Илья Вересов
Пузыри болот
***
пришла в телогрейке глухая
навалилась декабрьская матка
и ты знаешь её материнство
её терпкий портвейновый шепот
там где выдавлен шаг
и в каемочке белого следа
остается утоптанной память
этот тополь смотрел как ты плачешь
колупая коленями землю
как ты глуп был и жалок и глуп
и сейчас он позволит тебе забыть
облапошенный снегом
будто длинной густой молитвой
и визжат провода
оглушенные эхом звонков
а в твоей груди не визжит
там притихла уснув циркулярка
и скребешь как дворник совочком
по прямой не из a и не в b
а так просто текучей
чернильной линией
и в глазах застревает спасительный холод
***
нахлест сосновых труб как стук глухой
и сверху сыпется и пенится зерном
так ставит точку если не поставил сам
и этот голос крепит между черных скобок
вернись вернись мой свет я все тебе прощу
и слитность слов в нудящий выверт мышц
избыток алкоголя в час ночной
и блеклый пульс огней на берегу
и на кулак намотанный вдох-выдох
(чтоб не спугнуть и осязаемым не стать)
но голос как и всё тут режется в иголки
(они иссохшим подбородком свиснуты под небо)
или что хуже падает в венозной тяжести трясины
и там уже навеки
вперед никак ведь впереди лишь
как стук глухой нахлест сосновых труб
но ты мой свет найдешь найдешь я верю
весь этот голос между черных скоб
под иглами над каждою трясиной
и в каждую морфему нежно снег утыкан
карелия в снегах
здесь даже воздух говорит об отсутствии голоса
о вынутом и не заполненном вновь
о том как обычай и необычай зудящие колени эпос кашель
завода даже сам пепел и смерть
о том как время всё это завязало
в полиэтиленовый узел унесло
и само
забыло вернуться
а это
это не время это белый как вырезанное глазное яблоко
гигантский отец-сугроб
и ему предшествовали пузыри болот
опрятные как Ничто
сдувающее с рукавов пылинки
***
там будет падать сон через решетки смыслов
и мерно развиваться в гроздья снег
седой лесник храпеть средь гроз и нег
а ты лететь лететь как приглушенный выстрел
и точкой отдаваться каждый звук
и ночкой темной ночкой при луне
больная жалобная стужа в гроздьях снег
а ты лететь хоть выпал меч из чьих-то рук
и кликнут стой там вышел ленин на поклон
схватила лоухи за горло феба
а ты не верить в это и лететь свирепо
ведь в этом мире только падать сон
и в нем храпеть среди грозы и нег
и звона телеграфных проводов
мусолить стекленеющий покров
и мерно развиваться в гроздья снег
***
не говори что нет воды и рюмок
зачем тогда к тебе пришел я мать
ведь рюмки я хотел хватать хватать
и воду в них плескать плескать угрюмо
а что теперь плевать в сугробов ряхи
так это мы и с другом всласть обрящем
а что теперь нам стекленеть от страха
в графин звенящей колотьбы звенящей
ну что ж что водка есть ты хоть смотрела
в её глубины
там шепот похьёлы и сумрак прелый
там суть судьбины
ну что теперь не плачь так по-дуракци
дыши но не таким голодным эхом
в этот замерзший час и ни с тобой остаться
и ни уехать ни уехать
***
потом поднимай руку
как бы недокрестившись
говори:
вот оно, грозовое отличие между нами
я заточенной лопаточной костью
срезаю масло из впадин под веком
пока ты — черной каплей
за сугробы грядущего
от слипшихся на морозе сосудов
не ухватиться за поручень
не вбежать на подножку
пока ты — белым мельком
за заснеженный поворот
за забор за замятое зарево
тонким взвизгом ножа
пока я — в турбулентном потоке
так сжимается небо слезясь
и лишь ледяная дымка
в форме поднятой руки
***
нет никогда ты не умел любить
любовь ты всегда рассматривал
как построение фразы в жирном пространстве
осложняющееся появлением тела
поперек дороги
новогоднее
ёлка в форме бороды царя ирода
под ней моя голова царя ирода
на блюдце и вкруг до корней всё вырыто
вот мой подарок себе
нас мир копает ледяной лопатой
и в этом цвете всё мертво и свято
в этом бессильном белом как в палате
как перед операцией
