Катерина Радушинская
стихотворения
***
Сколько ступенек, Оловянный солдатик,
прошёл твой башмак,
сбивая с пути лунные грёзы
соседки-босячки?
Рассвет кипятит розовый шёлк,
ты вновь забиваешь голы по шеям
и органам,
куда ты был послан не ведают чёрные псы.
Возьми себя в руки, Оловянный солдатик.
Кому сходит с рук – у тех стальные клинки.
У них спички не мокнут
и тянутся тучи над преданным глазом
за горизонт.
Всяк наш поэт – но генитален.
Ревность и голод
запекает в любовь, гордо стоит
и плюёт в те ладони,
что даром проходят
не сняв капли над «и».
Держись за болванку седой пулемётчик,
чревоугодие – рай на земле.
Землянка все пули в себе похоронит,
которыми рикошетит твоя голова.
Голос высок и ужас у локтя.
Когда поле горит,
а ты у него под ногтём.
Не знаю людей, кто влюблялись в актрису,
если на сцене поедали живьём
её рваный чехол от ненужного мяса
(вот только смеяться нужно потом).
Лес сгорел, кто сумел –
превращал маковые зёрна в пепел,
кто кричал не взахлёб,
а причалил на кресле –
сердце выдавит в тюбик и оставит посты.
Сколько меди ты носишь, Оловянный солдатик,
на синим камзоле, что дорог как память
о ночи в каменной прохладе
с одноногой принцессой,
печатью на пузе, клеймом на ладони
отделались слухи, а ты остался в строю.
***
Если представить, что потолок будет слева, мы можем существовать в коробке. Коробок от спичек тоже подойдет к спине впритык, наверно не слишком слышно, не слишком сильно… разогретое пиво. Капсулы света разгрызаю почёсыванием челюстей. Если не будет пару минут до остановки и дождя за окном, можно придумать стол и клочок безумия. Темнота, выбросим капсулы, еще пачка таблеток и нам посилу вытерпеть завтрашние уроки и воскресный экзамен. Велосс волосс родоский колосс… велосипед. Значит завтра полетим далеко и безоблачно к асфальту, подальше от того что будет по соседству с По. Если, ты спросишь, сколько там света я не смогу тебя отправить по моей тропинке, она широка как ладонь и нежна на запястья… галстуком заплетается мертвой петлей у горла, когда подпускаешь её слишком близко к пульсу, слишком глубоко к дыханию.. и когда будешь задыхаться не то от боли, не то от оргазма от её узких прикосновений, тогда ты скорее всего пойдешь дальше. Ты закрутишься в водоворот фруктов и пропитавшись соком, будешь идти по полоске света, что словно палочка ложилась на паркет чей-то спальни в твоей неясной памяти. Но эта тропинка, которая должна была привести тебя хоть куда-то, окажется изнанкой ожидания. И ты придёшь до середины пути с которого начинал, а в твоем пути не было цели, была крепкая петля вокруг твоей шеи. Если будешь испытывать тягу к приключением и дальше, я посоветовал бы тебе покрепче затянуться сигаретой через тягу с галстуком и удушиться где-то в подъезде когда-то оставившей тебя женщины, которую ты наверно в тот момент тебе покажется очень любишь.
Фонари, бесовским взглядом мечутся по стенам, по длинным уловкам ночи, по нам с тобой, когда мне хочется показать тебе город, а ты прячешься в свои колени и даже не хочешь поднять глаза к дверям. Тебе кажется что кто-то придут. Кто-то, кто-то, их много в твоей голове, на моей тарелке, там за спиной того, кто как кажется тебе гладит тебя нежно по коленам. Кто кого выдумывает? Сколько меня в этой комнате, если я знаю, что ты не реагируешь на мои удары и крики, ты затыкаешь уши ладонями, давясь слезами и глухой болью, потому что боишься, боюсь я, что сейчас откроется дверь и зайдет как не в чем не бывало кто-то. Кто-то из нас двоих…
-разговор с зеркалом-
В разрезанные полосы дорог упал снег, снег падал на столько громко, что прохожие ближе прижимались к друг другу и шли по маленьким островам сухого асфальта поскорее домой. В ту ночь вернулся он. Весь в позолоте из ран, громко дыша в каждой подворотне, он с шумом втягивал в себя онемевшую от родов землю. В ту ночь, когда все черные псы прибежали на зов его ласковой руки, он сел на пыльную табуретку и, уставился в зеркало.
