Мерседес Себриан
Киви вчера и сегодня. Перевела с испанского языка Анна Орлицкая
Киви вчера и сегодня
Я была маленькой, когда в Испании
высадились киви. Я была маленькой испанкой, а они –
лысыми и зелеными, уставшими с дороги из Новой Зеландии.
Вероятно, они прибыли в контейнере
восемь на сорок футов в порт Альхесираса,
Барселоны или Бильбао
(у нас так много портов, куда можно доставить
существ из других миров)
Как они избежали ударов
во время долгого путешествия?
Первые, помню, всегда были твердыми.
Они были неспособны созреть, как и я сейчас.
На рекламе было увеличенное фото одного из них,
разрезанного пополам. Невероятного зеленого цвета
с черными семечками: чтобы съесть его, нужна была смелость.
(Говорят, есть фотография, на которой Никита Хрущев ест
киви на приеме в пятидесятых годах. Найти ее не получилось)
Не будем забывать, что киви, помимо фрукта,
обозначает еще и птицу. Вспомним также, что ни одно животное
не улыбается человеку с целью войти в доверие. Иногда мы все же способны
правильно расшифровать их мимику – гримасу шимпанзе, показывающего десны
за секунду до нападения.
Тем временем иммигранты,
прибывшие в Испанию из Пакистана в тот же день, что и киви,
додумались снизить дозу специй во всех своих блюдах
и выдавать их за индийскую кухню.
Тридцать лет спустя карри кажется нам
местным блюдом, появились испанские киви,
растущие прямо здесь, под грязным пластиком,
палимым знатным солнцем Андалусии.
Киви обесценились, и пришлось изобрести
более сладкий вариант, киви Gold, чтобы, как и прежде,
его мякоть возбуждала наше желание.
Пижама
С тех пор как живу здесь, не делаю различий
между пижамой и уличной одеждой: фланель и принт
в шотландскую клетку лишились того значения,
которое им придают в магазине El Corte Inglés.
Ведь там, где тебя никто не видит, возможно все –
идея свободы
спрятана за подкладкой пальто.
К паспортному контролю все относятся
очень серьезно; однако же для одежды
нет пограничных пунктов. Действие
дает ей имя: спортивные штаны,
одежда для сна, для ношения
дома. Хранительницей ночного отдыха
становится самая свободная одежда,
давно потерявшая форму.
Мы надеваем ее перед отходом ко сну,
который освободит нас
от внутренних монологов.
Повышенное удобство необратимо:
если резинка лопнет, штаны упадут,
это неизбежно. (Да и пусть упадут – мы готовы
к любой катастрофе)
Хоть я и живу одна,
я стучу в дверь ванной перед тем как войти: кто знает,
а вдруг там занято.
Моя ванная – дом пижамных штанов в шотландскую клетку;
они ограждают меня от вступления в брак
лишь в угоду навязчивым родственникам.
Il est bel et bon
Il est bel et bon, commère, mon mari. (...)
Il ne me courrouce, ne me bat aussi.
Il fait le mènage, il donne aux poulets,
et je prends mon plaisir.
Pierre Passereau, S. XVI
Я таскаю с собой во фляжке
жидкого мужа: не пью его мелкими глоткам,
чтобы согреться, но ношу с собой, наблюдаю,
не прикасаюсь. Не предлагаю другим для поднятия духа,
как точно сделал бы сенбернар*.
Он тоже ко мне не притрагивается, ведь он – жидкий,
но когда на улице мне протягивают
руки из воска, которые тут же плавятся,
логично предположить: «рука моего жидкого мужа
находится в этой фляжке в расплавленном виде».
Я взбалтываю ее и что-то слышу: это наш союз,
которому я до сих пор верна.
Муж разбрызгивается по алюминиевой бутылке
в безгранично-развязном буйстве танца.
Его уже не узнать. Мы с ним не разговариваем,
но он по-прежнему рядом: имеет вес
и заполняет собой сосуд. Пробка с резьбой –
самый надежный способ
обеспечить его присутствие в моей жизни.
Тем временем, устав быть всеобщей нимфой Калипсо,
я больше не обещаю бессмертия
всякому, кто приблизится с целью поцеловать меня.
Сперва предлагаю им доски,
чтобы соорудить себе плот.
Выходите в море, станьте своим собственным
океаном, своей собственной качкой.
_____
* По легенде, в Альпах сенбернары-спасатели носили на шее бочонки с коньяком, и когда они находили в снегах человека, нуждающегося в помощи, тот, отхлебнув из фляги и «согревшись», мог дождаться помощи других людей, которые следовали за собакой.
Право на информацию
Согласно статье 20 Конституции 1978 года,
от нас не должны скрывать того, что происходит
вокруг, однако я могу только
догадываться, смотреть в глазок с улицы,
думать: может, да, а может, и нет –
собирать улики, поклоняться им, как осколкам
греческого сосуда, выуживать
черты того лица, что попалось мне
среди раскопок.
Устное свидетельство очень помогло бы мне
при реконструкции образа, ведь я не верю в тела,
зато верю в их болтовню, в производящее слова устройство.
Однажды кто-то сказал мне: «больше не буду тебе
ничего рассказывать – ты запоминаешь,
что я тебе рассказал».
Я думала, это хорошо, оказалось –
нет. «Это как анализ крови –
если переборщить с объемом, это
уже переливание». Вот что мне ответили.
Объяснение ничуть не похоже на вилку,
которую просишь, увидев на столе только палочки.
Если оно наконец появится, совсем непонятно,
что же с ним делать. Я представляю себе информацию
горячей, лежащей в моей ладони, как те птенцы,
что случайно выпадают из гнезд, только родившись. Они
сама дрожь, такие страшные. Напоминают мне меня же
с раскрытым клювом
в поисках чего-то еще.
Разговор с успехом
Мои достижения, не знаю даже, в каких единицах
о них говорить, в фунтах стерлингов ли, в ваттах
или баррелях, какая разница, мои достижения
сидят за столом с чужими достижениями
и не могут поддержать разговор.
Они задумываются, почему я никуда не двигаюсь,
возможно, мне не хватает топлива, или же под утро
я задремала за рулем своего грузовика.
Это как трагедия высокого карлика: никто не верит, когда он говорит
«Я карлик ростом метр девяносто», он не похож
на карлика, однако вынужден есть хлеб всухомятку,
без варенья, ведь ему не достать банки,
стоящей не верхней полке.
Как сказать преподавателю, что некоторые
из понятий на вчерашнем занятии
остались мне не ясны (мои предки
передали мне невежество,
будучи уверенными, что это храбрость).
Некоторые вещи происходят
ретроспективно: я стала Мисс Испанией
в двадцать три года и узнаю об этом только сегодня.
Меня только что стошнило жареным перцем,
съеденным четыре месяца назад, но именно сейчас я ощущаю
недомогание и тяжесть в желудке. Это трефовый валет
бьет меня своим вымышленным оружием.
Его посох не полый, он твердый внутри и снаружи – столько партий
сыграно за столом, а мы не заметили.
Я спокойна: моя месть – это месть
самой природы. Не мне выносить приговор,
ведь он уже значится
в строфах Хорхе Манрике
на смерть отца.