в горку саночки хлюпает месиво
мне как ребенку и страшно и весело
хватаюсь за проблеск гирлянды но здесь его
нет уже тысячу лет
нет огнепада нет звезды не слепит
лишь ожидания гудящий трепет
лишь длинный бледный свет в окаменевшем небе
народ безмолвствует
***
тебя спросят
где ты был
не отвечай ничего
даже пожатием плеч
не превращайся в колесо дыма
не признавай себя как субъект
не дублируй их грамматический строй
не руби голову змею горынычу
не пытайся отколупать этих фраз
сгнившую корку
в мире и так слишком много эмпирики
как целлофана на готовых салатах
откашливай воздух в любую сторону
кроме себя
я стоял мутной призмой
на перекрестке со сломанным светофором
было минус два снегодождь и северный ветер
меня не было
была только мутная призма
и свет не сходился в одну точку
и где-то первый луч бесконечно дробится
об микроскопическую память росы
***
участь ещё-не-сломленного человека
толченый гербарий
истаявший шелк чайных пакетиков
разрезанные каемки цифр
(которые выкладываешь
перед собой на столе
задумчиво)
проснувшись встретить лицом
освященную очистной станцией
оторопь брызг
ещё не проросшая в волосы память
ещё не слитая в ломоть дсп
мигающая новостная лента
ещё не крест
но уже не твердая подпись
пусть «ещё» мое будет крепким орешком липовым
выпадающим из чьей-то руки
***
был пустощавый вырубленный ельник
весь в пнях и судороге
теперь здесь есть часы работы дни недели
и суток сутолока
повсюду наступает однозначность
и всё так сладостно-невзрачно
здесь плитка в форме сплющенных квадратов
и каждый знает это плитка
ребенку говорят вот плитка
давая пропуск в мир расплющенных квадратов
всё так знакомо
что придыхаешь
словно от горячей пищи
***
утопнув в кафеле как в сладкой детской каше
придя в себя в курилке в темном в страшном
в клозете в юбке маминой и в папином портфеле
и птичий клирос сообщает день недели
и матерное слово соскребать из пены
не совладать с ним как мидас с силеном
придя в себя на пустоте перрона
смотреть на отходящий отрешенно
придя в себя на кафеле без бритвы
и в зеркале узнать свой голос хриплый
и скулы отрубающие время
и наступающий в глазах приток апреля
и раковины край как край её цветного платья
схватить не отпускать
***
и пойманный на ласточку рыбак висел
в узлы корежа ноги в изумлении
потому что жест игровой
должен быть прям и чист
как прозрачность крыла стрекозы
если кинули в тебя снежком
то отмерить столько-то литров улыбки
совершить контрвыпад
хореографией лани
без всяких запинок
иначе ты выпадешь из игры
склеится в мусорный ком
серебряный шов паутины пространства
а что за искусство без игры
вздыхала летящая с черным подбитым
а что за жизнь черт побери без искусства
кричал бахтин собирая себя в целое
иначе повиснешь тем рыбаком
замершим в букве «о» остановившейся крови
не сумевшим ответить на
бритвенный визг
игривый вспорох ласточки
плотва собирается в жирные кучи
и падает солнце больным очагом
бабочка
я родилась сто сорок циклов лимфы тому
назад
я рождена разгрызть
бесподобный язык цветка
он непрерывен страшно непрерывен
но взмахнув раз второй
различаю слева и справа и всюду
что стекал по тыльной стороне
красненький ртутью
теперь замирает
холодный февральский
(хотя только что был август
или так показалось)
и больше не окислен
присутствием какой-то там женщины
не мироточит
и бог запечатывает травяное письмо
с этим жутким непрерывным цветком
и его никто не сорвал
не опылил
и к нему уже даже не липнут
глаголы прошедшего времени
он осуществлен
навсегда
как и холодный февральский
как и всё здесь
и не может быть никакого августа
и даже понятие цвета мало-помалу
выдыхается из опрозрачневших вещей
ведь фотоны не падают в черный сачок зрачка
только белая гладь
святая гладь
прости меня господи
что раскрошил эту бабочку между пальцев
как и что-угодно-живое здесь
декабрь 2019 - февраль 2020