Денис Ларионов
Блюз сборщика жести
1
Ночная картина что переброшенный минус, остановись на седьмом этаже. Медленно падают кусочки стекла и металла на скользкую землю. Дома вымазаны желтым, словно солнечное зеркальце, насквозь прогоревший будильник-«дзынь!»- сыпало, сыпало утро на голову. В откровенно прошлой жизни. Когда full time можно было принять за кусочек сливочного мороженого-так грустила одна из работ, воспалившаяся, словно старая ранка на локте: внимание, говорю я, марш, говорю я, но завтра. Приходил утром и говорил: я пришел. А сегодня?
Не все солдаты вышли праздновать победу лета: сегодня самый! короткий! вдох не будет последним. Как будто это хоть что-нибудь объясняло. Каждый из них, житель плюс житель плюс житель, раскричавший стену не к Богу, чуть дальше. Я даже обжегся, мог бы сказать Т., но лапки срезали навсегда.
Нет и карточного домика, который мы так невыносимо нежно строили до прошлого лета.
Кто это, принято спрашивать у тех, кто мечтает меня убить. Не со зла, нет, а просто потому, что есть правила, которые гласят: ах, эти говорящие продукты питания в вакуумных упаковках! вы же портитесь на солнце! Их рты раскрыты, они путаются в показаниях. И поэтому надо нажать! надавить! на педаль газа, чтобы открыть крышку мусорного ведра, но не выгребной ямы: другими словами, ты не педаль на шее у меня, пошел на хуй!
Время пошло.
Которые стали частью меня. Неоднократно возникавшее на допросах имя К.выдавало во мне человека, сведущего в строительстве. Осталось выяснить, где здесь моя вина. Незнакомец сказал, что его сын как раз сейчас читает эту книгу и попросил вкратце пересказать сюжет.
Не читал. Вечерами сидел на продавленном кресле, смотрел в одну точку: о, сердце, не исходи слезами. За что? За дело! За тело! Да просто так! Иногда вышвыривали неожиданно. Сразу же после того, как отдавал награбленное (а кто, извините, не грабил? Вы что ли, маленький человек, не грабили?): в студию, я хуею. Изредка приходил на работу пораньше и думал: зачем пришел на работу пораньше?
Так исполняй! Этого не могло не случится не с нами. Сколько раз находил себя в мусорном ведре? Иногда, впрочем, оказывался в выгребной яме: просыпался, продрогший, отряхивал видимую грязь и возвращался домой. Здесь был поворот- в рот его ногой!, -а теперь в город можно было попасть только одним способом.
Я потерялся- так и сказал-то есть признался, но не в убийстве. Перешел границу дозволенного, а вышел уже мастером спорта с чужим кошельком. Это ложь, мир продолжал себя помимо этого. Никогда еще у меня не было такого ощущения-будто я выбитый и оставленный на поребрике зуб: на, друг-товарищ, разбей меня на мельчайшие части.
Может быть мои вечно недовольные дети получат, лет через –дцать, в наследство крошки зуба отца и, не скрывая, скажем так, изумления, воскликнут: хороший ведь был человек! приближался медленней лани! или кого там? кто теперь разберет! чтобы отвесить затрещину! после которой нужно было идти в медпункт! говорить что упал! подавился! совсем поперхнулся! вышел сухим из воды! Можно у вас отпроситься?
Конечно. Мир добр. Но лихо закручен-не придерешься: на левой панели несчастное «делай», на правой- счастливое «не выполняй». Еще в раннем детстве они решили вымазаться в дерьме, чтобы быть похожими на своих одноклассников (или кого там? Тех, кто мозолит глаза ежедневно.), которых родители с детского сада купали в дерьмовом растворе без мыла, не говоря о шампуне: как красиво, пели они, стояли наши детки в линеечку, по одному или парами.
