Дмитрий Степанов
Поэма света
1.
Движимые желанием, мы не желали трудиться,
но желали видеть свободу, а точнее, её лицо, словом укрытое
подменяли очарованием материал, а точнее, лепили пустые формы
воздвигали чудовищ, а точнее, расчищали им место,
подставляли их в новое слово, в нескончаемый поток речи
в реку, чья кривизна равносильна
неразборчивости знаков, предназначенных другому
многослойная поверхность события, недоступная в силу иных причин
заставляла прощаться с намерением и ставить стремление в место,
отведенное для сакрального и операций с ним,
и с его словом, которым подменено новое
в силу невозможности выйти из ближнего круга
таким образом, мы выглядели слишком уверенно,
и именно это не позволило нам увидеть то,
что открыто для зрения как такового, но недоступно для многих
в силу причин, о которых уже нельзя молчать
потому что нежелание труда
есть желание чистоты языка
называйте вещи своими именами и не говорите о подлости,
оставаясь на месте, отведенном для придворного,
а точнее, для функции, его замещающей
потому что нежелание лицемерия
есть в конечном итоге лишь желание воли,
а точнее, воли называть вещи новыми именами,
как будто собственные имена вещей
являются пустотой, в которой неразличимо
прежнее или вновь прошедшее
потому что речь всегда идёт о движении,
и кто бы сомневался, что слову доступна сила различия.
может быть, это нам недоступны возможности,
по праву отвергнутые и по прихоти собранные
прежней оптикой в диалектический луч,
отделяющий сущность от её видимости,
ибо речь идет в сторону трансформации
а вещь, если она хороша, преуспеет в этом,
ибо теперь, говоря проще,
не в различии дело и не в неразличимости.
всего лишь в желании
в стремлении к смерти
а точнее, в намерении
быть живым.
2.
вот почему остров, занятый изнурительной битвой,
бесконечно возвращается в совокупность ударов, составлявших свет
это и есть вечное возвращение, а это ни что иное
как выматывающее стремление к ярости
и, в конечном итоге, к смирению
мы видели остров не только сквозь сон,
мы заполняли им чашу, место её до сих пор неизвестно
нашего терпения хватило лишь на конструкцию,
а вернее, на её основание
и теперь мы возвещаем центр о территории,
мы возобновили различие между прямой и её началом,
а вернее статусом и периферией
это значит, что отсутствие смыслов уже не пугает
и корабли не приближаются слишком быстро
измерения преобразились, и теперь невозможно
оставить след на расстоянии вытянутой руки
что там! невозможно протянуть расстояние
так же невозможно согнуть плечо рычага,
подпирающего солнце
это означает,
что в отсутствие побед и поражений событие вырождается в память
причины и следствия опрокидывают понятия в зоны неразличимости
вместе с тем, изнуряя терминологический аппарат,
рушат возможные сборки и множества
ибо, что если не множество направляет к распаду
ибо что если не свет, отобранный в оптику,
открывает в грезах свечение, до сих пор распрямляет поверхность
и не нужно думать, что это закончится, возобновление не кончается
мы упираемся в солнце острова, в грезу его возвращения
в день изгнания или добровольного путешествия,
в остров, который ещё омыт
предчувствием космоса
3.
в таком случае следовало бы говорить лишь о страхе
о его воздействии на разбитые стекла, на множество органов,
на скрученные в мертвую петлю события,
на поддержку памяти и её толчки
на смещения равновесия
и его баланc на смотровой моста
сознанию в этом случае следовало бы обратиться в сферический куб,
в кристалл, вырванный из материи, в механизм представления
в замкнутую систему, ускользающую от порядка,
ускользнувшую в лапы чудищ,
в разворот спины на другую сторону света
Можно было сказать, что след остался утерян,
но, однако, не след, а свет оказался следом
следы на снегу как след на песке, наш свет отчаяния
превратился в различие, в крики разбитых песен
в окрики темноты и в хрипы
в молчание, а точнее,
в права на его молчаливость
следовало бы отложить забытое
и скрестить отложенные прежде векторы
продлить осевой предел, структурировать классы
массив превращений пустить по следу свету
замыкание цепей, не все ли равно, где камень
и там — уже каменный век
в таком случае, остаётся свет как первичная форма
как сгущение сил, стянутое обязательством исчезновения
она говорит, что меня уже нет, посмотрите вокруг, сколько падающих
видите, они перекатываются, как песок в часовом механизме
как образ глины в мелькании светодиодов
как материя, как весомые процедуры
как камень, а точнее, его подобие
вот почему свет не вдохнуть, не выдохнуть
но дышите ровнее, у нас еще есть мгновение
каждая мелочь сложена в балаган, в оркестр
в симфоническую кооперацию двух или более знаков
и этот весь свет, разве не свет остался от взгляда
от его исчезновения, от потенции и развращения
алгоритмы света, его позывные, явки, адресная, пароли
его соотношение сил вне различия и уличения
вне иерархий семантики означающих
вне хаотичных других
перемещений
вне отчаяние
вне отягчающих