Екатерина Хиновкер
Виноградный дом
Виноградный дом
Сомнений лоза овивает и крошит стену спины.
Душит.
Окна не видят света,
Угли не дышат.
Страхов гроздь виноградная зреет,
Наполняется кислым соком,
Тяжелеет и тянет трубы водосточной шею.
Приди в мой дом,
Сорви до трескучей кожурной боли полные кисти,
Погрузи умелые руки в мякоть по локоть -
Здесь хватит вина для дружеских дионисий,
Здесь хватит лозы корзинной для теплого хлеба.
Приди в мой дом.
Дверь распахни и окна.
Впусти в него теплый прозрачный осенний воздух.
Впусти в него жизнь и живность,
И живость песни.
Сделай его таким, чтоб хотеть вернуться.
Июль
Река холодна и глубо́ка,
А тело юно.
Капли на теле - коровки божие.
Двадцать, а значит можно.
Дотронься.
Можно.
Мне хорошо.
Я пою.
На плечо твое полночь с росою сложил Июль -
Смахни ее как былинку хрупкую.
Душным пусть будет полдень.
Река глубока́
Лес касается неба акрилового виска
И рука твоя
О мою руку.
Мигрень
Сколько горох воды не держи на листе ладони -
Выльется.
Простучит по ребру каруселей,
Застынет в хоккейной коробке - мыльнице.
Брошенный кем-то мячик всплывает -
Не тонет.
Если из Божьих огромных ладоней падает дождь,
Значит, однажды Господь и небо на нас уронит.
Я бы хотела видеть этот тяжелый крен,
Только отклеюсь от тела быстрее на три циферблата:
Меня доконает предчувствие
Нервное перетяжение перед расплатой -
Мигрень.
Разорвет горошистым громом височную мякоть.
Лопнувший мячик, наткнувшийся на железяку
Меня
Убьет.
Ты
Ты весь для меня состоишь из слова:
От голени и пупка до яблока-кадыка.
От кадыка-яблока
До кивка.
Вот так
Мы соревнуемся в витиеватости звука,
Неприкасаемой форме,
Выверте языка.
Если бы целовать как слова выворачивать,
Если б лизнуть соленую шкурку запястья,
Как-нибудь обозначить,
Оклеить каркас,
Отчеканить имя твое, не выплюнув букв...
Не хочешь и рассыпаешься.
Что я могу?
Сахаром имя твое закладывать за губу.
Стеклянные птицы
Белый шум песочного дождя
Капля упала - оспина.
Спи.
Проминаю рукою барханы простыни.
Нет никого.
По жердочкам полочек снов сувенирные статуэтки.
Мне-комната десять на семь,
Им-клетка.
Не открываю окон, боюсь упорхнут.
Оставят меня одну.
Растворятся в дожде.
И здесь умирают они, не давая себя леляеть.
Не позволяя холить,
Подкармливать и пои́ть
Меланхолией.
Эвридика
Объятья - жгут.
И мучают, и жгут,
И как кисель под костью нёбной тают.
Я доношу до дома послевкусье,
Шаги считая,
Тенью уходя,
Пыталась оглянуться Эвридика,
И ступни зарывала в ещё теплый
Орфеев след.
Но пальцы леденели,
Песок мертвел и комьями крошился.
Никто за мной к Аиду не приходит.
А я могу. Могу и возвращаюсь.
Что не случится -
Значит, так и надо.
Да будет твое имя невредимо.
Да буду я живей, чем Эвридика.
Отопление
Ка.
Па.
Ет.
Во.
Да.
В жир сковородочного пруда,
Из крана
Как кровь из раны
Убитого зверя.
Доброго зверя.
Стоит она теплая по сосудам-трубам
В огромном чреве,
И я надеюсь, что до весны нам хватит тепла,
И верхние зубы, стуча, не сточат нижние зубы,
И нам не придется любить друг-друга
Лишь для того, чтоб согреть застывающие тела.
Ведь нас обездвижит и обесточит
Это бесправье выбора, и тогда,
Повернувшись - один к стене,
А другой к безголосью ночи,
Думая о навязанном "навсегда",
Будем молчать и обречённо слушать,
Как в жир сковородочного пруда
Ка.
Па.
Ет.
Во.
Да
Нелюбовь
Кесарю - кесарево, а богово - мне,
Если Он-любовь, то ему не нужно.
Мне уже давно не двенадцать лет,
Чтобы дрожать изнутри за то, что извне
Суставы души выворачивает наружу.
Тюльпаны – пустая данность за женский пол,
Стоит на камине - цветастый цветочный веер.
И на́сквозь смотрит одним глазком,
Укорным исподтишком
На склеенный быта раскол
Нидерландец Вермеер.
И я как катализатор, как шарик ртути,
Как стрелка компа́са
От полюса в ноль и к полюсу.
Как к темным векам привыкают - в домашней мути,
Бессильная, потому что по мне не молятся,
Я стала философом-богом, безмолвным асом.
Они заливают в меня нелюбовь как в вазу.
Они заливают в меня нелюбовь спокойно,
Как будто бы это просто, и так и надо.
А я принимаю. Я в норме, и мне не больно.
Пока не стошнило, вода не является ядом.
Ведь после двенадцати слезы не жгут колени,
И крепок сосуд для бездонного водопада.
На чёрную воду глядит нидерландец Вермеер:
"Молчи и терпи.
Ты же можешь.
И знаешь.
Так надо."
Комната
У меня ужасно болит спина.
Иногда мне даже приходится спать на полу.
Моя комната - и́глу,
Улиточный завиток.
Меня окружают стены и хочет убить потолок
Топотом детских ног.
Комната, но не Дом.
Дом, но не мой.
Сколько ещё мне здесь
Уживаться
С самой собой?
Угол
Если бы я могла
Влезть в перелом угла,
Стать остриём вовнутрь,
Уго́льную пыль
Вы-плю-нуть...
Я не могу.
Цветок
Точка в грудине - вершина конуса -
Тянется в позвоночник.
Из-за свисающих с основания рук, головы и ног
Я - цветок.
Я прорастаю в себя -
Ногтями в пальцы, корнями в волосы.
Вижу ртом, слышу кожей.
Нету меня.
Совсем почти уже нет.
Но, Боже,
Какая ужасная
Жгучая
Загрудинная тяга к свету!
Tristia
Полные ягоды падали и рвались,
Сладкой в подоле дома была земля.
Щиплет и колет.
Тебя касается жизнь.
К жизни тянусь я.
Дай мне исчезнуть, упасть виноградной кистью.
Вдребезги.
Мякоть в березовой шелухе.
Обернись!
Отпусти!
Дай раствориться в прозрачном холодном воздухе!
Вы
до
хе
Дождь.
Захлебнулась в чашке забытой оса.
Донышко в охре.
Осенняя евхаристия.
Бестелесность съедает сад,
Паутиной по сте́нам лозы виноградной нить.
Больше ладонь земляную не будет са́днить.
Приторный зуд запечется холодной коркой.