Ян Кунтур
Лиро-эпико-исторические монологи
Ганнибал
(Вифиния, 183 г до н.э.)
Пот красноватый капает со лба
в рогатый килик…
Последнее блаженное вино,
настоянное на цикуте.
Что ещё остаётся,
когда поводырь слепой надежды,
упорно тянувший за бороду сквозь жизненные развалины,
наконец-то сдался, не выдержав
пытку судьбой. Он отпускает раба
на свободу…
Но куда идти рабу,
всего себя посвятившему
паланкину Надежды-Мести,
что делать ему с полученной
(от осознания, что надеяться-то
уже не на что)
свободой.
Всё:
больше не осталось ни малейшего
камешка на дороге,
от которого
её можно было предохранить,
приняв боль на себя.
Ты был чересчур верен ей,
слишком предан.
Но она погибла раньше тебя –
последнее непоправимое предательство
из бесконечной цепочки предательств…
Теперь не осталось и камня на камне –
лишь разруха ненужной свободы.
Если бы причина была только в твоих талантах,
мастерстве, искусстве…
Но, увы, и гений бессилен перед СЛУЧАЕМ,
перед вывертами слепой Судьбы, уготовившей ему
незаслуженное
место аутсайдера.
Нет смысла искать и побеждать
внешних врагов – все они ничтожны –
когда существует единственный враг –
непобедимая воинским искусством
СУДЬБА, засевшая в твоём позвоночнике,
всё сопротивление которой приводит лишь к тщете
и мучительным каплям пота,
оставляющим мгновенные следы
на поверхности блаженнейшего вина,
настоянного на цикуте…
---------------------
...А в Риме будут ликование и бои гладиаторов в честь смерти главного НЕПОБЕДИМОГО врага… НЕПОБЕЖДЁННОГО врага…
8.06.99.
Гильгамеш
(кон. 27 - нач. 26 вв. до н. э.)
Разве мог ты представить себе такую запредельную высоту?
Ты, пришедший из страны,
где самая высокая точка –
это построенная тобой стена родного города…
Кирпич к кирпичу…
Вавилонские башни
будут намного-намного позднее…
Державший в руке лишь только медное копьё,
ты не мог даже вообразить себе
как сверхпрочное остриё
медленно, но действенно
пробивает стальной панцирь неба.
Причём
подножие от этого напряжения
уходит глубоко в преисподнюю.
Ты мечешься в исступлении от предельного
ОТЧАЯНИЯ:
Наследный энси стал невольником своего
ОТЧАЯНИЯ.
Что же зашвырнуло в него правителя Ура? –
Боль от потери того,
с кем ты был един?
А может быть невинная кровь Лесного Хранителя —
Хумбабы —
смолистой коркой запятнавшая твои руки?
Или же неутолимая боязнь потерять таким же образом
и самого себя?
Что мечешься ты мышью, попавшей
в кувшин для вина?! –
успокойся,
ведь частица божественного семени
просочилась в тебя и укоренилась с мыслью:
«Так жить нельзя!» в тот самый момент,
когда ты бился головой о валуны:
«Что же делать! Как прорваться за последний предел?!»
Ты НИКОГДА, увы, не найдёшь того,
что ищешь…
Ты УЖЕ нашёл это.
Теперь остался
лишь чёрный бездонный провал,
откуда выходит солнце.
Если тебе это нужно –
пробивайся сквозь него:
новые мучения и отчаяние.
Но ты уже преодолел его тогда,
когда поставил правильный вопрос,
когда, осознав истинность,
бился лбом о валуны,
в жажде полной разгадки её,
которой просто НЕ СУЩЕСТВУЕТ,
потому что она живёт только в тебе.
Ты сам, даже не зная того,
достиг уже Сапфирового Сада, на другом конце провала,
но поймёшь это лишь тогда,
когда в ужасе и боли
прорвёшься, раздирая мысли и чувства об острые
камни и страх, через чёрный холст
этого бесконечного лаза.
Нет, ты НИКОГДА не найдёшь БЕСКОНЕЧНОСТИ…
Ведь ты УЖЕ обрёл её, когда первым в истории
возвёл стены вокруг родного города.
Кирпич к кирпичу…
Вавилонские башни
Будут намного позднее…
Разве мог ты представить себе такую высоту,
задаваясь идеей, обрекая себя на Тупик.
Вот он! Вперёд!
И волосы – в клочья! И головой – об стену!
Но тупика не существует!
...Галки что-то клюют на газоне.
Накрапывает тёплый дождь... –
В любом тупике есть невидимый чёрный лаз
Ужаса и Отчаяния
(это единственные истинные проводники).
Доверься им, оставаясь собой,
И однажды солнце пройдёт сквозь тебя.
-------------------------
Гильгамеш — «Всё повидавший» — пятый правитель (энси) и военный вождь (лугаль) первой династии шумерского города Урука, познавший и славу, и любовь, и дружбу, и великую печаль утраты. Первый настоящий экзистенциалист, попытавшийся в одиночку на острие отчаяния преодолеть смертный удел и добившийся неимоверными усилиями успеха, но в мгновение лишенный его нелепой случайностью… Обрел бессмертие не в виде вечной жизни, но в виде вечной памяти, как наиболее великая личность самого раннего периода цивилизации, потрясшая своими деяниями умы всего Древнего Востока и завладевшая ими не на одно тысячелетие. Первый и самый значительный персонаж мировой литературы...
