Дана Курская
Для чего-то другого
Валику
Теплый майский закат будет прерван дождем.
Мы с тобою по рельсам куда-то идем.
В рюкзаках наших - хлеб и вода.
И по рельсам не едет беда.
Говоришь: "Не печалься, мой глупенький друг.
Видишь – в светлой траве рыщет маленький жук.
По каким-то жучиным делам.
Так и нам с тобой. Так и нам."
…Эти рельсы уже никуда не ведут.
И закат догорел: я не здесь, ты не тут.
Мы наделали глупеньких дел.
В рюкзаках теплый хлеб зачерствел.
Знаю то, что случилось потом.
Воду пью окровавленным ртом.
Я хотела бы помнить про каждый синяк.
Верить в каждый удар, каждый крик, каждый враг.
Но декабрьское небо дрожит в синеве,
И я помню про рельсы,
Про жук по траве.
Фрактал
Меж оградок шагаешь устало -
Не допит,
не допет, не умён.
Ничего от людей не осталось,
Кроме дат,
фотографий, имен.
Так шагай же, навеки прощаем,
И во мне
Никогда не умри.
Как ты кладбища землю вращаешь -
Я втройне
Ощущаю внутри.
Пусть шаги в этой злой амплитуде
Неприемлемо
будут легки.
…Ведь в меня приходящие люди -
Все уходят - как в землю –
В стихи.
Непрощенные
Восемнадцать суток не ела и не пила воды.
Не ходила во храм, пряла по-иному пряжу.
Федеральный канал засигналил заставкой «Не ждите беды!»
И страна взволновалась – а что там по радио скажут.
В интернете скандал: папа Римский изрек, что прощают не всех.
Трактовавший небесную твердь призывал к изменению фабул.
…И стояла на шатком балконе, упрямо таращась наверх.
В этот день был разбит объектив телескопа «Хаббл».
Вскоре замерли фабрики. Схлопнули свет маяки.
Банкоматы пищали в ночи: «Ожидайте расплаты!»
…Молча терла виски, когда люди схватили штыки
И толпой непрощенных направились вдруг к Арарату.
И идут к изголовью горы, и сдают никому города.
И за каждый шажок на телах проступает расправа.
…Тихо спустится вниз. Я спрошу: «А меня-то – куда?»
Но она всё молчит. Только крестит нас слева направо.
Шкатулка
Под снежным шепотом чуть дремлет многоглавый,
За несколько столетий подустав.
И вздрогнет утро за Рогожскою заставой.
На Тихорецкую отправится состав.
Движенье повторяется веками -
Погаснут на Арбате фонари.
Но тут в окне на Коптевской механик
Спасет нас всех, промолвив: «Отомри…»
Казалось бы – зачем мешать земному?
Чем сдержишь ритм пружины городской?
Но снег уже ложится по-иному
На крыши Долгопрудной и Тверской.
Как будто в механической шкатулке
Вдруг сбился стук стальных крученых жил.
И заново змеятся переулки
На карте города, в котором ты не жил.
Ведь механизм отныне неисправен.
Он прав был, эту шалость совершив.
…По Красной площади стремглав идет Гагарин
И повторяет в ужасе: «Я жив!»
Колыбельная для Гриши
если приснится смерть,
не закрывай глаза
будешь всю ночь смотреть -
утром пройдет гроза
в полдень пойдет снежок,
к вечеру будет лед
как мне с тобой хорошо -
кто-нибудь пропоет
Светел кабацкий ад -
водочный запашок
перешибает смрад
трупов, с кем хорошо
вот и пройдешь этап,
сладостно согрешив
слаб человек слаб
жив человек жив
MyDan
Даниле Давыдову
вот потому и не сплю
снится больная ересь
черти по осени стали в два раза злей
переведи меня через это
через
my dan
и стопарик еще налей.
нет, не засну
снятся кресты да кочки
папиным свитером выросший темный лес
я ведь была когда-то
любимой ночкой
что? Заговариваюсь.
Пьяная.
интерес-
-но если тебе позвонят,
Мы ведь не снимем трубку
Знаем мы кто звонит у них по ночам
Горлышком новой бутылки
труби побудку
Что? Нет, не сплю.
Слава вам, трубачам.
Если засну –
Считай, перевод окончен
Ты меня, то есть, все-таки перевел
Через my dan
Через мрак
И угрозы ночи
На лишь тебе понятный язык времён.
Вот и заснула
I’m sorry
I’m yes
I’m no
Мне не приснятся
Клиенты
Фейсбук
аборт
носом в твое плечо как будто дредноут
что, непутево скитаясь, нашел свой порт.
Булка
Небо плечами проверив на прочность,
Мрака громады из боли воздвигнув,
Бездну потрогав минувшею ночью,
Утром шагаешь за булкой с повидлом.
Осень набросила на Подмосковье
Газовый плат с ярким люрексом света.
