Василина Орлова
Эдгар Аланович
Иностранка
Речь иностранца странного,
как впервые
говорящего на языке, как будто до него никто
ничего
не сказал,
как будто можно (допустимо) – всякую несуразицу,
как будто нет никакого "так не говорят!"
или уж, во всяком случае,
не как при проверке документов на границе,
снимите пальто, обувь, ремень, шарф,
пожалуйста, следующий, пройдите,
в порядке ли ваши документы, распечатан ли билет,
и печать одобрения – шмяк! –
с мокрым звуком намокнувшего флага,
где всяческая ненормативность, понятно, чревата,
но, по всем правилам стратифицированный и отсортированный,
просочитесь, будьте добры, –
когда ты стала моей речью?
Девушка
Черты чиновницы уже поступали в личинке
Белое личико
Червячки чёлки
Мучнистое
Тушью начерченные глаза
Честные, голубые,
Простые черты,
В общем-то симпатичные,
Ничего некрасивого,
Но почему-то
Представлялось не совсем чётко,
Но все же достаточно отчётливо
Тот же синий костюм, та же розовая блуза с кружевами
На размер, на размер и ещё на один размер больше,
Немного морщинок на лбу, у глаз, и у губ
Особенно глубокие, тупые углы
Двух соединяющихся в отдаленном пространстве мысленно продолженных катетов двух квадратов,
Такая и коня на скаку остановит,
Почему нет, если надо,
Если родина просит, если пожар, угроза кнопам и скрепам,
Она встанет и ножки-бутылочки в сапожках несиплых расставит,
Грудью защитит тебя, дурака,
От самого себя,
Это она, в конце концов, рождает детей, проходящим по мягким трубам,
По маточным пряслам,
Это она, это её, это ей,
А вы, извините, никакого права не имеете,
Нужно ещё выяснять, где вы были в ночь с 14 июля на утро дождя,
На какие средства, где вы вообще живете, на месте ли все печати,
И с каким институтом аффилированы,
И давайте не будем вот этого вот,
Я выполняют функцию, вы понимаете, функцию я выполняю,
И посмотришь в глаза голубым-голубые и скажешь "Я всё понимаю".
Нужное
Висящие дыни груш
Под платьем
Груди
Не поддержанные бюстгальтером
Оплавляются
По мере чтения меню,
Очки удвояют щеку,
Пакет,
На руке висящий,
Охватывает браслетом
Но не тяготит, не тяготит,
Там нужное.
Город
Город занят сном унылым, город занят тусклым смогом,
Туча тяжёлая легла на нем, распластавшись,
В подкрыльях взблески,
Туск известки на зачарованной каминной
Заколдованные ходики прех скелета
Занят город
Занят город
Постовые приосанясь и в печах его Освенцим
Тень проходит
Тень проходит
Тень проходит
Тень другая
Занят город линия пунктира в телефоне этой твари и в печах его фольксваген
Убывать из этих весей убывать из этих мерей
Убывать в лес тёмный, убывать в глухой колодец
С головой холодной речью благородной и молчанием
Пробивающимся из-под сна гримасы
Как скребок лопаты дворника по сребру весьма условному сегодня
Но он больше не наследник
Но он больше не наследник
Сха схоласта в листьях мантии моей и датчик
Глаз столетний держа на взблесках
И на, проткнуты как жала бабочек,
Трепещущих на башнях троеглавых серафимах.
Свидетель
Фар расплескало размазало по снегу
Настовидному уступчатому как ступенек сухой набор
Взбирающихся выше и выше, по чугунной ограде, по веткам несерьёзных деревьев,
Прутиков кочевых,
Зябнущих,
Переминающихся с ноги на ногу,
Цапкающими наст,
К трехсторонней створке эстакады, свернувшейся и словно бы фернуфть,
Ряд фонарей тусклее,
Зелёным тестом поднимающиеся опары холмов и облаков, облаков и холмов,
И утонувший в блуре шпиль императора Шалтая,
Кровавого из императоров,
Занозы алые загонял под ногти неимоверным фрейлинам,
Флейтисток не щадя,
Имя его стало нарицательным
Для поколений по сю пору,
Имел к тому ж
Ряд черт узнаваемых, по фильмографии знакомых:
Тонкий угорь усов чернильных, по обеим сторонам свисающих рта красного,
Глаза безбровы, за ушами клоки серой пакли,
В быту неприхотлив и йоги приверженец последовательный,
Вечный коврик коленями истер до дыр;
Само собой, как всегда писали,
Раскрыл все чакры (вот только я не очень верю этому, хотя
Недавно в "Молодой гвардии" известный летописец наших дней П.А. Федянский
Приводит подтверждающие документы),
Всегда носил единственный камзол, но шитый искрой фиолетовой и огнехвостой,
Говорят, добытой в предгорьях предгрозового Алтая,
Отчего и жизнь его была столь долгой.
