ОН. Да...
ОНА. Но... у меня... у меня... нет молока!
ОН. Это неважно. У нас и так всё символически.
Пауза.
ОНА. Если ты будешь так смотреть на меня... то скоро... на самом деле... появится молоко...
ОН. Вот и хорошо.
ОНА. Отвернись. Я разденусь.
ОН. А... мне что делать?
ОНА. То же самое.
ОН. Кто быстрее?
Пауза.
ОНА. Вот и готово...
ОН. Что это у тебя?!
ОНА. А у тебя?!
ОН. У меня – Красный Крест! Международная организация.
ОНА. А у меня – Полумесяц...
ОН. Тоже красный...
ОНА. И международный... быстрее!
Пауза.
ОН. Бесполезно.
ОНА. В чём дело?
ОН. Мы не успеем.
ОНА. Почему?
ОН. Петух кричит.
ОНА. Ну и что? Они здесь всю ночь кричат.
ОН. Я... серьёзно.
ОНА. Уходишь?
ОН. Да. Пора.
(Пауза.)
Дай мне руки.
ОНА. Ты хочешь взять их с собой?.. Бери!
ОН. Если бы я что-то и взял... так это глаза!
ОНА. Они твои... И сердце... тоже...
Пауза.
ОН. Только вверх... Слышишь – только вверх.
ОНА. Я буду ждать.
ОН. А я прилечу.
ОНА. Это... круг?
ОН. Кольцо.
ОНА. Ты... подарил мне его... и сказал... что это – эксперимент.
ОН. Авантюра.
ОНА. Так легко?
ОН. И так просто.
ОНА. Будем оформлять... результаты?
ОН. Будем.
ОНА. Когда-нибудь...
ОН. Нибудь.
ОНА. На Земле...
ОН. Ты... веришь в это?
Пауза.
ОНА. А ты?
Пауза.
..........................................................................................................................................
Он аккуратно собрал вместе листки краснобуквенного манускрипта, прислушался к своим ощущениям – да, она ещё здесь, она всё ещё здесь...
За окном давно кончился шторм, и в море догорали какие-то обломки; дым обволакивал остров на горизонте.
Он взял предпоследний манускрипт. Вернее, кусочек манускрипта, у которого, кроме номера, было горделивое название.
...............................................................................................................................................
100052 М, «ПЕСНЬ О БОЕПРИПАСАХ»
вверить вознестись
бледный
боеприпасы
волдырь
аз
выродиться
боеприпасы
балетоман волчок
встречаться
боеприпасы
аполитичность
библиотека
вдохновитель
боеприпасы!!!
....................................................................................................................................
Отбросил. Протянул руку за следующим. Номер тридцать два. Названия
нет. Что откроют эти последние в жизни (?) строки? И что будет после прочтения? Станут ли сжиматься стены? Или разлетятся вдребезги окна, и ворвётся... что, собственно? Или, вероятнее и страшнее всего, перестанут работать системы, не будет больше ни питалок, ни воды, ни чистого воздуха?.. Она всё ещё была где-то близко...
..............................................................................................................................................
...КОГДА ЗЁРНА БУДУТ СТЁРТЫ, СОБЕРИ ВСЁ СТЁРТОЕ В СЕРЕДИНУ СТУПКИ И СОЖМИ ЛАДОНЬЮ. ПОТОМ, КОГДА СОЖМЁШЬ, СДЕЛАЙ НАСЕЧКИ И, ПОСТАВИВ НА НЕСКОЛЬКО ЖИВЫХ УГОЛЬКОВ, ПОДБАВЬ ВОДЫ СО ЩЁЛОЧЬЮ, ЧТОБЫ ОНА ИЗБАВИЛА ЕЁ ОТ ВСЯКОЙ ГОРЕЧИ И БЛЕДНОСТИ. ПОСЛЕ ЭТОГО СРАЗУ ЖЕ ПОСТАВЬ СТУПКУ ВВЕРХ ДНОМ, ЧТОБЫ ОТОШЛА ВСЯ ВЛАГА. ЗАТЕМ ДОБАВЬ БЕЛОГО ОСТРОГО УКСУСА, ПОМЕШАЙ ПЕСТИКОМ И ОТЦЕДИ... ВПРОЧЕМ, ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ ПРИГОТОВИТЬ ЕЁ НА ПОТРЕБУ ПИРОВ, ТО, КОГДА ОБРАБОТАЕШЬ ЩЁЛОЧЬЮ, ДОБАВЬ КАК МОЖНО БОЛЕЕ СВЕЖИХ СОСНОВЫХ ОРЕШКОВ И МИНДАЛЯ И ТЩАТЕЛЬНО РАЗОТРИ С ПОДЛИТЫМ УКСУСОМ. ОСТАЛЬНОЕ ДЕЛАЙ, КАК СКАЗАНО РАНЬШЕ. ТАКОЙ ГОРЧИЦЕЙ БУДЕШЬ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ КАК ПРИПРАВОЙ НЕ ТОЛЬКО ПРИЯТНОЙ, НО И КРАСИВОЙ, ПОТОМУ ЧТО, ЕСЛИ СДЕЛАНА ОНА СО СТАРАНИЕМ, ТО
ЧРЕЗВЫЧАЙНА ЕЁ БЕЛИЗНА...
.........................................................................................................................................
Он рывком распахнул дверь.
Она в самом деле была ещё здесь – и не одна. Фантомы, в светлых комбинезонах, без лиц и без глаз окружали её, протягивая к ней руки с растопыренными кистями, по три пальца, по четыре, по пять, по шесть и по семь. Её мучительно светлое тело было словно в ограде из этих рук, но она повернулась к нему, ободряюще улыбаясь – не глазами, которых он не успел заметить, не ртом, которого видно не было, а свежестью неизменного своего голоса:
– Сейчас, сейчас... погоди немного... ты перестанешь быть наблюдателем... ты увидишь... сейчас...
И Её кожа стала сияющим небом,
Её грудь -- упругими холмами у горизонта,
Её глаза -- звёздами дневными и ночными,
Её волосы -- нескончаемыми лесами,
Её зубы -- заносчивыми ледниками,
Её бёдра -- чистой землёй,
Её ладони раскрылись бескрайними лугами,
Её слух сделался эхом в тех лугах, и солнце вспыхнуло над ожившим миром Её сердцем.
И из Её речи, Её мысли, Её любви родились в травах этого мира новые Настоящие Люди, смутно и потрясённо догадывающиеся о Ней...