Светили, изредка,фотки : вот мы на озере, а это в музее. На озере лучше, чем в музее-тогда как в музее хуже, чем на озере. Автобусы ломаются и проваливаются под лед, из которого, словно из сломанного магнитофона, доносятся негасимые голоса школьников: где мой дневник? там же, где и мой учебник? Ты зачем не прочистил уши? Чтобы лучше не слышать? Подаришь наклейку с несуществующим автомобилем? Ты тогда будешь лучше меня?
Утром их поднимают, но лучше думать, что они добрались до места назначения и теперь нехотя выходят из микроавтобуса, чтобы позавтракать и отправится на прогулку.
Что мы видели?
Ничего.
Помню двери, собранные из разбитых зеркал. Приходил мастер, еле державшийся на линии окна, и предлагал свои услуги: замена батареек в часах, демонтаж унитаза, двери битого стекла, изготовление вешалки-разночинца. Этот аппарат невозможно было остановить: стоило сказать самое последнее слово, как навстречу ему летело новое, открывающее невиданные доселе горизонты.
Умри, думал я. Нет, не умер. Демонтировал унитаз, а еще сделал несколько аварийных дверей, которых не было ни у кого. На вопрос где бы вы сейчас хотели оказаться ответили хором в прохладном аду.
…для меня это утро: острый воздух навязчиво режет горло, язык. Не дотянутся даже до тех ресурсов, которые плавают на поверхности: руки твои коротки, словно ноги над пропастью. Дети, изучающие меня в плохоотпаливаемых школах (темно, несмотря на то, что на часах полдевятого утра) пишут: так сходят с ума. Сначала теряют голос, потом вообще слова: «о, еда; о, пожить; о, автобус на юг; о, труп товарища по счастливому несчастью»
К полуночи вид из глазного окна (но не яблока) сжимается до безопасной, в сущности, опухоли, сдавливающей горлышко бутылки. Не оступись в каменную реку, которая может…а может и нет? Я и не думал так: куда попадешь, если окажешься невнимателен с препаратом ли, с гидроагрегатом ли. Что льет и льет на рельеф вредный для легких гудрон. Как сохранить толику тела в равнодушном пространстве?
А что за окном? Та же картина? Женщина и кукла ребенка изо льда, который умеет не таять? Может быть, ламинат для комфортного плоскостопия? А? В гостиной компьютер, который никто не включает: энергии не хватает, пробки вылетают, наряду с пластиковыми окнами, выставленными на всеобщее обозрение за несколько месяцев до-скажем так-очередного события.
Небытия, поправил себя: после школы домой, где дверь закрыта. Так бывает. Покататся на насквозь промерзшей карусели, получить пизды и отправится в магазин, потому что теплее. Бог, о котором вокруг столько разговоров, уехал на рыбалку. Первая рыба комом, вторая к язве желудка.
Неинтересно? Стоило умереть-сразу же заговорили из жизни о жизни-но бесполезно, подозреваю, смотреть в сток или выхлопную трубу. Сводящая скулы некоммуникабельность. (Встать с кровати? Дойти до окна? ) Вот и кредитка-думает он-не обслуживается на этом банкомате и значит никому не нужен. А ведь надо-то было перейти через дорогу…
Где кого ожидает машина, словно можно забыть про невыносимую ломоту в костях и помочь человеку не упасть спиной на рельсы. Это в наше время такая редкость! Их лица стали другими: прекратили быть человеческими и отправились на поиски животного облика. Я их знал немного другими.
Говорит он. Когда придет время проваливаться в бездну, можно сочинить шутку: я еще не упал, подержи здесь, мне не больно. Обменивать ее на продукты первой необходимости, ведь каждый шаг в холодное время года дается с таким трудом. Чтобы было от чего отказываться: нет, друзья, точно, я их знал совершенно другими.