17.05.99.
Нуньес Кабеса-де-Вака
(Северная Америка. 1563 г.)
Сердце,
стучащее в калебасу пространства
случайно попавшим камешком, –
Медная погремушка с Севера
с отлитою личиной медведя –
...личинкой неожиданного
страха…
Степные волны,
валы которых день ото дня всё выше, круче,
всё пустынней,
постепенно переходят в горы,
отделяющие от вассальной, настольгически-лазурной
надежды...
Также и ликование
разношерстной разноплемённой толпы,
увязавшейся следом,
переходит, нарастая с каждым шагом,
в полное обожествление
за проявление участия...
IGNOSCAS MIHI, DOMINE !
Моё спонтанное целительство
из способа ухватиться за соломинку жизни
вдруг превращается в мессианство.
И тогда в ничтожного раба входит Солнечный Апостол.
И каменный наконечник стрелы,
вырезанный из-под красной кожи –
как папская була в чудотворцы.
UNUMQUODQUE AUTEM DIVINAE VOLUNTATIS !
Дичает борода
и ЭТИМ лечит, этим утончает ДУШУ.
Звереешь внешне,
Деревенеешь внешне... –
Внутри же – личинка недочеловека,
Личинка страха
Всё больше обретает человечность,
Что бы окуклиться
на еще большее.
Нагота, нищета
компенсируются переходом в богатство умудрённости,
понимания, искренности,
простоты –
тем, что раньше было
лишь словами.
Даже золото –
единственная прежде цель –
тускнеет.
Реально радуешься
подаренной ночной бизоньей шкуре,
куску хлопковой ткани,
корзинке сушёного маиса,
горсти кислых ягод…
GRATIAS AGIMUS TIBI DOMINE !
Только раздав всё до последнего
обретаешь подлинные почитание и власть
(ведь тому, у кого всё, не нужно уже ничего)
...а может и любовь?...
Только колючка-сомнение
в задубевшей шкуре бродяги
всё не даёт покоя:
что же все-таки лучше –
это некоронованное справедливое наместничество судьбы
среди бескрайности прерий
или возврат в душные, залитые вьюшкой и помоями,
но до боли родные, королевства наживы,
проблескивающие из-за дальних гор
отражённым светом
фальшивого металла.
Испания... Севилья...
Кабальерос...
Поэтому финал,
к которому покорно стремишься -
это всего навсего ПРИВЫЧКА
иметь какую-то цель в пути,
происходящая от неумения и незнания того,
как воспользоваться неожиданным положением
и природной властью,
а еще от навязанных столетиями «масс культуры»
комплексов о том, что всё должно быть так,
а не иначе
(«цивилизованный» человек должен жить в «цивилизации»,
«дикарь» — обязан принять Христа любой ценой,
подчиниться королю, церкви
либо умереть,
третьего не дано)...
Такой финал вдруг отпугнёт,
но только на секунду,
и нет передышки
и гонишь сам себя дальше
за горы, отделяющие от фальшивой
вассальной, настольгически-лазурной
надежды...
такой же полой, как священная калебаса в руках...
со случайно попавшим камешком…
OMNES AMBULANT SECUNDUM DEUM!
...А в них ДУША ! ANIMA VIVENS EST ! И это – VERUM !
DЕО GRATIAS !
----------------------------------------
Конкистадор Альваро Нуньес Кабеса де Вака, потерпев кораблекрушение во Флориде, попал в рабство к дикарям, бежал. Был восторженно встречен как посланец Бога и великий лекарь другими индейцами. С триумфом от племени к племени он пересек босиком в шкурах Северную Америку (впервые в истории Великих Географических Открытий) и вернулся в Испанию, где стал одним из двух (вместе со Святым Отцом Бартоломе де Лас-Касасом) защитников индейцев. В конце концов, благодаря их усилиям папой официально будет признано наличие у дикарей вечной души, такой же как и у их белых господ.
21.07.99
Гильом де Кабестань
(Руссильон. ХII век)
Твои ровные острые зубки
Так нежно впиваются и откусывают кусочки
От моего сердца, прожаренного с кровью,
Приправленного перцем и базиликом.
Разве я мог мечтать о такой предельной близости.
Это последняя услуга, которую я могу оказать тебе.
Пока ты еще не ведаешь, что вкушаешь.
Но спустя несколько минут, увидев мёртвую голову,
Ты пролепечешь: «Ни чего вкуснее в рот не брала
И не возьму больше!» И раскинув крылья
полетишь с балкона следом за мной
венчаться на небесах
и в земле…
17.10.00
Яный Келб (Большая Кровь)
(Северный Урал, вогулы XV в.)
Бьётся на ветру лист рекламы…
Медведь влезает на шпиль…
Минздрав предупреждает…
Ответный удар.
Мы ждали его.
Мы готовились к нему, не веря в то,
что уже обречены историей,
что впереди будет четырёхсотлетний
медленный отход за Камень…
пять за пядью.
и от Камня дальше, к Реке,
в которой захлебнётся наша Золотая Баба;
что впереди будет постепенная потеря
оставшимся большинством
языка, памяти и мудрости,
скрытой в когтях медвежьей лапы,
подаренной Облачным Всадником,
мудрости звука…
Но мы ни в чём не погрешили
Против своих богов.