посиди со мной пока я поспорю.. пока мои половины не притрутся в черепной коробке для мусора. помолчи тихонечко в окно пока во мне прорастают зародыши мужчины и женщины, они сидят хмурые у меня за спиной, где мелом еще в детстве подруга нарисовала их очертания. почерком, вензелями пытаюсь придушить слова и удержать их на бумаге, чтобы не испугались напора желтого с черным и послушно вытянулись бесполезно рыча на окончаниях слов. то, что я напишу потом забери с собой. в ту комнату, где можно стоять во весь рост на подоконнике и смотреть вниз во весь спектр 11 этажа… где можно отдать лоб во власть запыленным окнам от разговоров и летнего перегара. Где можно в сумеречном угаре смотреть вниз и молчать, молчать, пока не вырвутся дни с глотки наружу, чтобы окно стало еще более серо, и спустится после по винтовой лестнице.
посиди тихонечко на лавочке, которая стала причалом и палачом, на которой беспомощно, бесполо курил без остановок, без прохожих, в 6 утра, и не спал потом 2 суток и ползал на коленках подавленный новостями с киоска, что Хжей Дун умер, вчера скончался от собственного кала, который тек у него приторной нугой вместо крови, потому что нельзя выдумывать себе будущее на букву, которой нет в букваре, в справочнике и в трещинах поднятых вверх ладоней. Молись, Хжей Дун, уговаривали боги, но он давно был глух.. а их уговоры щекотали ему за ушами и он мягко мурлыкал в постели ублажая очередную потаскуху за их заработанные прошлой ночью на этом же ложе деньгами.. Будь бодрым, счастливой трапезы – раздавал пожелания во все окна и свистел так, что Зефир улетал надолго и, нарыдавшись, сворачивался на пике ветхой горы…
Теперь слушай меня ты, слушай и тихонечко молчи, так чтобы веки стали опавшими листьями, чтобы не вспугнуть зрачки, легонько отклонись в сторону. Хжей Дун всегда твердил, они зло для нас, они зло, все те, кто встал на путь кумовой и дрожит от спазмов семьи. За семью замками сижу, никого не рисую и только играю на своей печени алкоголем, приходи медведь, будем спариваться – кричал он в растрепанные кудри старухи-весны, что ползла с полными авоськами зелени медленно сквозь его кожу…
***
Многое снится просто так, многое мне нравится пробовать на вес. Смотреть в эти безумные глаза, которые влюблялись еще задолго до моего рождение, задуматься и вприпрыжку подбежать к любому адресу, зачем-то покурить, присев на синюю лавочку оббитую сиреневым атласом.
