Алёна Чурбанова, Евгений Никитин
Рассказы
Сострадание к любителям шахмат
Мария любила прогулки на закате, когда курортное солнце медленно захлебывается черной морской водой. Постепенно она стала замечать, что ей часто встречаются нескладные молодые люди, с повязкой на одном глазу, как у пиратов. Ходили эти юноши, как правило, с тетрадками в руках, и ничего особенно мужественного в них не было - сутулые, погруженные в себя, они часто задумывались и норовили столкнуться с прохожими. Когда солнце совсем скрывалось, Мария поворачивала обратно и напряженно думала о закатных щуплых пиратах, вспоминала их белые рубашки и просвечивающие сквозь тонкую кожу голубоватые вены. Тайна повязок мучала ее.
Как-то раз она проследила за одним из парней и обнаружила шахматный клуб. Он находился в подвальном помещении, но все происходящее можно было видеть в окно, расположенное на уровне щиколоток. Молодые люди сидели за столами, неподвижно уставясь на доску. Иногда медленными и точными движениями они двигали беспомощные блестящие пешки, словно сворачивали головы птицам. Здесь играли с каким-то необычно длинным контролем времени. Мария стала приходить к окну каждый вечер и, опустившись на колени, завороженно наблюдать за шахматистами. Однажды она увидела, как один из них допоздна засиделся над партией, пока не заснул, и падая, напоролся глазом на тонкого пластмассового ферзя.
Случай из жизни Морозова
Морозов сидел на крыше. Развлекался тем, что набирал случайные номера на мобильном телефоне. Если отвечали женские голоса, он говорил первое, что приходило в голову. В основном это были цитаты в духе «Я старый солдат и не знаю слов любви». В ответ либо сразу отключались, либо смущенно хихикали, но ничего не отвечали. А между тем бутылка красного вина уже заканчивалась. Он уже собирался было идти домой, когда ему неожиданно повезло.
- На посту что ли, солдат?
Морозов почувствовал, что с этой может выгореть. Голос был ужасно притягательный – низкий, грудной и какой-то глубоко порочный.
- А то! На крыше стою, охраняю покой мегаполиса. Только вот боеприпасы закончились…Поэтому срочно требуется помощь добровольца! А лучше – добровольки. Бутылку красного и сигарет очень нужно принести, чтобы солдат не отдал концы до утра.
- И где же ты стоишь-то? Что за важный объект? – опасным тоном спросил голос. Морозову даже показалось, что голос облизнулся.
- Строго засекреченная пятиэтажка по адресу Вертинского, двадцать пять.
- О-па. Повезло тебе, солдат. Я тоже на Вертинского живу. Знаю, где этот дом. Держись, солдат, подмога идет!
И в трубке пошли гудки. Морозов внимательно посмотрел на свой мобильник, явно не до конца доверяя услышанному. Он поднял воротник пальто и решил подождать полчаса, потому что «а вдруг»...
И она как ни странно, пришла. Он даже растерялся.
- Я – Морозов. Это я звонил.
- Светлана, - плотоядно улыбнулась женщина и медленно подошла к нему.
Молча спустились с крыши в его квартиру, и закружилось. У Светланы оказались очень сильные руки, она такое ими вытворяла, что Морозов только диву давался… Потом пили на кухне – только тут он ее более-менее рассмотрел. Рыжие длинные волосы, черные глаза, зрачок сливается с радужкой, шрам на плече, как будто монету вдавили… Внезапно – Морозов сам не понял, как это произошло – они поженились и началась длинная и бессвязная жизнь, полная какой-то лихорадочной деятельности. Морозов куда-то бежал, откуда-то возвращался. Приходилось много работать – он приходил домой и сразу падал в кровать. Беспрестанно гудел телевизор, какие-то люди приходили, уходили, бегали дети: Морозов думал, что это – его, но не был уверен. На всякий случай он менял им пеленки, разучивал с ними таблицу умножения и объяснял, откуда берутся дети, хотя пришлось лицемерить, потому что он не мог ручаться за этих конкретных детей. Сквозь красные пятна Морозов видел дни рождения и новогодние вечеринки, в которых принимал участие вместе со Светланой.Однажды у него заболело сердце, Светлана схватила его за руку и сказала:
- Всё, всё…
Он был старым и седым, а она ничуть не изменилась. Морозов отнял руку и куда-то побрел. Все тело ломило, перед глазами плыло. Пытаясь собраться с мыслями, он снова залез на крышу, пересиливая подступающую дурноту. Шел снег. Морозов лежал и ловил снежинки ртом.