Мы просто стали тенями,
Продолжающими свой посмертный танец,
пантомиму сражения над тихим плёсом,
как комариные столбы и радуга,
соединенные вместе…
…и постепенная потеря ушедшим меньшинством,
загнанным в тупик истории,
облика предков, радости жизни
и ощущения полета стрелы,
полёта степных конных брызг
над розовым солнцем…
…у коней вырастут рога…
но и вы, раньше ли, позже ли, станете нами.
Вы превратитесь в нас, победив нас.
Наши тени отдадут вам ни свои имена,
но вздохи и окраску взгляда в небо,
который отражается от него
и прокалывает рыбьи пузыри
ваших душ…
Поют на солнце последние синицы…
Собаки лают с поводков на прохожих,
вытягивая на прогулку зарю…
Будет ясный день,
и облака будут рождаться
только из жерл ваших заводов –
крематориев леса…
А мы ждём ответного удара.
И это длится уже Шесть Веков,
И продолжится ещё Четыре,
но на другой земле:
за Чёрным Ущельем…
Но мы не погрешили против своих богов,
мы просто не смогли вынести того,
пугая младенцев по ночам
бледными бородатыми войнами
в железной чешуе,
появляющимися тайными тропками
вслед за туманами
и предателями…
Дети туманов…
Наши горящие паули…Захваченный скот и женщины…
Наши женщины…
Мы верили в свою, ещё не растраченную, силу.
Гордость, обида, отвага
рождали наш ответный удар.
И горели остроги… Головы жестоких воевод
украшали наши копья, как трофеи.
Теперь силы подорваны.
Слабость, немощь зависли воронами
над нашим домом
(шесть веков войны не проходят без следа
ни по мху, ни по насту)…
Ответный удар целится в нашу голову.
Мы ждём его…
Здесь, у берёзового моста,
Над черной речкой,
прихваченной у отмели утренним льдом…
Тетивы натянуты,
Острия и лезвия отшлифованы,
Ни пятна ржавчины,
Сбруя в порядке.
Все западные вогульские роды.
Все как один.
Остатки отступят к братьям за Камень,
Но это произойдёт уже без меня:
Объятья врага жарче дружеских.
На дне реки уже уготовано место…
два места…
Но молодой русский княжич
ещё не знает об этом, разбрызгивая
слюну мести за кровавого отца.
Ощутив пролом в своем черепе
я увлеку его за собою в реку,
чтобы каждое утро, перед восходом
мы повторяли это заново…
Бьют бубны. Ржут кони.
Жребии розданы.
Всё предопределено.
--------------------------
Это будет нашёптано на Том Свете героем мансийского сопротивления русской экспансии, вогульским князем Яный Келбом новому мансийскому эпическому герою, забредшему туда по своим делам. И с этим произойдёт как бы передача талисмана-амулета народу, загнанному в глубь тайги, обречённому на вырождение, вымирание, ассимиляцию. Народу, бывшему в древности хозяином Северного, Среднего и Южного Урала.
24.03.01
Ольянтай
(Перу-Таунатинсуйу. XV в.)
1.
…необходимо только зацепиться за нужное слово,
выбрать правильную нитку
и сложение нового гобелена начнётся…
Хотелось бы выткать его на основе
из изумительной паракасской шерсти,
обнаруженной во время раскопок забытой гробницы
на плато, серебристом от эдельвейсов и мха…
Минуя вычурность, выбиваю на ней, свой узор,
вставив в нижнем правом углу в краснокожую толпу
своё лицо размером с белую копеечную монетку,
как лицо очевидца…
…но все красные монетки с орлиными профилями
вдруг бледнеют вслед, проявляя мои черты…
…хищные, требующие жертву абрисы скал и пиков
обретают округлости более древней
отмирающей складчатости…
…тропическую Косту накрывают метровые сугробы…
…всё проявляет не взгляд раненной викуньи,
но загнанного, сбросившего рога лося…
Но зачем нам Коста, оставим цепенеть её джунгли и пустыни
под невиданным здесь ранее моим снегопадом.
Драмой избрана Сьерра… Анды… анти,
связанные, нанизанные на одну вереницу,
хромающие цепью над обрывами горной дороги в Куско,
под печальное арави о голубке, бьющейся об эхо…
…не летай, моя голубка на север, нет там свободы…
…только кондоры, клюющие падаль…
…не летай моя голубка на юг, нет там радости…
…только счастье Верховного Инки…
…пробивающее тучи золотою стрелой…
…и на востоке, у перевалов настигнет золотая стрела…
…не летай туда, моя голубка, не прорваться…
…а на западе – Океан Смерти, но всему свой черёд…
…не летай туда, моя голубка, не летай…
2.
Обречённость рождает, как отзвук,
Меланхолию,
которая, стоит ей хоть один раз появиться в глубине глаз,
засядет там, в безвремении, переходя по наследству.
И ни какая удача и последующие наслаждения
не отсекут её, как мёртвый, гниющий палец
от песни…
Теперь она – твой подлинный облик.
А сомнение – это навязавшийся, непрошеный, надоевший
Попутчик:
…правилен ли был путь?.. ЧТО есть повод?.. а ЧТО – причина?..