И, хоть немало покалечил кочевников,
Не давал вздохнуть ни поселянам, ни интеллигенции,
Известно, что на шпиль латуни
Нанизывал дух Вратны и Превратны
Немало островерхих облаков
Круглогодично,
Прошу заметить,
А не только
На праздники сезонные сазанов,
Как то утверждает придворный лизоблюд и подхалим
Налим Жах.
Вот
Ему не верьте.
Так говорит, и тряпку как в ведро
Рассерженное бросит
И ну её меж мрамрами возить.
Забора
У леса поле в сыром снегу, дорога вспорота,
У въезда тихо, цепь не шуршит, собака не лает.
Выходит из будки утлой к железным воротам,
Долго возится с цепью, наконец открывает.
Звенят неслышно под снегом застывшие ветки,
Не руша звоном дрёму чёрного бора.
Как в снег улечься, с лицом укрыться, уснуть навеки
Под тенью глубокой гофрированного забора.
Стрелки
а мне сегодня девушки завили кудельки
и не распустили
и стрелки навели как умели
я говорю, вы точно умеете рисовать стрелки?
это древнее искусство не каждой доступное не говоря уж о каждом
в ряде мануалов на ютубе мангустки рисуют, карточку пластиковую приложив к лицу
она отвечает – конечно
я де превзошла науки
знаю текстуры и как блеск что отдаёт
к тому ж я вам откроют секрет это сейчас то что я сделала макияж вообще дневной
я интересуюсь, а как же тогда выглядит вечерний
ну да неважно
я специалист дипломированный, так и сказала
ну валяйте, отвечаю обреченно
что ж делать
если дипломированный
и текстуры
да еще специалист
и конечно нарисовала ну как смогла так и нарисовала
а стрелки - в этом их единственная причина и оправдание - должны быть начерчены
и
де
аль
ной
кистью каллиграфа,
снаряжающегося погибнуть
Это стишок?
я было метнулась к ватным дискам
да, стишок, не перебивай
но посмотрела на опечаленную рожицу моего специалиста
и подумала, ладно, твоя взяла
говорю, знаете, с этого ракурса
ладно, давайте оставим
(какая разница, что у нас на лице
лица даны нам во временное пользование
не стоит из-за такой мелочи
расстраивать человека живого)
Сора
Когда б вы знали, из какого сора
Растёт репей во глубине забора
Когда бы знали вы в каком сору
Вращает желтой лапой кур,
То ничего бы вас не удивляло,
Как, собственно, и так не удивляет.
Утка
в труху истерла вусмерть задолбала
в зубах навязла скисла калевала
перемолола жидкого металла
оплавленную вязь пережевала
и ходит хитрый и слегка согнутый
оглядываясь в темноте под утро
микстуры и текстуры перламутра
в грядущем предугадывая утку
и жутко, хоть давно уже не жутко
звени, эмалированная шутка
Кинг
"БУРГЕР КИНГ"
над Энтузиастов
абрис кириллицы чуждой и непонятной
мунк зашедшийся в крике пошедший пятнами
бедный мунк
гомункулус толстопятый
босх пархатый бархатный наизнанку
в инстаграме без толку шебуршащий
вихр ерошащий долго
и на площади
голой открытой ветрам из прорех состоящей
в армячишке дырявом в тулупе клоками торчащем
животом урчащим голосом сиплым хрящом свистящим
другом преданным
ребёнком из дома уведенным конвоем
звездой нашитой
черепом деформированным горизонтом хрустящим
виском невозможным и беспощадным
голум глупый
гомункулус настоящий
мунк проклятый
навеки
ебашит лук.