- МНЕ СКОРО НА ПОЕЗ… букву «д» унесло вниз по дороге вместе с дождем и машинами. Ты стоишь возле меня и что-то в тебе есть не настоящее. Я никогда не могла и представить, что все о чем мечтала сидя на вокзале, когда было до чертиков обидно за свою дурацкую рыжею куртку, сбудется. Сбудется так, что писать помешает музыка)) спать поезда и сырая земля, а глубоко вздыхать как господин дю Валлон де Брасье де Пьерфон .. буду и главное - смогу. У человека есть 10 бумажек и они ему не нужны, И если он выкинет их после долгого хранения в шкафу, на нижней полке под старыми носками и колготками, которые надо бы зашить, и заверив себя, что исполнит все «надо», до нового пришествия зарплаты, наткнувшись на эти бумажки, положив на видное место колготки, чтобы не забыть, взял и выкинул весь бумажный хлам. он же не подлец, правда? Мне интересно, о чем ты думал, когда твоя равнодушная рука схватила за горло целлюлозную душу листочка в клеточку, чуть пожелтевшего, но крепкого. Наверное хвалил себя за носки и колготки, которые конечно не зашьешь, но теперь есть за что себя похвалить. Есть за что сесть за стол и улыбнуться кафелю на против, пригласить маленького соседа и читать ему узбекские сказки. Ты ведь часто улыбаешься кафелю, там ты маленький, там не видно лица и можно быть откровенно безобразным и улыбаться. Я не помню как тебя звали А.Г., я не помню, что тебе надо на пое.. здрасте утонуло в жирном рту.. жи-ши, пиши с и А.Г., дыши и живи, корми голубей, можешь пройтись со мной по бульвару, который граничит с Эдемом, может ты поиграешь мною в крестики нолики, я вся в клеточку. У меня бумажная душа и пахну подорожниками. И я могу только вспомнить как ты дышишь, и что ты был счастлив со мной А.Г., было темно, детей звали злые дядьки в черные машины, как в телепередаче, в которой рассказывали, что стояли двое, безумно счастливые смотрели на детей, которых крали на органы дорогие машины. Еще были люди в черном. но их не смогли опознать. Стоял еще кто-то, наверное дальний родственник РоЗЫ Люксембург и строчил речи на день коммунистической партии, его не посредственно глубокой ячейки. Строчил и приговаривал, «живьем всех, живьем», притопывал и причмокивал – «живьем, о, да, живьем». В эту ночь все было не обычно вот взять, нас А.Г., мы любили друг друга и ты был счастлив со мной, не смотря на то, что нас не опознали..
- Мысль о тебе -
Когда закипел чайник и рука потянулась прекратить его муки – пришла одна мысль, как щелчок дверного замка, как бодрый глоток утреннего кофе – мысль о тебе, такая сладкая как вечер. что моргал за жалюзями, как зевок черной кошки в предвкушении ужина. Мое тело стоит на кухне и я наблюдаю себя в черепной квартире, что функционирует правильно и складно, как монитор отображает прихотливость клавиш, как руки по утрам ищут тебя.. да.. моё тело стоит на кухне возле окна, в которое мчатся миллиарды фотонов и… я играю на скрипке в ирландской юбке. Вот оно, прозрение, вот она находка! Я хочу готовить тебе самые вкусные мелодии и прихлопывать правой ногой по потертому линолеуму!!..
Это не квартира моей черепной коробки, это не пространство в размеры моей траектории черепа, это гора Колвир и я – в ирландской юбке – играю тебе «трип ту хэвэн»! Сейчас ровно 3 чашки солнца над горизонтом, -лови его! мы скоро пойдем с тобой тропой, что ведет только на долины идолов, древнеиспанских идолов, с выпущенными в небо руками, и открытыми деревянными глазами-карманами! Эй, посмотри, если ты будешь повторять ритм, читая по моим губам, мы будем подниматься выше тех точек, где были когда-то, с которых смотреть одно удовольствие, с которых слезть - вторая проблема.
Слушай меня – и мы будем танцевать там, где орлы, словно джем, ложкой мешают небо и делают сыворотку для наших глаз, промывая ежедневно их от иллюзий. Я подарю тебе танец рук, что рвет бумажных змеев твоей раскрепощенности. Ты будешь моим сероглазым вождем. Ты научишь эту траву новым, изведанными только тобой, ритуалам приветствия дня. Только тут, в безумной геральдике лесов, родяться под твоими стопами новые племена тех, кого нам и не нужно видеть после, которые будут дышать в том ритме, что ты сейчас, и звук твоего голоса будет барабанить в их грудях, еще долго после того как утихнет прощальный клич этой долины...
Там где тишина – лишь прелюдия для самых светлых сказок, я хочу подарить тебе внимательные глаза Бога в этих чистых лужах, что только еще этот вечер разольют влагу по склонам горы, и будут зажмуриваться в электрике звезд! Посмотри, звезды, что лампочки, мы с тобой, что рентгеновские лучи в зелено-фиолетовых брызгах волн неба, часть излучения земли – прозрачны от дыхания, и светлы от свежей росы!