…высокомерие начальственного отказа, высекающее обиду –
вот корень вспышки гнева на кремне любви?..
…Чем я хуже!..
…называл меня опорой… чуть ли не сыном…
чтобы использовать… а на деле — знай свою золотую ветку…
…в какие выси я поднял его на своих плечах!…
на плечах воинов своего народа…
…его кивок «что ни пожелаешь» не идёт дальше искривлённых губ,
обиженных, брызжущих слюною раздражения…
…после этого готов броситься и бросить,
…куда угодно и всё…
…всё, что имеешь в принципе…
…кроме той несчастной, узницы каменного мешка и
беременности…Жива ли… теперь не важно…
…узнице условности и старческого маразма…
…потерявшей веру и молодость…
…вот моя главная причина!.. но к щёкам – жар…
…не лукавь, ведь «всё» – это и сам объект притязаний твоего субъекта…
ведь не часто, старик, ты вспоминал о ней
во время своего триумфа…и «справедливого переустройства»?..
…как затекли связанные руки… как затекло сердце…
Хромающей вереницей проходят Анды.
Хромающей вереницей под ними – анти –
народ, воины, продетые теперь на одну верёвку –
замысловатый орнамент на склонаx.
Хромающий с ледников ветер.
Хромающее,
то выскакивающее из засады, из-за горного пика, то ретирующиеся
Солнце.
…мои воины… мой народ…
…бросил всех на рубящую бронзу…на бронзовую рубку…на жертву…
…кому?.. хромающему солнцу?..
…тех, кого так горячо обожал в страстных речах на тайных сходках с земляками…
вождями твоих гор…
…кем так гордился (в глубине души) после успешных баталий…
…кого презирал (там же), считая себя равным инкам…
…теперь ты ещё больше связан с ними, чем когда-либо…
…хромой танец пленных воинов, ожидающих участи…
…идущих к своей участи…верёвка…
…твоё сердце не разрывалось перед, но разрывается после…
…патриотизм, подпалённый обидой, униженным тщеславием…
…сколько раз они приходили к тебе с просьбами и призывами…
…они предлагали тебе положение Инки, самовластие и свои головы, преданность…
…но ты был доволен своим титулом, обласкан, ты был сыт и отвечал: Нет!
…и вдруг ты захотел по-настоящему стать «как Инка»… прободённая язва…
лопнувший аппендикс…ты использовал их в своих интересах…
(да, ты старался, почувствовав, наконец, несправедливость к себе,
создать справедливую страну… и тебе удалось это:
в годы твоего правления земля Анти благоденствовала)…
…но ты использовал их…
3.
Кондор – у обрыва, а рядом – пичуга,
использует опасное соседство ради защиты… в своих интересах.
Хромающий ветер несёт тучи к Океану Смерти. Наша дорога. Бальсовая жизнь.
…взаимно! они тоже использовали меня в своих интересах… каждый в своих…
…они давно готовились… моя вспышка лишь приблизила пожар…
…совпадение интересов… совпадение узлов верёвки… совпадение такта…
совпадение шага… вереница… все вместе…
…главное, удалось выдержать норму справедливости, открытости… удалось избежать…
не допустить того, что когда-то испытал на себе… память будет хорошая…
они платили тебе, как и обещали, любовью, преданностью, своими головами…
…да, в глубине каждый добивался своего, но внешне желания совпадали…
…всеобщее благоденствие – утопия в яви… память будет хорошая… все были счастливы…
…все, кроме…
…кроме той несчастной, узницы каменного мешка и
беременности…Жива ли?… теперь не важно…
…узницы условности и старческого маразма…
потерявшей веру и молодость… Скоро свидимся…
…теперь уже скоро… Тропа ягуара ведёт к одной цели…
Горная дорога Смерти, которая месяц назад увела старого Верховного Инку… обидчика…
Тропа Смерти.
Она уже не пугает, потому что за стрессом поражения и физического изнеможения
приходит смирение.
Что бы ни было…
Пусть свершится любая воля сына Верховного Инки, ставшего Верховным Инкой…
Да поможет ему хромающее солнце –
Небесный Верховный Инка.
-------------------------------------------------
Великий полководец империи инков Ольянтай (из народа анти), вместе со своим восставшим против захватчиков народом, создал независимое от инков государство. Побежденный ими и взятый в плен, он будет полностью прощён новым Великим Инкой (другом своей юности) за «стремление к истинной справедливости». Обида, нанесенная ему прежним императором, будет признана незаслуженной, а брак с ньюстой (принцессой), родившей ему наследника и за это посаженной отцом в «каменный мешок», разрешен. Благодаря чему соблюдён хороший имидж вначале правления, и все растроганы…
А в завоеванной стране Анти всё так и останется по-прежнему…
02-07.01.
Князь Остей
(Москва. 1382 г.)
Отдал меч для заточки слуге.
По чистому рассвету – тёмные тучки-карлицы.
Из-за окна – визг собачьей свадьбы.
Эй, есть там кто?! Разгоните свару, пока сам не спустился.
Я-то не стану разбираться, где чей пёс.
Одним больше, одним меньше.
Карлицы… карлицы… тёмные карлицы…
И зачем мне это? Залез в чужой сапог
(пусть даже и с красивым золотым тиснением по сафьяну).