Прощание
Птицы двух молодых грудей
Левая сирин правая воробей
Сквозь тонкую плать двойную
Тровяного плаща на темень её дождевую;
Легла на одно мигание и отлегла,
Рука со спиной похлопывающая рассталась
И как в воду морскую в пространство большое ушла.
Император
О русь моя о рысь моя до боли
Нам страшен чудный путь,
Звезда как дура
Сияет в непровидческой ночи,
Как вбитый в стену гвоздь, пенькой прошитый.
О хрусть моя в суставах закоснелых,
Подай клюку старуха
Побреду
Сношу еще пятнадцать пар сапог
Иссиня-медных, на гранитной
Платформе.
К Александрову холму
Приду под утро, от грозы шатаясь
И волосы колец меж пальцев-
Карандашей упрямо пропустив,
Скажу, ну здравствуй, или лучше вовсе
Так просто голову закину к постаменту.
Стоит и улыбается в пространство,
Несчастный молчаливый император,
Углом губы
И вытертой собакой,
Которой нос на счастье и несчастье
Трет летящий мимо
Офонаревший сблюренный турист.
Глаза
Я снова видела, как небо
Сворачивается трубой.
И фабрика по ветру стелет
Свой пышный лисий хвост трубой,
И в отражении капота
Повернута вниз головой.
Златой карась на небе светит
И оборачивается вспять.
Не крась так страшно и ужасно
Свои монгольские глаза.
Награда
Пять подборок Пифагора прочитать я должен к завтрашнему дню,
А в груди расправляет капюшон кобра,
Расчехляет свой язык тягучий,
Раздувает медную гортань.
Это мудрость мне награда и преграда,
И другой преграды мне не надо.
Магистраль
Пишу параболу тупую
По трехэтажной автостраде.
Я ничего не подрихтую
В уже отброшенной тетради:
Ни слез, ни глупого восторга,
Ни торга скрытого, ни места —
Ни подмосковного пригорка,
Ни заграничного предместья.
Воды долина никнет справа
И леса плавающее тело;
Нет, ничего бы я поправить
Попробовать не захотела
Над городом чужим и дымным,
В собрании листьев завихрённом,
В моем плену осенне-зимнем,
В моем изгнании добровольном.
Скольжу по плавной магистрали,
Фургоны с грохотом катящей,
Переводящей под мостами
И снова в мост переходящей.
ИТ
Когда она приходила
В комнату, где лежали младенцы –
Один, не очень доношенный –
В палату интенсивной терапии –
На животе, а двое на спине –
На ее халате, спереди,
Проступали два больших пятна;
Ей выдавали один сверток,
Спеленатую куклу,
Неразвернутый свиток,
И она, разминая правую вялую грудь,
Говорила:
– Не знаю почему,
Вроде бы и больше,
Чем левая,
Но какая-то что ли тугая,
И молока в ней меньше.
Я уже забыла, как было с первым.
– У нас у всех так, –
Отвечала медсестра.
Я ходила
К моему младенцу
Через пятый этаж –
В больнице лифт не работал –
Держась за шов и отдыхая на пролетах,
Потом
Надо было набрать
Код
И сказать
Очень уверенным голосом
(Чтобы пропустили)
«Я в палату интенсивной терапии».
Приход молока
Ощущается как укол иголки.
Через реанимацию
Шла, стараясь
Не глядеть по сторонам
И ничего не слышать.
– Люб, ну она такая простая.
Ну если он умирает,
То что я сделаю?
Говорящая рыба
Гляди на эту рыбу с нежным ртом,
Крючок заржавленный язык её украсил,
Как речь ведёт у ивы под мостом,
Поблескивающий карасик.
О диво чудное, о дева и фагот,
Никто, никто тебе не прекословит.
Сама не понимает ничего,
Но нежным ртом чушь мудрую глаголит.
Под утро
Как торопки и тропки ее рубежи,
И как лыжи легки и шаги,
И как видно участок веселой ноги
И не видно обещанной зги,
Но навстречу рысит,
Внараспашку пальто,
Не то тихая хтонь,
Не то лось, не то понь,
Не то ещё какой конь,
Не то Эдгар Аланович По.
Селёдка
Застегнувшись на все пуговицы, налегке
Обходит с боталом и карманным фонариком околотки
Под лисьей шубой, нос в воротнике,
Градоначальственная селедка.