Олег Бабинов
Очкарик городской
МОСКОВСКИЙ СНЕГ
Московский снег, давимый джипом,
настырно липнущий к хандре
гаврилы, тлеющего гриппом,
утопленного в янтаре
иллюминации вечерней,
зажжённой над тверской-ямской,
чтоб между лавкой и харчевней
след родовых своих кочевий
нашёл очкарик городской,
иди, засыпь дорогу к яру
и с яра съезд к сырой земле!
.............................................
Крути, ямщик, верти сансару
напра-нале.
Всех замело - коня, поводья,
отчизну, веру и царя.
Так сладко замерзать сегодня -
особенно, почём зазря.
Вороны в утреннем навете
накличут голод и чуму.
А ты один, один на свете,
несопричастный ничему.
НИКТО
Гомер был слеп, Бетховен глух,
синематограф нем.
А как зовётся мой недуг?
Никтоизватьникем.
С утра приходит мой Никто,
и он со мной весь день.
На нём ни шляпы, ни пальто,
и он ни свет, ни тень.
Никто мне в зеркало глядит,
Никто ночей не спит.
"Скажите, доктор, где болит?
И чем грозит, и что сулит
хронический никтит?"
И доктор чешет в бороде
томографом своим
и говорит: "В Караганде
ни в мёртвой, ни в живой воде,
ни при сияющей звезде
никтит неизлечим.
Такой ты, батенька, больной,
такой ты, божежмой!
Иди ты, батенька, домой,
и тщетно руки мой".
Уйду и под Карагандой,
под солнцем и луной
полью себя живой водой
и мёртвою водой,
и там, под солнцем и луной,
как нижнее бельё,
на мне останется со мной
никтожество моё.
У зайцев капитан - Мазай,
у прочих тварей - Ной,
а ты себя творить дерзай
под солнцем и луной,
и как Венера из воды,
Иона из кита,
ты выйдешь из Караганды -
никтожнее никта.
Когда к тебе приходит волк,
стреляющий с двух рук,
глазами - зырк, зубами - щёлк,
никто тебе не друг.
"Ты сер, а я, приятель, сед.
И мне никто не враг.
Ты видишь цель, я вижу свет,
а звать его - никак".
Гомер был слеп, Бетховен глух,
Адам был бос и наг.
Я свет, стреляющий с двух рук.
А звать меня никак.
"Как будто упекли в тюрьму,
но что тюрьма мне та -
никто никтою никому
в никту из-под никта!"
РЯДОВОЙ РАХМАНИНОВ
Не жалей ни меня, ни прочих нас -
мы родом из века каменного,
но, Господи, слава Тебе, что спас
рядового Рахманинова!
Мы пошьём войну на любой заказ -
хоть тотальную, хоть приталенную,
хоть со стразами, хоть без всяких страз,
необъявленную, отравленную.
Санитар, санитар, не тяни, бросай -
не того потащил ты раненого.
Не спасай меня, но во мне спасай
рядового Рахманинова.
МЫШКА
вот идёт счастливый человек
и вокруг взирает без опаски,
а за ним - несчастный человек
(у него слезящиеся глазки),
а за ними - голый человек
даже без набедренной повязки,
а за ними - первый человек
в старой гэдээровской коляске,
а затем - последний человек,
за повозкой, за последним хаски
Пушкина весёлого везут,
Гоголя усталого везут,
Мусоргского пьяного везут,
боярыню Морозову везут,
мамонтёнка Дмитрия везут,
чтобы заморозить нас во льду.
И к стене, приклеенной ко лбу.
Вот приходит младшая любовь,
чтобы печь из человека пышку.
Вот приходит средняя любовь,
над повидлом вкручивая крышку.
Вот приходит старшая любовь,
превращая человека в мышку.
тихо тихо к сердцу и уму
я тебя любимую прижму
КОРОЛЬ КОЗЛОБОРОД
От улицы Коровий Вал
до Сретенских Ворот
на белом джипе гарцевал
король Козлобород.
Дудели простенький мотив
гаишники в рожки,
и солнце, как дистрибутив,
грузилось вдоль реки.
Тарам-парам, парам-тарам,
держи его, держи!
По тротуарам и дворам
уходит вечный джип.
Любовь лежит, как бутерброд,
у ног, где реагент.
А я голодный нищеброд,
отчисленный студент.
НЕ ПОНИМАЮ
Прибавляю, отнимаю,
скоро стану убывать,
но никак не понимаю,
как мы смеем убивать.
Как вот тот, кто был младенцем,
кто сопел, уча урок,
душит банным полотенцем,
нажимает на курок?
Вот жила-была принцесса,
ей навстречу - серый волк.
Сказки Битцевского леса.
Составитель - Святополк.
Тут - командующий "градом" -
поражает брата брат.
И командующий адом
поражающему рад.
Всё бы отрокам резвиться!
Хворый Митя разбежится,
поскользнется - и на нож.
Сколь верёвочке не виться,
чем нам Углич не столица?
Чем тебе, душа-орлица,
на какой бы пожениться,
я, убийца, не пригож?
Пну обугленного берцем -
так и надо грязным шмерцам.
Как вот тот, кто был младенцем
и цеплялся за сосок...
Ах, Освенцим, мой Освенцим,
ты не низок, не высок.
СТЕЖОК
Мне подарили на челне
дубинку и мешок
и право сделать на руне
единственный стежок.
К себе подтягивая нить,
откусывая связь,
хочу судьбу переменить,
себя посторонясь.
Хочу зашить овраг небес,
заштопать их носок -
но почему-то в тёмный лес
опять ведёт стежок.
"Какой ты швец!" - смеются чтец
и на дуде игрец,
которым голоса протез
ковал глухой кузнец.
Струится из дыры в носке
кудрявый господин
и пишет ветром на песке:
"Ты - царь Живиодин!"
Легка бикфордова кишка.
Пинкфлойдова стена
в стране дубинки и мешка
не так чтоб и сплошна.
Мой утлый челн среди стремнин
найдёт к руну струю.
Я - бедный царь Живиодин,
и я немножко шью.
КАК БЫ ЖАРКОЕ СОЛНЦЕ В ХОЛОДНОЙ ТРАВЕ
как бы жаркое солнце в холодной траве
как бы блажь в голове поутру
что никто кто из тьмы не исчезнет во тьме
что и я умерев не умру
мне сегодня приснился спор умных собак,
с неподвижною верхней губой,
и один прозывался Геннадий Себяк
а другой - Афанасий Собой
уходили во мглу растворяясь хвостом
в человеческой парковой мгле
и я думал неважно что будет потом
и нет смысла кому это мне
АВТОБУС
под белые стены Ростова
рукой медицинской как плеть
накапано столько простора
что впору упасть и взлететь
такое последнее счастье
внутри этих неба и вод
где скажет пора попрощаться
растерянный экскурсовод
пора возвращаться в автобус
под низкий его потолок
туда где назойливый голос
пристёгнут души поперёк