Алексей Баклан
Игрушечный Кёртис
***
Хочешь — саван из белого ситца,
хочешь — длинный извилистый путь?
Смерти нет. Ничего не случится.
Только Чёрную речку забудь,
только Пряжку и остров Матисов,
посторонние хрипы во сне.
Хочешь море в тени кипарисов
или доктора в модном пенсне?
Просто лампочка перегорела,
просто что-то внутри порвалось.
Хочешь, солнце в побелке из мела
заблестит как созревшая гроздь?
Это музыка стала короче.
Смерти нет, всё равно мы одни.
Хочешь долгие белые ночи
или чёрные зимние дни?
***
Словно краски, смотри, соскребли —
обнажилась побелка.
Неуклюжие спят корабли
и качаются мелко.
Больше воду свою не толки,
помолчи хоть немного.
Облетевшие листья ольхи,
грунтовая дорога:
октября обходные пути
на отшибе продутом.
Надави на педаль и лети
не сверяясь с маршрутом.
***
Терпеть тебя терять, не ощущая тела.
Берёзовая прядь пока не облетела —
возьми её, согрей, поставь пылиться в вазу.
Верлибры октябрей, понятные не сразу.
Слова всему виной, несказанные, злые.
Кофейни у Сенной, сигналы, позывные.
Пятнадцать лет назад (теперь не всё равно ли?) —
всё тот же стрёмный сад и головные боли.
Терять тебя. Терпеть. И улыбаться молча.
Сверкающая медь, безжизненная, волчья.
Как будто снег пошёл, как крылья херувима.
Всё будет хорошо, но непреодолимо.
***
Вдыхать кленовое амбре,
о всём несбывшемся жалея.
Давай умрём не в ноябре,
давай хотя бы до апреля.
Гори, холодная сирень
над исаакиевской бездной
под злые отсветы сирен.
Мы в этой осени болезной —
всего лишь порванная нить,
молчание в конце абзаца.
И Синий мост переходить,
и долго-долго расставаться.
***
Когда захочешь снова повзрослеть,
распутывая внутреннюю клеть,
перемежая тысячи занятий;
когда не отпускают ноябри,
попробуй всё как было собери,
глотая корвалол на автомате:
вот этот самый деревянный дом.
Ты к будущему медленно ведом
по шаткому досчатому настилу.
И кажется, что лето впереди,
и ты ещё в себе не находил
той пропасти, которая настигла.
Давай играть в пластмассовых солдат,
давай уйдём на тридцать лет назад
и сопоставим признаки и даты.
Вот скрипнула пружинами кровать,
и по большому счёту наплевать,
что сами оказались виноваты.
***
С Биржевого моста — в Биржевой переулок, а там,
слышишь, в сердце стучит, монотонен и гулок, там-там.
Закрываешь глаза, словно к райским подуло вратам.
Где весна в ноябре, где встречаются ради минут,
наблюдать, как архангелы невские глади метут,
прижимая ладони к лицу как к награде за труд.
Как любовь запоздало почувствуешь, словно озноб,
как ложится в анапест туманное олово снов.
Запинаясь, читаешь по памяти молитвослов.
И стучит у виска бесполезного прошлого ком,
Лучше просто забыть, не жалеть никого, ни о ком.
Это ты уже умер, и нет остального потом.
***
Воздух яблочный, кислый,
жестяная трава.
Ни надежды, ни мыслей:
ты, конечно, права.
Опустевшая Лавра,
отцветающий лист.
Для какого же права
мы сюда собрались?
Наказание, милость
или вечный покой?
Всё туманом укрылось
за гранитной рекой,
и за рамой оконной
сизый стелется дым.
Понесут тебя кони
по мостам разводным.
***
Твоя особенная милость
и в том, что жизнь переломилась,
и в том, что улица пуста,
когда внутри скребётся сволочь,
когда трамвай уходит в полночь
с Сампсониевского моста.
Твоя немыслимая жалость
и в том, что осень задержалась
(потом из памяти сотри),
и что лицо скрывает маска,
а кофе приторно и вязко,
но согревает изнутри.
Твоё обыденное чудо
нас держит в разуме, покуда
мы выбиваемся из сил.
А смерть показывает жало
в часах Финляндского вокзала.
И всё, о чём бы ни просил.
***
Китайские фонарики в метели,
что доживут до вечера едва ли.
Мы ничего такого не хотели
и даже возраст наш не представляли.
Какая неожиданная вьюга,
вокруг — непроходимые аллеи.
Мы просто не случились друг у друга,
и никогда об этом не жалели.
Фарфоровое сердце в снежной шали,
как будто нитью в воздухе продели...
Мы слишком быстро, друг мой, обветшали,
но это ничего, на самом деле.
...Пока их огоньки не улетели,
пока трепещут радужно и ало,
я загадаю умереть в постели,
и чтобы ты об этом не узнала.
***
Как с годами ни портись,
ни старайся посметь,
твой игрушечный Кёртис
бережёт твою смерть.
На последнем трамвае —
заповедный маршрут,
где любовь убивает,
где недолго живут.
Не узнав чего ради,
отрицаясь родства.
И сгниёт на ограде
золотая листва.