Леонид Китайник
Розовый мусор
Розовый мусор
Что розовый мусор соцветий
на плитах свалялся в ночи
и песня о тающем лете
впервые меж сосен звучит,
не верят сверчок и цикада —
но тише сегодня поют.
И прели чуть слышимый ладан
в листве обретает приют.
Хвойные смеси
Хвойные смеси сосны и секвойи,
кедра и ели на склонах лежат,
из малахитовых темных покоев
летом сочится густой аромат.
Где и когда твоя жизнь заплутала,
как и зачем ты ее упустил,
снова забудь, наблюдая с привала
зелень лесов, и морей, и светил.
Цвета холмов
Холмы, надставленные тучей,
зовут в глухую высоту,
по складкам стелется колючий
кустарник в розовом цвету.
Но мне с окраины зеленой
лишь черный с бежевым видны.
С пустынных августовских склонов
ползут полуденные сны.
Вечерние фонтаны
Семейство вечерних фонтанов,
подсвеченных стеблей напев.
Как стражи прохладной нирваны,
пыльцой водяной заблестев,
в бассейн ниспадают, сутулясь,
где ложе от пены бело,
и вновь орошают июля
сухое от жара чело.
Холм над мостом
Лазурь по краям выцветает
в полуденном небе пустом.
И выжженный холм, выступая
над рощей, трамвайным мостом,
как будто твердит, что отныне
кустарником меченый склон
заменит стога, и пустыни,
и отмели давних времен.
Но жалоба, миф и бодрянка
не могут во мне прорасти;
звенит отстраненная танка,
и летние кроны в пути,
и шаг одинокой прогулки,
и птичий полет и напев,
и полночь с биением гулким,
и гравий на пыльной тропе.
Прохладный вечер
Прохлады зеленые клети
вдоль улиц расставила ночь.
Сквозь них пробирается ветер,
назначенный зной истолочь.
Дыханье вечерней минуты
и русло воздушной реки,
где желтым и белым салютом
рассыпаны врозь огоньки.
Юные листья
Кактусов юные листья
кисло-пригодны в еду.
Кисти сирени индийской
розовой лентой ведут,
словно вплетенные в гриву
темно-зеленых лесов,
где прокатилось игриво
летних календ колесо.
Вновь пересмешника игры
мне надрывают бока,
прямо под носом колибри
дань собирает с цветка.
Пусть горьковатая дымка
застит душевный уют —
здесь с удивленьем в обнимку
смех и надежда идут.
Июльский мёд
Тяжелые шапки соцветий
склонились к вечерней тропе
и слышен о страсти и лете
простой шелестящий напев.
Хрустальные стебли фонтанов
поодаль звенят и шумят.
Белеет и стелется пряно
жасминных кустарников ряд.
И в жаркие соты июля,
пока не забрезжит восход,
как в темный невиданный улей,
стекает растительный мёд.
Считая кроны
Когда нам строка не дается,
и парит июль духотой,
и тропка лесная колодцем,
и мысли бесцветной плитой,
сочти для начала оттенки
и плотные контуры крон —
и мир сколоти на коленке,
где ты, путевед-чемпион,
встречаешь сквозь зной неподвижный
приветливый ток ветерка,
и мир расступился сквалыжный,
и времени ноша легка.
Выжженный склон
На выжженном временем склоне,
сквозь сена седые клочки —
внезапные вспышки бегоний
и ярких эшшольций пучки.
Но тоном каким-то нездешним,
как будто июлю не рад,
все громче свистит пересмешник
и слышно средь диких рулад:
— Кто больше изведает горя
в суровом сибирском краю,
к тому и несет на просторе
бездомную верность мою.
Стихи-облака
В.П.
Друг сказал, что стихи облаками плывут,
как дыханье и взгляды небес,
и густеют под ними нефрит, изумруд,
и шумит зачарованный лес.
А еще - океан, где волна над песком
Даже в солнечный день холодна,
а из просеки тянет вечерним дымком
и над ней загорелась луна.
Сосновые своды
Е.Р.
Сосновые своды — недвижная хмурь,
Вечерняя гамма — нефрит и лазурь;
Когда не мешает сияньем луна,
в шатер бирюзовая пыль вкраплена.
И фары-топазы по трассам поют,
сверкают на крыльях рубин, изумруд,
и твой иссушенный, крошащийся кров
испытан пространством и далью миров.