Было прекрасно и страшно – первый снег означал конец осени, а он любил это время года. Не за «золото» листьев и «багряные уборы» , а скорее наоборот за природное умирание. Во всеобщей промозглости он находил свое очарование – в состоянии, промежуточном между здоровьем и болезнью, когда кашель только начинает легонько царапать грудную клетку, а ноздрям немного больно втягивать воздух.
О музыке
Если бы Моцарт дожил до нашего времени, сыр моцарелла называли бы "моцартеллой" и делали из чистого, белого, как снег, молока, которое Моцарт выделял бы из своих пор.
Из кожи Моцарта пекли бы мацу и называли ее "моца". Тонкая, как папиросная бумага, она бы стала просфорой для всех меломанов.
Кровь Моцарта превращалась бы... вы уже догадались - в вино, лимфа - в нефть, а ушная сера - в гранулированный чернозем.
Одним словом, все частицы тела Моцарта стали бы влиять на мировую экономику.
Увы, в этом случае он превратился бы в еще больший фетиш, чем Александр Сергеевич Пушкин, чьи негроидные черты с детства преследуют любого, кто вздумает поглядеть в зеркало, не соблюдая технику безопасности.
* * *
Основное чувство человека, играющего на музыкальном инструменте, – зависть.
Гитарист с мертвыми наростами на подушечках пальцев завидует пианисту, его воровским, холеным щупальцам, которым в словаре по недоразумению дано то же самое имя. Пунцовый буржуазный рояль (полюбуйтесь на слова "вирбельбанк", "форбаум") порождает музыку, многоголовую, как лернейская гидра, и способную распространять очевидную благодать.
Гитара окружена предрассудками. Ее звук вызывает у ценителя полифонии только невроз. Ее тело слишком напоминает женское, но ценителю полифонии не нравится деревянная баба с дырой в области солнечного сплетения.
Зато пианист, беседуя вечерами со своим инструментом, неизменно говорит: «Почему ты ведешь себя, как старый холостяк, неспособный оторвать свою задницу от дивана?» Рояль, усмехаясь, отвечает на это: «Неправда. Только сегодня я был у моего зубного врача.»
Все эти нюансы совершенно неизвестны любителю полифонии. Он только слушает музыку. Ему невдомек, что зависть и проблемы с зубами и женщинами связывают все инструменты незримой нитью, даже если они никогда не войдут в единый оркестр.
Последний подвиг
Подполковник - обычный солдафон: все время хвастается, что такое война и настоящие мужики. Последний его подвиг - в стиле фильма про рядового Райана: послал четырнадцать человек вытаскивать одного. Вместо одного гроба привезли пятнадцать. У подполковника теперь нет ног, тема войны и командования закрыта навсегда. Во время обхода я наклонился к нему и тихо сказал: "Если такой смелый, что же ты одного себя не убьешь? У тебя же красавица-жена, ага?" Какой скандал он закатил, гром и молния. А как, спросите вы, он потерял свои ноги? Совсем не на войне. На обычной загородной вечеринке - один из гостей напился и решил покататься на газонокосилке: Лара - так зовут подполковничью жену - любит секс в неожиданных местах.
Бумеранги
Под окнами немецкой гимназии стоят теннисные столы. Однажды герр Шульце, учитель математики и муж фрау Шульце, учительницы философии… нет, я не о том говорю. Однажды в семь утра человек с белым лицом прыгнул из окна четвертого этажа и разбил голову о теннисный стол. Он мгновенно умер, а в кармане его брюк нашли мобильный телефон, на котором была ровно одна смс-ка.
