Владислав Поляковский
Слово в начале
Эссе опубликовано в №8 журнала "Двоеточие"
(ИЗ ТРАКТАТА «САМОИРОНИИ ЧЕЛОВЕКА ПО НОЧАМ»)
…что было раньше: яйцо или курица?
…словарь, в нем внутри замурована книга
…ё
Словом, Бланшо, лучше всех знавший, что такое забвение – и уж не бывший ли им самим? – сказался давно и прочно забыт. Нет, недавно и непрочно, абсолютно несчастливо: никак забыт. Как могло произойти такое? – спросите вы; я не знаю. Как не знаю и всего, что предшествовало, включая жизнь самого Бланшо, его дружбу с Жан-Люком Нанси, сэндвич с сыром, который он ел в районе Гамбетта или блинчик с каштановым маслом, которым он лакомился на Рю де Сотерн. Зато я имею представление о кое-чем другом. Об ожидание и забвении, об ожидании бога и забвении «я», о забвении бога и ожидании «я», об ожидании системы и забвении Другого, об ожидании Другого и забвении системы, об ожидании забвения и забвении ожиданий.
Письмо расставляет безусловный акцент человеческой жизни: она коротка. Безупречно, коротка, как птица, распластанная на листке иллюстраций. Важно: добывать редкие изумруды удовольствий сквозь признаки неоправданных событий и сущностей. Так много лишних и лишнего. Как бороться? Исключить.
Иллюстрация смысла в безудержной бессмысленности хаотичности. Узнавание исправления – удовольствие, краткий миг исчезновения многочисленных миров и сущностей из пределов собственного бога. Любишь бога – изгони неоправданное. Словом, см. Баттая, «Теория религии».
Так можно понимать христианский апофеоз: бог-отец, бог-сын и бог-святой дух. Для каждого бог является отцом – потому что является по отношению к нему богом, божественной сущностью, ведущей, сотворившей. Для каждого бог является сыном – потому что является по отношению к нему симулякром человека, воображенным и представленным к существованию, материализованной мыслью и верой, ведомым, сотворенным. Для каждого бог является святым духом – это и есть сущность взаимоотношений материального существа и нематериальной мысли его породившей и им сотворенной. Своего рода проекцией бога как внутреннего сверх-я сотворившего его. Образом, фантазией. Иллюзией. Гипнозом.
Бланшо, конечно, бликует и затемняет. Ожидание женщины в забвении собственной мысли, страдания памяти и сладости беспамятного отключения: лучшие учебник по ожиданию для тех, кто предпочитает забывать. Бог Бланшо – обстоятельство ситуации, тончайшего направления движения, располагающего смыслом обретения собственного смысла: в рамках нехватки какой-то бы то ни было полноты: реальности, осознания, сюжета, факта, наконец. Здесь сложно понять о чем это или ни о чем это. Вопрос «зачем» является ответом сам на себя, утрачивая, подобным образом, актуальность соответствия своему возникновению.
Это похоже на определенную традицию – мы могли бы назвать ее – «традиция исправлений». На исправлении стоит любая традиция вообще. Чем ближе к подлинной глубине ты понимаешь догму – тем меньшим догматом она себя представляет; исходя из Ницше, люди, познавшие некую вещь до самой последней ее глубины, редко остаются ей верны. Потому что стратегия логики легче, чем пуля на стеклянном шарике. Толковать традицию можно по-разному. Есть два пути понять эту традицию. Во-первых, можно понимать исправление, essence, как аспект собственного я, поклонение Мамоне. Гертруда Стайн в американских лекциях рассуждает об английской литературе. Она упоминает поклонение как путь чтения литературы. Ее лекции – путь величайшей самоиронии человека по ночам. Второй путь понимания essence – divine, божественный, или обожествляющий. Начало, одним словом. Бланшо лишен «я», насколько его может быть лишен кто-то или что-то, «я» априори имеющий. Лишен он и божественного. Странная нить случайного понимания, флажок-размер мысли, сакральной, - в момент своего создания, - если мысль можно взять и создать.
Так создается поэзия. Как проекция материи мысли. Каждая своя и чужая поэзия – метод общения человека и его бога. Ощущение теории с улетающей из-под ног практикой злопамятности. Демагогия абстрактного предмета. Словом, занятно, хоть и не без праздности.
Слегка заумно, но не будем предавать унынию. Все «Ожидание забвение» существует в немыслимой на данном уровне сознания взаимосвязи. Вполне, очень даже может быть, что в такой же, что и человек со своим собственным ощущением себя, видением мира, тактильным чутьем. Книга вообще-то абстрактна сама по себе. Она абстрактна в своей полифонии. Поэтому цивилизация тянется к абстракту. Порядка или хаоса нет, все зависит от угла зрения и логики. Узел бесконечных подобий – небольшое растение мыслит и двигает хрупкий позвонок ожидания или забвения к узурпации права на жизнь. Словом, унизительно.
Остается фармакон – структура или идея, произведенная системой, которая поможет системе умереть и поможет затем вновь восстать как феникс из пепла обновленной, существующий по новым, лучшим законам. Словом, хорошо если понадобиться всего один раз. Система забвения мышления всегда заинтересована в своем существовании, даже и фармаконом, который до поры до времени исключительно и умело убивает ее.
Словом, лучший роман ХХ века, что тут скажешь.