Действительно, больно не мне. Ведь это они не могут ответить на первый попавшийся вопрос. В моей жизни, читаю красные буквы в другом городе, уже давно ничего не происходит. Один только, сынок, чистый опыт, сынок, и резкие боли в желудке,сынок,но- пройдет, полагаю, если отказаться от арбузных корок зимой.
Ведь не получится отказаться. Как не получится отказаться от себя самого, чистящего приличные зубы перед зеркалом: без пародий, my dear, проходи(л) по канату обстоятельств. Мы никому ничего не должны и как-нибудь справимся сами. Не знаю, что это значит.
Не знаю, что и ответить. Конечно нужно.
Далее своего рода краткая история рода, завернувшего за поворот. Теперь мне, собаке с постриженной шерстью и спущенной кожей не найти моего дома: о, сгущенное молоко неба, не забирай меня в эту колкую, бестолковую зиму! Я еще послужу! Вдруг что найду? Дорога сбивается, чтобы нам развернуться.
Помню зиму с отмерзшим носом и пальцами рук. Ленивый-почему-то?-свет фонаря, который запомнился навсегда, иначе бы я и слова бы не сказал о нем, несколько вышедших из строя разного рода машин. Угол дома.
Помню школу, забитую несчастными детьми слесарей и космонавтов: здесь уже наворачивались плоды неблагополучия. Учителя, в свою очередь, интересовались: откуда такой предоставленный сам себе ум? Очень интересно!
Поговорили. Что дальше?
Нелепое обучение правой и левой рук с последующим глубоким погружением на дно, около громко работающего завода: я помню, как с его вершины разлетались искры и не было ничего важнее.
Amen..Не было и более сложных шагов: никогда больше ты не соврал, перепутав направления. А ведь могли в труху измолоть речные камни! Не без помощи местных, наспех лишившихся работы, пока твой вертолет не улетел
навсегда.
2
Не лишенные, впрочем, офелической оптики, написал я тогда, чтобы никто не прочитал. Речь шла о песочном береге, который мне однажды приснилось потрогать ладонью со
сползающей кожей.
Как это случилось?
В финале раздраконенной книги, которую я сейчас читаю, чтобы не сойти с ума от гула, который производит разрушенная (в метафизическом, разумеется, смысле) фабрика, появляется подстреленный безысходностью человек: вот его клиническая дочка намекает ему на несвежий костюм, а через десять страниц обнимает его, восторгаясь его плюшевым вывихом. Вроде того, что папочка не уходи, у меня на тебя есть планы. С позвоночником перебитым. Никогда ни к чему не проявлял интереса.
Соответственно и сейчас мое место с краю. Под лейкопластырем завелись тараканы: скоро нога заживет своей жизнью. Расправит полиэтиленовые крылья и полетит в теплые страны, но пролетев совсем немного поймет, что умирать нужно на своей земле.
Не удивлюсь, если так думала и раздраконенная старушенция, виденная совсем недавно на железнодорожном полотне: почувствовав, что поезд может увезти ее слишком далеко от теплой могилки, в которую уже залег ее супруг, она предпочла пренебречь правилами техники безопасности и недопустимо близко подошла к краю платформы.
Папочка, главный герой недочитанной книги, умеет встать с кровати и донести свою задницу до тетради двенадцати листов, чтобы излить туда очередную околопаскалевскую мысль: не пользуйтесь фейерверками, потому что они чем-то напоминают нас самих. Если вам двадцать лет, то лучше вообще убраться подальше в подвал, чтобы неожиданно появляться поздней ночью, спрашиваю у немногочисленных прохожих на батон или буханку.
Хорошая книга. Дочь, пока отец дрыхнет, читает его записи и идет на работу, которая вычищает из нее, словно Domestos или Dasein, все эти чудесные слова: надо жить, папочка, думает она, чтобы можно было направить оставшуюся физическую силу на получение результата. Полученный результат можно съесть или закопать в землю. Понимаю, говорит она, поглаживая сухонькую руку отца, что тебе ближе второе, я имею в виду по времени. Но было же пресловутое время, когда ты торчал и от первого: маман ползла за тобой по тонкому льду, умоляя разменять квартиру, где не было света и горячей воды (нет до сих пор!), а ты развернулся и сказал, что уходишь.