Мне показали эту смс-ку. Она написана человеком, который абсолютно не чувствует, как нужно составить фразу на немецком языке. В переводе она звучит примерно так (я не стану имитировать ломаную речь):
«Вчера связала себе шерстяные носки – они получились похожими на бумеранги. Жалко, они не прилетают утром, когда перед сном зашвыриваешь их куда-нибудь.»
«Наверное, ему писала русская девушка», - подумал я и стал воображать невесть что. Русская девушка из Петербурга, она приехала в прошлом году по обмену и герр Шульце полюбил ее. Теперь она вернулась назад и пишет ему смс-ки про носки. Фрау Шульце ничего не знает, она безмятежно преподает свою философию, все считают ее наркоманкой: длинные перчатки, из под которых ползут синие вздувшиеся вены, как у культуриста. Фрау Шульце – грустный, тощий, как вобла, человек, голос у нее высокий и унылый, вероятно, лирическое сопрано, такую женщину хочется обнять, утешить и задушить шнурком из сострадания. Теперь она осталась одна.
Я ничего не знаю ни про какую русскую девушку, но представим, вот она приезжает, у них с герром Шульце короткий флирт, она позволяет себя поцеловать, отбывает, лихорадочная переписка, он готов развестись и зовет ее замуж, русская девушка Тася, Анастасия, острые лопатки, нос-картошкой, мама – актриса, папа – известный режиссер, Тася не хочет быть «русской женой», киндер-кюхе-кирхе, но она привязывается к трогательным эпистолам герра Шульце: он рассказывает о математике так, словно речь идет о музыке, а в остальном мучительно краток, например: «Много и бесплодно думал о тебе.» Однажды она пишет ему – я не знаю ничего, но допустим:
«Сегодня представляла, что ты меня аккуратно выцеловываешь всю, так задумчиво и методично, словно решаешь уравнение третьей степени, и постепенно я начинаю учащенно и шумно дышать, слегка подрагивать и пахнуть. Ноздри щекочут мои бока и бедра. А потом ты меня покусываешь – и губами и зубами, а пальцами гладишь, как лепишь косточки таза, которые торчат. Я скулю тихонечко. Потом мы долго отходим, прежде чем снова начинаем дышать носом. Сейчас главное не шевелиться: стоит мне неосторожно повести бедрами и все начнется сначала.»
Это очень мило, такое переводить на немецкий, полагаю, она потратила на это письмецо много сил и времени, а результат был неуклюж, из каждой фразы торчат артикли и партиципы, можно уколоться, впрочем, я все это придумал. Через месяц – классика: она приезжает на двое суток в Берлин, герр Шульце тоже устремляется в столицу, у них есть одна ночь, дальше – с глаз долой из сердца вон. Он готов ехать в Россию, бомжевать, но это бред сумасшедшего, прости, милый, возьми себя в руки. Тася щедра к герру Шульце, это первый и последний счастливый день в его жизни, потому что по возвращении он теряет интерес к окружающей действительности, вяло проводит несколько уроков математики и наутро, прочитав смс про носки-бумеранги, распахивает окно на четвертом этаже, шагает вниз и, как пловец о толщу воды, разбивается о синий теннисный стол. «Нет, его смерть не могла быть настолько опереточной», - решаю я, и выбрасываю все это из головы.
Девушка идет по улице
Девушка идет по улице, тук-тук-тук-тук - куда-то спешит, каждый удар ее каблучка резонирует в земной тверди и добирается до девятого круга Ада, где ворочает головой вмерзшая в лед звезда. В Москву пришла осень, но ее уже собирают в мешки и увозят, чтобы сжечь. Девушка некрасива и никого не любит, сдвинуты ее брови и взгляд направлен прямо перед собой через толстые стекла, вправленные в пластмассу.
- Тогда пусть она познакомится с суперзаботанным задротом и они помогут друг другу.
- Почему, почему? Пусть влюбится или в нее влюбятся?
