Звательный падеж
Вадим Кулаков
***
Совсем нет времени на чудо,
И улица вся в Рождестве.
И если б не твои причуды,
Мы б целовали даже снег.
Но ты не веришь в дар напрасный,
И смотришь в небо, не прося.
Я проведу тебя на красный
Ладонью наперекосяк.
Блаженны движимые ранью.
Ты вся нацелилась туда,
Как пуля, милая страданью,
Где образуется судьба.
И вся морозна, режешь губы,
Поющие колокола.
И расплавляют душегубы
Себя в простые облака.
Ты ночь, жестока и любима.
Нет чуда, нет и торжества.
Запоминаю твое имя
На звездной пене Рождества.
***
Где был, там запружена пропасть,
Где странные листья легли,
Как ссадины в душную полость
Состаренной пяди земли.
Ты здесь мне почти не заметна,
Разметана звоном строки.
Во сне отливается медный
И падает накрест реки.
Меня ты совсем не узнала.
Расшибленный плоской водой,
Я видел, ты пену срезала,
И бинт закровил головой.
Где был? Не узнала и после,
Но мы, не прощаясь, легли.
Я видел, как глаз мой отбросил
Две пряди с огромной земли.
И белые, было так рано,
Дрожали как порох в ружье.
Я сердце направил тараном,
Но пропасть проснулась уже.
Где был? Где подмешана к звездам
Забытая лунная прядь.
Но Божьей коленке был создан,
В тебя я пришел умирать.
***
В далеком странствии квартиры,
В хрущевской двушке одинокой,
Я разделился на два мира
Как перевернутый бинокль.
Я видел страх и в нем спасенье,
Когда в окно стучала груша.
Как будто зверь, а не растенье.
Я был как есть, и обнаружен.
В три года сорок пять квадратов
Я обошел, как Бог пустыню.
Туда и полностью обратно,
И чай немножечко остынул.
С самим собой мой дом в раздоре,
Не устоят душа и тело,
Ведь царство – жизнь, когда нас двое,
Но править ты не захотела.
Ты переходишь все границы
Моей пустыни недожитой.
В такие ночи мне не спится.
Ты не жена и не сожитель.
Прекрасной небыли туманы
В крови, квартире, будто осень.
Как пережатая струна мы
Порвемся, и меня уносит
Обратно в двушку, в половины
Себя. Как боль, очнулся здесь твой
Из ниоткуда голос длинный:
Ты странствуй, но и чудодействуй.
***
Сегодня Рождество. Мне двадцать семь,
А завтра двадцать восемь, двадцать девять.
Я сына посажу на карусель,
Но для начала нужно его сделать.
Принять от ангела заученную весть.
Но я жены не знаю. И не нужно.
Твоя жена, наверно, уже есть
И яблоко, смеясь, бросает в лужу.
Я елку нарядил и вымыл пол.
Во рту до вечера ни слез, ни капли.
Я выпотрошил солнечный лимон
И создал мир. Запустим в нем кораблик.
С тобой, дружок, мой милый чародей.
Ты сам себя во мне случайно сделал.
Мечтой плывет корабль в начало дней,
Где мне еще не тридцать, двадцать девять.
Разбуженный звездой, я подношу
К ее губам свои ночные губы.
Я никогда, родная, не спрошу,
Где ты была и поцелуй откуда.
Стол уберу. Сегодня Рождество?
Ну, точно. Горький снег пошел в пустыне.
И сколько ангел мне покажет снов
О чудесах, о матери, о сыне.
Все родилось вокруг, и я один
На карусели с горькой снежной ватой.
Я говорю: меня зовут Вадим.
Никто не отвечает: знаю, папа.
***
мама пришла ко мне, но никого не нашла.
посидела немного, продрогла
до самой глубины земли.
ты меня, говорит, от жизни напрасной спас,
я тебя не найду, но буду искать всегда.
посидела немного, разрезала яблоко, ест.
солнце разрезало маму,
и сердца кусочек упал.
ты спасла меня, говорю, от печали напрасного света.
такая яблоня вырастит, что так хорошо
будет в ее тени.
мама уходит, немного еще стоит.
поправляет землю, гладит цветы
по белым живым волосам.
ты меня, говорит, не ищи,
я нашла тебя навсегда.
а я наконец-то уснул, и сон этот больше земли.
и я слышу, как мама входит в дом,
как берет меня на руки
и прижимает мою белую голову
к своему разрезанному сердцу.
сон этот больше любви,
которую мы нашли.
***
Ты помнишь, в Алуште мы резали лук
и поняли вдруг злую тайну разлук,
как сердце сжимается в горькую мякоть.
А слезы? Что слезы. Обычная слякоть,
в которой ты глупо теряешь каблук.
Ты помнишь, как ночь потеряла звезду,
и я за тобой по чернилам иду.
А крымская небыль хохочет над нами,
но мы ту звезду наконец-то догнали.
Закашляла искрами, злая, в бреду.
Ты помнишь, как выросла наша звезда,
и тот новый год озарен навсегда.
Мы резали лук и мешали салаты,
и ждали гостей, и не ждали зарплаты,
и скатертью шли наших рук поезда.
…Я помню письмо из наплаканных искр,
зеленые рощи машинных канистр.
Вокзал для двоих – упраздненное чудо.
И легкими неба, о Боже, кричу. Ты
не видишь, как град обрывает карниз.
…Я помню, как дочь отвела в детский сад,
и шли облака из Алушты назад.
Я гладила их, отправляла постелью,
Ты их повстречаешь над крымскою елью.
Укройся и спи. Нет разлуки, нет зла.
***
Я прыгнул в тебя, в эту Божью приманку,
И первой сиренью глаза удивились,
И, карие, вывернулись наизнанку,
И сердцем твоим мои мысли давились.
Я преданно жил в невозможном секрете.
Как солнце в ночи свою тайну выносит?
Я кажется что-то подобное встретил,
Как золотом смерти обманута осень.
Без света так больно. Измученный Фауст,
Я смог разгадать только первые звуки:
Алеет любовь, и непрошенный август
Назло ускоряет движенье разлуки.
И дальше стояли года недостроем
Вины, искупленья, и башня надежды,
Что я разгадаю такое простое,
Такое далекое, близкое прежде.
Мне выпрыгнуть стоит, мне стоит проститься,
Как тотчас же буду разгаданно прожит.
Но я остаюсь, и смеются ресницы:
Глаза этой пропасти карие тоже.