Хорошая книга. Я стояла рядом и думала, что ты шутишь. Несмотря на то, что мои одноклассники уже избавились от своих родителей, отправив их на специальной лодке куда подальше: добрый человек, отойди, это может быть опасно. О чем бы нам еще поговорить, дорогой добрый папа.
Может быть, о погоде? В любом случае, сейчас холодно.
Однажды папа собирает вещмещок и умирает, забыв попрощаться. Дочь искала его, как пропавший предмет (или книгу. Читала ли? Нет. Однозначно. Просто сидела в единственной комнате, планировка которой «знакома до боли», сейчас покажу.), но он не подавал признаков жизни, закатившись под шкаф. Имела ли она право говорить от-любого не в меру настрадавшегося лица? Имею ли я право говорить от лица потерянных и потерявших, если у меня есть миллион (причин этого не делать)? Думается, не только сегодня эти вопросы останутся без ответа.
В задымленной комнате полночь. Нога толкает жестяную банку, отправляя ее в недолгое путешествие по асфальту: что там? внутри? Только я? Сколько время? В правой руке тепло сохраняется в течение четырех часов, в левой- в течение трех. Затем наступает окоченение, хочется выбраться на улицу и подышать свежим воздухом, но ты уже умер. Так я думал несколько лет назад, но, что называется, оказался не прав.
Достаточно просто сделать первый шаг: с лестницы- или моста- в водопад. Во время полета сердце предпочтет остановку, но не автобусную или метро, а свою собственную, пусть и обитую баночной жестью и продуваемую всеми ветрами. Я видел ее: на месте старого дома цвела пустота, а чуть влево была остановка. Там было вполне сносно, если не сказать опасно. Несколько раз юные мы (юные кто? Выпивали бутылку портвейна или совместно держались за руки в обесточенном подъезде) проходили по этим местам, чтобы затем во всеуслышании заявить, что остались живы, несмотря ни на что.
Сегодня в этих местах количество жилых помещений увеличено вдвое.
Что не мешает нам, не нашедшим приюта, встать у границы города и, произнести шепотом некоторый псалом: все закольцовано, попробуй одень, вдруг не снимешь.
Не вспомнишь: камень, подброшенный над стеклянной долиной или каталог погоды, не совместимой с жизнью. На концерте природы кто-то должен погибнуть:
В те неописуемые теперь времена я впервые увидел это. Какое название придумать феномену, чтобы вы не вывихнули в улыбке ваши несметные лица: под острым перцем, с тонким знанием дела? В любом случае, речь о некотором итоге, который
ожидает каждого: например, баночка, которую необходимо смять для того, чтобы поместить в специальный пакет и отправится с ним в специальную контору…правильно: где специальные люди дадут мне специальные- и специально!- невеликие деньги, а может быть даже дадут переночевать под навесом.
И, конечно же, я вам завидую: особенно когда вы едите свой бутерброд. Ведь вы же не будете меня догонять. А я помогу вам. Дорога к отступлению закрыта и не надо думать, будто кто-то сможет ее открыть. Мой приятель и можно сказать коллега по имени M. был найден мертвым в каком-то депо потому что зацепился, не оценил. Действительность, скажем так, переборщила с полутонами.
И в заключении: это- не только стирание телесных плит, асимметрия лица, но и постепенное охлаждение голоса, понижение градуса. Как в том фильме, который я только и успел посмотреть: «-Ты хрипишь, милая…-Да, это обо мне». Остальной хронометраж она просидела молча, тяжело вздыхая, ладонь на ладонь положив. Я оставался сидеть в своей комнате и боялся выйти. Им было примерно за семьдесят.
2010