- Он в нее. Задрот.
Итак, на горизонте появляется задрот. Он идет с южного направления со скоростью, достаточной, чтобы сесть вместе с девушкой в очках в один желтый, как апельсин, трамвай. Задрот покупает себе билет. Он достает из кармана визитки, чеки, пропуска, огрызок яблока, банковскую карту и студенческий билет.
- Тогда пусть он свалится на нее.
Задрот валится на нее, как только трогается трамвай.
- Не падайте на меня, молодой человек, - говорит ушибленная девушка и добавляет: - Ненавижу.
- Извините, - говорит обладатель визиток, чеков и пропусков, рассыпанных по ступенькам.
- Пропустите, - топчет девушка его студенческий билет.
- Проходите, - басит машинист.
Трамвай раскачивается вправо-влево, взад-вперед, разбрасывая людей, как сваленные в ящик старые куклы. Девушка и парень, которого, кстати, как-то зовут, сталкиваются лбами.
- Уебан! - кричит девушка.
- Я помогу! Провожу! - кричит парень.
- Погоди, куда еще провожу?
- На тот свет.
- Зачем, почему?
- Шутка. Мальчег на самом деле сотона.
а еще один раз мы сбежали
из детского сада втроем
мы сидели в какой-то бетонной
херне такой круглой а нас
все искали, руки заламывая
там было пара выдранных
автомобильных сидений
это и был наш штаб
мы представляли как будто
мы такие крутые
перцы в тылу врага.
мы в тетрадь зарисовывали
карту окружающей местности
обозначали где кто спит
в детском саду вот жесть
с тех пор я ни разу
не сидела в бетонной
херне и на карте местности
моей кровати больше нет
Вот примерно о чем думает девушка, пока идет по лужам-лужам-лужам, а за ней бредет знакомый мальчик-задрот, а не он ли был тогда в той бетонной трубе, не этот ли увязавшийся за ней доходяга, а что, лицо-то знакомое?
- Эй, - кричит она, обернувшись. - Эй, не ты ли был в той трубе?
- В какой трубе? - спрашивает запыхавшийся доходяга. - Меня, кстати, Лешей зовут.
* * *
А что ну там было что-то, конечно. Гаражей-подворотен не было, а девочка-первокурсница, да, была. Влюбилась она и давай донимать. Ходит по факультету орет, подружки целой толпой с ней шляются, успокаивают. Как-то мимо прохожу, а она возле учебной части на полу сидит и плачет, а они вокруг, ну я сбежал. Говорят, шизофрения.
После зимней всем классом пошли в Царицыно и давай пить: водка была, текила, коньяк и какая-то домашняя настойка. Утром проснулся дома – повезло, а один парень в снегу замерз, как звали, не помню. Мама помнит, к ней потом милиция приходила спрашивать, что ваш сын делал прошлой ночью.
Вылез Лешинька из трубы и пополз из будущего в прошлое, весь грязью и травой перемазанный, и вдруг школа – бац, и физрук его мордой об стену, а оказалось он был зэк, то-то Леший вспоминал, как тот его за уши поднимал в первом классе. Просто брал за уши и тянул вверх, а вслед за ушами остальное тело в воздух возносилось – боольнааа и ходишь потом с ушами красными, как знамя.
Теперь главное проползти мимо воспитательницы с толстыми ногами, мягкими, в синих прожилках с внутренней стороны колена. Сделать это легко – трава синяя-синяя и высокая, знаете, такая трава, которой порезаться можно, если пальцем по краешку провести.
Мальчика все зовут Лешка или Лешинька, но потом будут звать Леший или Лесовик, потому что дикий, даром что худой (а папа, кстати, – каскадер), но это потом, а пока Лешинька вылезает из бетонной трубы и идет, точней, ползет на разведку.
* * *
- Вот и придумай сюжет дальше.
- А что дальше?