Хозяин бросил, ретировался. Видать, великоват сапожок-то
Великому Князю…
Заварить такую похлёбку, сдёрнуть столько народа,
нарубить столько мяса!.. (Воистину: «Главное начать…»)
И ретироваться в Залесье, как нашкодивший щенок – в сарай,
В самый темный угол подальше от разорванной варежки…
Пусть другие, мол, хлебают?.. Если найдутся охотники?..
Ну вот и нашёлся, но зачем мне это?
Город обречен, ясно и без гадальщиков… Брошен, как откуп,
как отмазка, как кусок окорока – настигающему пардусу:
На, грызи, забавляйся, а от меня отстань!
Тёмные-тёмные… россыпью – по голубому…
Хороший будет день. Уехать ещё не поздно. Порядок восстановлен.
Вокруг города, правда, засеки бунтарей. Всех гонят назад:
раз мы, мол, так и вы тоже… помирать, чур, вместе…
Но на мою вооружённую дружину не рискнут… Не-ет,
ни тот народец, им бы купчиков пощипать…
Великий… Пресветлый… Святой…
Не трудно быть таковым, загородившись от стрел
разношерстным воинством… даже от свиста стрел…
Горсть меди, не больше, дам в надежду за то, что удастся выстоять:
от такого богатства татары не отступятся, скорее, удавятся сами
и других за собой утянут.
Скрежет оселка – о меч Ольгерда.
Из всего наследства – только меч да титул…
Но вообще-то, народу здесь много, народ матёрый... и стены –
другим городам на зависть, и оружия немало…
Вот ведь угораздило же меня оказаться именно здесь и сейчас!..
Приехал – мародёрство, пьянки, грабежи, (под присказки:
«однова живём»… «последний день – отгулять вволю»…)
Перепуганные бояре, купцы, сурожане, суконщики,
сразу ко мне метнулись: Выручай, верим в удачу,
обещаем поддержку (то ли хлопоты перед Самим,
толи княжение – не разборчиво, витиевато).
Льстят: Ты у нас теперь единственный Великий!
Ну, а чем внук Ольгерда хуже отпрысков Рюрика Ютландца!..
Ни семьи, ни княжения пока. Умения воинского – не занимать.
Учителя были хорошие. Ни один из Великих против меня
на мечах не выстоит…
Мышь прошуршала под лавкой, хорошо ей, в норе своей:
скрылась, появилась… Сквозняк – по усам… Свежо однако…
Молоко парное на столе… Как проснусь – прежде всего…
Милое дело… Ну, ладно! надо ж кому-то… Это судьба…
За грехи наши тяжкие… Бог не выдаст – свинье не съесть.
Была – не была! Авось да прорвемся! Пронесёт!
И терять-то нечего, кроме головы.
На том свете зачтётся…
Темные тучки-карлицы по рассветающему небу.
День будет славный.
Вот и колокола.
Золотистые пятна куполов – сквозь парной туман…
------------------------------------------
Через несколько дней, после героической обороны, из-за лукавства татар и предательства владимирских князей, потомок Великих князей литовских Остей будет убит, а Москва разграблена. Население полностью вырезано и некому будет предъявить претензии Святому Великому князю московскому Дмитрию Ивановичу Донскому, благополучно отсидевшемуся с чадами и домочадцами в Залесье.
09.01
Афанасий Никитин
(Деревушка под Смоленском 1475 г.)
Итак, ностальгия*…
Нелепое чувство, чудное.
Один говорит: Это слабость,
сродни затяжной болезни, высасывающей все соки.
Другой наоборот восторженно ратует:
Тю-ю, да только она и даёт силы на нашем купецком поприще!
Только благодаря ей и перемогся!
Преодолел…
Преодоление…
Странно…
Там, под волосатыми пальмами, в пыли душной перистой тени,
как только сморит, мнились сугробы – прохладные сливки на ржаном ломте…
с ледника…
Зной вокруг убийственный, а за веками – искры холодного солнца,
брызги колодезные, звон воды о ведро, войлочные ёлочки
и деревянные избёшки вдоль весёлой дороги в бубенцах,
дымные хвосты из-под пуховых подушек крыш…
Хруст снега… хруст памяти… хруст ностальгии…
Навязчивое желание нагнуться к белой тропической дорожной пыли
и взять пригоршни снега… окунуть лицо… Просто как мания:
Сне-е-е-ег… Как заклинание… Казалось, в нём есть что-то от «неги».
Сне-е-ег… не-е-ега… сне-е-ега…
Теперь же снег убивает меня, холод выворачивает, как рукавицу.
И все прежние мытарства воспринимаются причудами.
Час за часом продолжается это снежное убийство…
И холод забрался в самое нутро, в желудок, в лёгкие, в сердце.
И ни чем уже его не изгонишь оттуда, ни кипятком, ни шерстью.
Всю душу вымотало снегом…
Пока добрался в Кафу прогорел в пух и прах
и финансово, и физически.
Стояла одна цель: добраться во что бы то ни стало,
все средства хороши, а там уже свои, русские, помогут, поддержат.
С корабля не сошёл, а вывалился: шатает, мутит, бледный;
и сразу на базар.
Как заслышал знакомый говор, словно силы вдохнуло в меня,
как Бог – в Адама. Плясать хочется. Наконец-то! Голова – кругом!