Все, что во тьме было чертано кровью,
Стало бордовым кустом сухоцвета.
То, что всю ночь в тебе билось и выло,
Разом омылось в берлинской лазури.
Сдобная булка, густое повидло -
Мама такое на даче варила.
Пенка на тазике, помнишь, - глазурью.
...Парень, с тобой поступивший сурово,
Рыцарь твой черный, ушедший за страстью,
Злая подруга, предавшая снова.
Калейдоскоп стекла плавит на части.
Все они в осени этой - для счастья,
Даже пусть ты для чего-то другого.
В старом дворе чуть застыв осторожно,
Ты наслаждаешься светом и тишью.
Через секунду ты сладко простишь их.
Спишешь им то, что их счастье возможно
И без тебя и твоих сложностиший.
И, улыбаясь прозрачным прохожим,
Думаешь - больше не будет обидно.
Каждый зачем-то действительно нужен.
Ты здесь зачем-то действительно тоже.
Может для Бога ты булка с повидлом.
Коррозия
Едва лишь месяц выйдет из-за туч,
И вниз протянет свой тоскливый луч,
Позолотив карнизы ржавых крышек,
Как ты проснешься в комнате одна,
И в волосах проступит рыжина,
Как ржавчина, что с каждой ночью ближе.
Ты молишься: «О, хромовый оксид!
Яви мне свою зелень и спаси!
И ниспошли всем свет графитной смазки!
Даруй мне солидоловый покой!»
Но дальний скрежет свалки городской
Напоминает о другой развязке.
Таков удел любого вещества.
И ржавчина, вступив в свои права,
Сухою сукровицей оплетает тело,
Став коркой на оржавленном виске.
Ты воешь в металлической тоске.
Но разве ты не этого хотела?
Жертвоприношение на прудах
Затем она уселась на пиджак,
Свои ладони под себя поджав,
И чем-то важным пах вечерний воздух.
Священной дозой стали двести грамм.
«Здесь все цветет, – сказал ей Амирам, -
Совсем иначе было в девяностых.
Здесь не было и трети здешних вод,
А вдалеке не высился завод,
И берег оглашался женским всхлипом.
Здесь было мрачно, гулко и темно,
Так длилось бы столетиями, но -
Но бог явился и запахло липой…»
Рассказ прервал далекий рыбий крик
Глубоководный не поймешь язык,
Но Амирам вдруг улыбнулся ровно.
«Эх, что-то раскричались на беду…»
«А где же этот бог живет?» «В пруду.
Но он спасает только хладнокровных.
А я тебя запомню молодой»
И, свесив ноги прямо над водой,
Она молчала, думая о разном.
Был берег светел, а закат бордов.
И мутный бог Борисовских прудов
Крестил ее ступни волнообразно.
Бабушка моя
Существуют мужья, подло обманывающие немолодых жен
Некоторые финансисты ловко подделывают цифры в годовых отчетах.
Современные школьники умудряются затирать двойки
цифровым ластиком в электронных дневниках.
Все брешут кто во что горазд.
Я - чудовищно вру своей бабушке.
- Как ты, Мурзилка? – спрашивает она меня,
наклонив голову вбок как старая канарейка.
И я с идиотской улыбкой ей вру:
- Хорошо.
- А как муж? –
и бабушка щурится, чтобы лучше меня услышать.
И я снова вру с идиотской улыбкой:
- Так любит меня!
Работает эм…замначальником…эм…на заводе.
И бабушка удовлетворена – завод, замначальник, любовь.
- А что там с работой?
- Отлично! С работой отлично!
Я просто купаюсь в купюрах, клиентах, заказах!
- Откладывай в сберкассу! – в бабушке просыпается главный бухгалтер.
Откладывать – это я люблю.
- А как там стихи?
Набираю в легкие побольше воздуха:
- О, замечательно!
Вчера меня публиковал «Новый мир».
Но бабушка хмурится – код не прошел.
Тогда по-другому.
- Недавно звонил Максим Галкин,
просил почитать в «Голубом огоньке».
И бабуля довольно кивает –
уж Галкин ей ясен.
- Легко тебе, Даник?
- Легко!
Мне предельно свободно!
Мне солнечно, радостно, весело!
Все обожают меня!
И бабушка подслеповато глядит на меня как на солнце.
И ей девяносто.
И помнит она через раз.
А завтра я снова приеду и все повторится -
Нучтотамсработой-амужкак-легколивмоскве.
- Бабулик, давай о другом.
Помнишь фильм «Дело было в Пенькове»?
- Не помню.
- А помнишь войну?
- Нет, не помню.
Давай о тебе.
…Все мы врём, насколько позволяет нам наша подлость и нежность.
И я здесь - банальный солдат на топком поле бессмысленной светлой лжи.
Но ведь, если вдуматься, коварная старуха сама меня с детства приучала к вранью.
В ответ на вопрос «Ты всегда будешь рядом?»
Шептала: «Всегда».