Шли они шли, и так разговаривали – знаете душевно, откровенно, чувственно, как и не бывает в жизни, только в плохих фильмах неудачливых латиноамериканских режиссеров, как будто целую жизнь уже знали друг друга, ну как целую – лет с пяти, как будто целовались уже по чужим подъездам, и ломали ноги, сигая с гаражей, и горбатились за соседними столами на постылой и скучной работе, и опаздывали на поезда и хоронили любимых кошек.
- Мне деньги нужны, - вдруг сказала она.
- Зачем?
- На такси, уж больше я на трамвае точно не поеду.
Леша вертит головой и вдруг видит оставленный кем-то жигуль, с опущенным стеклом. Он когда-то учился водить, да и угонять, чего уж там, немного умел.
- Какой же он тогда задрот? Неправдоподобно!
А это первое впечатление, господа, которое всегда обманчиво. И вот едет жигуль, лихо, ровно, как последний раз, свистит ветер в ушах девушки – а что ему еще делать, как это ни банально, - свистит себе и свистит, сука, и щекочет нервы общая незаконность мероприятия.
- Добро пожаловать за черту! – кричит Леша и прибавляет газу.
- Вот уж действительно аццкий сотона оказался. Надо все-таки заранее придумать, че там будет.
- А что если авария?Задрот умрет, девушка останется. Пусть помучается.
- Рано ему умирать, ниче не произошло еще даже.
- Смотри: он умирает, она идет к его маме, и оказывается, что мама ее помнит – и точно: они из одного детсада и из той трубы.
* * *
А я недавно рассталась с любовником – староват он был для меня, но хорош, чего уж там говорить, трудно было от него оторваться. Я пришла поздно, он меня ударил один раз, но мне и раза хватило. Рассказала маме – а она: «один раз, что за фигня?». Но,по-моему жизнь и так короткая слишком, чтоб в подобных случаях второго раза ждать.
Резать вены нужно не поперек а повдоль, а я лишь чуть-чуть чиркнула, даже и крови было немного. Братик мне сказал – он не только с тобой, а с еще полгорода спит. А делать ничего особенно не надо было – разливай по бокалам, да и все дела. Бармен из меня вполне ничего получился – там и познакомились.
Учиться я не хотела, правда, в школе уже надоело этой ерундой страдать. Хотя после детского сада первое время радовалась, что больше не надо туда ходить. В трубе нашей наркоманы теперь ночуют, а раньше там уютно было и даже тепло – дождь капал, а мы как будто в домике, и хоть ищут нас, а знаем, что не найдут.
- Это ее рассказ? А потом – ба-бах?
- А потом ба-бах.
* * *
Ба-бах.
* * *
- А может не надо, погоди. Пусть поженятся лучше. Хэппи-энд.
- Тьфу, гадость какая.
- Убивать тоже нехорошо.
- Пусть откроют сайт однодетсадовцы.ру. Или Вдетсаде.ру.
- Банально.
А у безымянной девушки просто был хороший день, разве что что синяк на лбу теперь. Да не от аварии, что вы в самом деле – от того что лбами столкнулись в трамвае. Бывает. Кто-то жизнь прожил, а ни разу не столкнулся лбом с кем-нибудь, кто бы сидел со ним в детсадовском возрасте в бетонной трубе. Но машины угонять нехорошо – Минздрав и УК предупредили, Минздрав и УК умолкают. А с Лешкой тоже ничего. Влюбился по уши, даром что его за них когда-то по воздуху таскали. Телефончик выяснил и давай звонить, звонил-звонил, все мозги прозвонил, а она говорит: «Останемся друзьями.» Детский сад то, детский сад се, а у нее сейчас типа времени нет на шуры-муры - врет, наверное. Ну ему и урок, за что шизофреничку в институте отшил. Карма, короче. Начал пить и ничего хорошего.
- Так что не было аварии?
- Не было, не было. Ну, а что с людьми случится может: живут-умирают, а посередине гвоздик.
Не было ничего, только дрожала звезда в центре ледяного озера, раскачивался на рельсах желтый трамвай, да потрескивал огонь, пожирая листья – все, что осталось от осени, предсказуемой и внезапной, как старость и смерть.