«Братцы! - кричу, – Здравствуйте, братцы! Ну, наконец-то!»
А они словно стреножили на скаку: « Какие мы тебе братцы!
С Волыни мы, в Тамань идем и дальше на юг. Ступай-ка ты отсюда.
Больно много подобного сброда развелось. Не мешай торгу».
Со мной словно удар какой… А волны – в гальке…
под стеной крепости… шурша… теряя пену… бросая её на берегу
рассыпающейся ветошью…
Чужие помогали… последним делились… язычники… бесермяне…
Эх, Братья-православные…
Кое-как добрался в Сурож, где москвичи торгуют.
В надежде, что здесь то уж точно свои.
Но и эти отшили, а следом – двух детин с оглоблями:
На кого это ты шпионишь… Допрос с пристрастием…
Наша зона… Наша торговля… Наши доходы…
А что мне таить. Выложил всё от и до, как есть: мне бы до дому,
в Тверь бы поскорее. Чуток осталось дороги, да только сил не хватает.
Они обрадовались, ласковые стали, услужливые:
«Возьмём тебя с радостью, – говорят, –
только отпиши нам хождение своё, поподробнее, с «картинками».
Понятна их ласка, но куда денешься.
Пока писал – служили. А болезнь только крепчает:
отвык от прохлады. Другие в воде плещутся, а я зябну.
Ветры… дожди… В Индии тоже были дожди, как затянут на месяц,
В городе – словно реки текут – весь мусор, всю грязь вымывают…
Но здесь не так – словно аркан татарский – жизнь из тела тянут.
Одно спасало – скоро вернусь… Куда?
А душа по капельке из горла выкашливается кровью…
А как написал, бросили они меня неходячего
возле незнакомой деревушки… Крестьяне подобрали,
Сердобольные…
Недугу моему, видать, попутчики посодействовали…
Но спешить-то теперь мне уже и некуда –
проезжал знакомый купец, сотоварищ из Твери:
«Решили, что нет тебя на этом свете. Дом и имущество
за долги пошли. Матушка – в землю, за кладбищем у ограды.
А жена… что с бабы взять…»
Ну, и слава Богу. Пусть теперь другому спину и плешь грызёт.
И раньше-то жизни от неё не было.
Хорошо, хоть, схоронят меня по-нашему, по-христиански, во гробу,
под крест, свечку кто-нибудь поставит, помолится…
Итак, ностальгия…
Странная это всё-таки штука:
Вот ведь и не думаешь вовсе, а как встанет в памяти купол
Золотого Спаса, как потянет к себе,
просто так, постоять на тверской площади,
поглядеть на знакомые ряды, наличники…
Но одновременно и не тянет вовсе, так, сосёт, баламутит…
В Индии мнились берёзы, солнечные, златоосенние, прохладные…
Как нимбы в синеве… и каждую хотелось расцеловать…
в губы…прижаться грудью к груди… и не выпускать из объятий…
сутки… двое… Облачка… Утренний иней на ярко-зелёной траве…
Охристо-буроватые взрывы «медвежьего табака» –
под сапогом…
А теперь перед глазами
только огромный парватский баньян
с полуголыми смуглыми паломниками под ним…
и жгучее солнце,
но даже ему не прогреть меня сейчас…
Дигер худо доно, олло перводигерь доно. Аминь!
Иса рух оало ааликъ солом. Аилягаиля илелло! Аамду лилло!
Альмусавирю, алькафару, алькалъхару, альвазаху, альрязаку,
Альхафизу,алльрравию, алмавизу, алмузилю, альсемилю, албасирю,
альакаму, альадюлю, алятуфу…
Да примет меня эта земля…
Прости, Господи…
----------------------------------------------------
Он умер где-то под Смоленском, так и не добравшись до родной Твери. Записки, доведённые им до прибытия в Кафу, попали в свод «Московской летописи» и благодаря этому сохранились.
16-17.09.01.
* Это французское слово, конечно же, не вяжется с монологом человека из России 15-го века, но уж больно точно и лаконично оно выражает состояние. Так что прошу закрыть глаза на его специфическое звучание и предаться его значению...
***
Брат солнце и сестра луна!
Брат ветер, лижущий мне щеки
крупою снежной! на защелку
закрыты наши времена…
Лишь только птицам услыхать,
лишь дождевым червям увидеть,
как полнит капюшон обиды
желаний мелкая труха.
А сердце — отдаю волам…
Глаза, разъеденные солью,
навечно обвенчались с болью —
заслон крапивного листка
пусть ляжет на больные веки…
Брат волк! хорош ли мой презент? —
Он может за один момент
весь мир преобразить навеки…
Смотри, как схожи наши рясы,
любезный братец мой осел! —
Мы груз наш поровну несём
босые в этой жидкой грязи…
И вся округа — знатный храм,
но болен он, надев личину…
Брат ветер! помоги же нам —
и подтолкни по-братски в спину!
5.03.2011
Арпад
(Карпаты. 895-896 гг.)
1.