Бьют в барабан бамбуковые палочки ночи, бьёт в барабан моё бамбуковое сердце, что видит во всем тебя, у меня звуки сливаются с вкусом твоего имени, я становлюсь тонкой каплей, что карабкается вниз с созвездия рака, становлюсь каплей леса, что с ароматом трав ромашки и липы ползет по моей руке. Становлюсь каплей чая, что замерла на кратере чашки…
запах чая... кухня… пришла мысль о тебе… и пальцы барабанят что-то по подоконнику…
***
Если ты немножечко поближе,
Не сочти за дерзость, но присядешь.
Я солдатом пешим, по одежде
Вычисляй меня, и улыбаясь
будешь грустной, что вареньем липким
расплескалась у порога в пену.
Я, наверно, только по ошибке
не останусь в банке Диогена
помидором или жар-рассолом,
чтобы точно и рывком на рану.
Если ты немножечко (поспорим)
на минуту станешь виноградом...
Может кто-то (нужен славный повар),
закатав рукав, залив водою. В банку
пригласит тебя. Откажешь? Скорость
равна скорости летящего стакана.
Ровно столько я сидел и думал
про компот, кого зашить в салаты.
Жду тебя солёным наглым фруктом,
дозревая наспех на лопатках.
***
ну и ну. потеряла память
и мне не знакомы случайные лица.
мир из потертой газетной бумаги,
себя ощущаю конем, даже принцем
в паре добротных армейских ботинок
в картонной коробке, где рай для тебя,
мне бы хотелось прибить одеяло,
тихо свернуться парой портянок,
открыть двери кухни дуле в кармане
паре бутылок, кусочку батона,
двумстам селедки и столько же сыру,
открыть двери кухни в себя. из картона.
в точно такую же, только без пива.
не в фартуке и с огромной кастрюлей,
а маленьким голубем в дырявом подъезде
с поломанной лапкой в проекте июля
в протесте весны, что ломает нам шеи
открыть настежь окна, чтоб воздух стал платным,
память разрезать на пару коротких
в картонной коробке мне место в парадной
нет места в передних палатах и ладно.
***
Мы, как фисташки в теплой ладони,
Летим мимо запада в север прелюдий,
Лови сладкий запах быстрых мелодий,
Топи мои руки в своем правосудии
Давай будем следом на чьем-то балконе,
Балкон упадет кому-то под ноги,
Мы много терялись в ласке закона,
Подлость влепила нас в эпилоги.
Наши слова не читаются взглядом,
Дом наш построен слишком надежно
Если в ворота – достало бараном,
Пора просить невозможного.
***
Цветная влюбленность в тебя
В маленький ломтик сыра на блюде
Бредет пьяный месяц, кривясь
Растет тихо сердце крепким орудием
Словно на праздник – дрожь января
Словно мы вскоре должны рассмеяться
Смотри – где-то ложкой по лбу шевеля
Учит теорию мальчик по пальцам
В пальцах моих только запахи сна
Пульсирует страх, и пальцы дрожат
В сколько дверей должны постучать,
Чтоб звук барабанящий стал глуховат
Сколько дорог надо стоптать
Чтобы решиться и придти наконец
В маленький дворик с номером 5
В глухой и пыльный подъезд.
Мой день расставляет в каждом углу
По 7-8 ружей, чтоб вероятность
Осечки и промаха равна нулю,
Чтоб пахли глаза обязательно мятой
суббота дня шестнадцатого месяца пятого …
Грудь расцарапать себе,
Там что-то бьется,
Что-то засело за руль,
За гриву меня – под колеса.
Что-то там бьется – кулак?
Чья-то нога или шпора
В нежные икры шипя,
Влазит прогулочный голод.
В небо пальцы – как снег
Летит и смеется за стенкой
Маленький мальчик спешит,
Таблетки глотая «быть первым».
Чай беспокойно как лодки
чашкам караул обеспечен.
Под деревом в чаще сижу
Все смотрю на китайские плечи
Все дышать как больные ангиной
Все стонать, будто прокляты на день
Ты есть, ты стучишь, тебя слышу.
Я слышу тебя, перестань …