Серые коровы будущего
уходят по зеленым перевалам на запад
алый след тянется за ними
наколовшими
на свои длинные острые рога
беглое солнце
Наши белые одежды вынужденных кочевий
забрызганы
и на груди и на спине
этой постоянно сочащейся солнечной кровью
в которой смешались
и семь племен связанных одной целью
и все прочие
от причины до следствия
у которых и брошенные нами ключи
и те которые надо еще вырвать из сжатого кулака
во что бы то ни стало
За долгий путь эта алая горько-сладкая жижа
спеклась в жесткую коросту
уверенности и надежды
став подобной кожаному панцирю
и никакому острию ее уже не рассечь
2.
Мой длинный острый ус
цепляется и опутывает упирающийся красный шар
тянет его
как непослушного теленка
за собой
Ему теперь не уйти
не избежать общей участи
а превратиться
в желтое вращающееся покорно моей воле
большое деревянное тележное колесо
оставившее привычные места
В оси его чернеет священным скифским крестом
хищная птица со стальным клювом
это мой пернатый дед
несущий в своих когтях на уровне груди
жертвенный дух моего отца
слившийся в единый серебряный корень
со сновидческим духом моей матери
3.
Серые коровы будущего
Горы прогибаются под ударами их тревожных копыт
Луч орлиного пера дрожит на моем шишаке
а пучок ячменных колосьев на боевом поясе
Семь звезд над излучиной
как семь сигнальных огней
над сторожевыми башнями
предсказывают нам успех
Отчаяние бегства и безысходность
лишают настоящего
и его отвлекающих маневров
но при этом сосредотачивают на одной цели
Цели целей
Желание выжить
и продолжать жить во чтобы то ни стало
рождает новую силу для преодоления любых преград
Пан или пропал
Страх перед известным непобедимым стереотипом
мифологизируется до абсолюта
Но при этом превращается в бесстрашие
перед пока неизвестным
Неизвестное
еще не успев напугать
и оставить постоянный след в подсознании
сдается на милость внезапно нагрянувшего завоевателя
совсем недавно бывшего изгоем
Главное не замешкаться
и не упустить момента
схватить его за острые длинные усы
или рога
Так навсегда стирается ненужное испуганное прошлое
и обретается настоящее
новая Родина
как ни абсурдно это звучит
Родина для уверенных в себе
будущих поколений
4.
Но обретение всегда будет для кого-то потерей
для тысячи тысяч других
обреченных на исчезновение и растворение
«Господи избавь нас от жадных стрел»
Нет
невозможно обрести новую Родину в настоящем
она всегда остается в тех заводях
куда вынесла тебя лодка появления в этом мире
в той осоке и камышах
которые вспомнишь в свою последнюю минуту
созерцая с высоты из-под черных хищных крыльев
серых коров будущего
лежащих у большого потока средь холмистых равнин
с наколотым на их длинные острые рога беглым солнцем
Они тихо пережевывают в полудреме
жвачку
уже чужих целей и стремлений
14.04.2013
Преториус *
(1571-1621, Германия, Вольфенбюттель)
Жизнь моя
уже изрядно трачена молью
как занавесь на этом четырехсотлетнем
церковном протестантском окошке
Обрывки ниток — обрывками дат
ни начал ни концов
только прожорливые следы личинок
в какой-то неприятной крупе
Прореха на прорехе
сквозь то
и сквозь это
и сквозь это
и сквозь
и сквозь
и сквозь видно
или не видится
но мерещатся за этим сквозь
нисходящие
восходящие
темные тяжелые
впитавшие глубину влаги
и светлые легкие
торжествующие золотом серебром медью
потоки органных звуков
трассы органных звуков
кометные хвосты органных звуков
прошитые то там то здесь канителью бельканто
кровью ангелов
лишенных эпохой Перемен крыльев
словами Бога к Богу
перелицованными на немецкий лад
лишь бы сильно не выпирала сквозь прорезы контрастная подкладка
как на позапрошлом наряде ландскнехта
ведь вера — это свобода
и постоянная проба на вкус
на эхо на унисон
это творчество
---
Самое средоточие звуковых трасс
Выхватываешь нужное
увязываешь узлом с другим нужным
стыкуешь параллельно и диагонально
перематываешь-стягиваешь канителью заплетаешь косами закручиваешь спиралями
повязываешь бантами
и кутаешься в получившееся
словно от сквозняка
— Михаэль*, ответь как на духу
Можно ли спасти душу за золотыми прутьями клетки музыки
когда воздух вибрирует от напряжения
становится гуще крови и горше гари
площадных костров полных чьих-то надежд и радостей
чьей-то плотью становящейся сплошной невинной болью?
Ответь мне Михаэль
Грустная ирония уголков бровей
лютеранская покорная искренность глаз
кошачье ренессансное топорщенье усов
седеющая всклокоченность барочной шевелюры и бороды
похожей на большую малярную кисть
которой только что мазали этот свод
Парадный бархатный вамс с валиками на плечах
слегка траченный молью
как и эта пятидесятилетняя занавеска моей жизни
короткой как модный французский плащ
— Михаэль, ну ответь мне как на духу
Можно ли спасти душу за золотыми прутьями клетки музыки
когда воздух вибрирует от напряжения
становится гуще крови и горше гари
площадных костров чьих-то надежд и радостей
плоти становящейся сплошной невинной болью?
— А может быть только так и возможно спасти ее…
Только так и спасешь её…
Окружавшие меня Фаусты уходят в молчании
повесив голову
Окружающие меня Уленшпигели наскоро комкают свое исступленное ликование
чтобы тоже уйти в хохоте навсегда
Они — это я сам
я ухожу за ними
вместе с ними
вместо них
---
Увы не за мотетно-хоральные
вторжения в чужие души
не за болезненные провидческие выносящие гармонии
и не за многоэтажные рукописные коллекции всего
что только известно в музыке
получаешь с запозданием в конце пути
от просвещенно-утонченного театрала
а по-совместительству — истого сжигателя ведьм
землю и состояние
но за неожиданно проявленную на его глазах
во время прорыва из засады в Новом Брауншвейге
петушиную отвагу
Лишь петушиной отваге — честь и почитание сегодня
и умению умножать
и возводить в степени
но не делить на ноты и слова
---
Вот бы и мне, Михаэль, ухитриться
также как и ты
и уйти
в наш с тобой общий день рождения
в такие же как сегодня февральские будни
когда солнце наводит глянец на осунувшиеся ветки
когда ганзейские облака затарены невесомостью балтийской свежести
и в их ватерлинии плещут лесные писки-трели
и колокола
Уйти зажав в щепоти
последнюю пятидесятую ноту судьбы
такую шипучую на вкус
Окружавшие меня Фаусты уходят в молчании
повесив голову
Окружающие меня Уленшпигели комкают свое исступленное ликование
чтобы хохоча тоже уйти навсегда
Они — это я сам
я ухожу за ними
вместе с ними
вместо них
Уже три года как распахнуты настежь окна пражской канцелярии
и биться им на шквальном ветру
выдувающем жизни
еще 30 лет
Можно ли спасти душу за золотыми прутьями клетки музыки
Может быть только так и спасешь её
9.02-15.02.2016
* Михаэль Преториус (15.02.1571-15.02.1621) — немецкий композитор эпохи перехода от Ренессанса к Барокко, автор протестантской духовной музыки (органных и хоровых гимнов, мотетов, псалмов), инструментальной танцевальной музыки и обширного музыковедческого исследования. Жил во время тревожного затишья между религиозными войнами и Тридцатилетней войной (1718-1748). Умер в день своего пятидесятилетия и в мой день рождения.
Радищевское
Звук, громление, надутлость, истощенье...*
Совесть — главным бунтарем. Её мятеж —
не чета всех пугачёвских помутнений
роговицы, мозжечков, надежд.
Что на само-удо-влетво-ренья,
то есть выгоды, подвешено гвозде —
не несет переворота; преткновеньем
будет только, сменою одежд.
Сменой крепости на крепость; консервантом;
реставрацией. Лишь совести бунтарь —
истинен, стучась башкой о факты
болевого шока. Высота
для него — не чиноположенье,
и не сито прибыльной тщеты,
но естественных природ восстановленье,
без деления на фронт и тыл.
А когда его последнее старанье —
только волока сибирская кора,
капли яда хватит для признания,
капли оды — для конца пера.
18.01.2017
*Цитата из книги Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»
Чанакья-пандит*
Пусть это Бхарата... Земля всегда права.
А император — только терпкая настойка,
лишь броская надстройка, лишь у шва
финальный узелок — и только.
Пусть это Бхарата струится по углам,
свеченьем крови выжав сумрак храма.
Народ и Власть — лишь глина. Если план
на благо их, то никакая рама
позолочённая не выдержит — найдет
дороги искренность искрящийся источник,
смывая засухи запреты — тот,
в ком ампутирован с младенчества побочный
отросток корысти. Земля всегда права.
А император — только терпкая настойка,
лишь броская надстройка, лишь у шва
финальный узелок — и только.
Лишь вор страшится яркости луны.
Всего опаснее деревьям побережья —
в потоке назревающей весны
их корни подмываются надеждой.
Нельзя недооценивать того,
кто потом кормит землю ради зёрен,
пока он делает — она цветёт, живёт,
не нужно ей тотального надзора.
Но если он лишь жертва и свои
усилья тратит, потерявши веру,
на поиск справедливости — сгорит
любая броская надстройка, что без меры
фундамент угнетала. Процветать
возможно лишь строению в единстве
фундамента и крыши. Шикхи прядь
пусть незавязанной останется, как символ
осуществления, а полосы на лбу
как белые распахнутые крылья
несут мою нелётную судьбу
к поленьям погребальным, к серой пыли.
Пусть Бхарата струится по углам,
Пусть прорастает Львиной капителью
сквозь времена и нравы. Если план
во благо каждому — прорвется за пределы.
8.02.2016
*Вишнугупта Чанакья Каутилья — легендарный древне-индийский брахман, мудрец, учёный-пандит, учитель-ачарья, тонкий политик, написавший первый в мире трактат по искусству политики и экономики «Артхашастру» («Наука о пользе»), советник, а позднее и главный министр Чандрагупты Маурья, которого воспитал и помог, свергнуть погрязшую в несправедливости и жестокости династию Нандов, объединить Бхарату (т. е. Индию без разделения на народы и государства) в единую справедливую империю, достигшую полного расцвета при внуке Чандрагупты Ашоке, правление которого считается «Золотым веком» Индии. Главными принципами правления считал справедливость и стремление к благу страны через благо каждого его жителя, независимо от варны, касты, состояния. Считал, что настоящий правитель — тот, кто забыв о себе, о своем самолюбии и выгоде, служит каждому жителю страны.