Алексей Порвин
себя разжалуй
***
Форму сдаёт предмет усталый
в огонь, в приёмный пункт, открытый для эпох,
и просит человека: себя разжалуй,
сердцем давно уж пересох.
Капли небесные давно уж
не трогают нутро, не видят русла в нём –
о новой корабельной свободе ноешь,
прежнюю вытравив письмом.
Буквы с шипением въедались
в знамёна: породить сквозную тишину
всяк легче, чем сдирать полумрак с медалей,
вызнав до блеска всю вину.
Древки вернулись в сумрак леса,
звериная тропа – теперь для них душа,
дождю в ответ позвенивает железка
с выправкой бывшего ковша.
***
Стены палаток пробиты, в брезенте
попросит ли кто залатать до поры
образы точечных побед: «проденьте
нитевидные ваши дары»?
Дальше в поля – монументы всё реже.
Вот мрамор, растащенный мхами, дрожит
лиственным заревом: оно прорежет
тишину, что покровом болит…
Ткани глядят на луну, прозревая
опасность дыры, разраставшейся вглубь:
краем понятливым она – живая,
а другой говорящим не люб.
Струи речные с ветвями сплетались
в свободу, какой не изжиты пока
люди, молчащие на пьедестале
пониманья: печаль дорога́.
***
Всем людям, чья воля не кренится,
не черпает тьму превращений
(порханья – в мяч, наследной боли – в птицу)
ответствует гнев? Ещё не?
«На коврике вдоволь потоптались
и деды, и прадеды: в нитях
засела пыль шагов – о капитале
другом до поры молчите.
Ракеткой казалась и рампеткой
(какие бабочки, какой здесь теннис?) –
по воздуху пылью пропетой
восходят родные тени.
От каждого взмаха выбивалки –
ковёр воспыляет всё выше
своё нутро: оно походкой валкой
заменит стремленья ваши».
***
Руки протянуты в попытке поймать
тугое мгновение, что надуто
не воздухом тёмным, а жаждой понимать,
как под небом словарным зависает минута.
Небо прощупано футбольным мячом:
в законе всемирного тяготенья
осталась лазейка, а не ушла с лучом –
всеприимным дрожаньем повисеть на антенне?
Волны вестей не притянулись к земле,
одна лишь – под тяжестью ожиданья –
свобода в грунтовой копается золе
(как душа, не мечает о спасительной длани).
Радио гонит на живущих волну,
прили́вному образу подражает:
«со слуха смывает присохшую войну
лишь одно колыханье занебесных лужаек».
***
Что синий горизонт, что белёсый –
всё горечь, питавшая стыд:
утолить не способна откосы
берегов (кто по ним бежит?)
Покатым чувством будут пейзажи,
к низинам влекут, где вода
перемелет всю тяжесть, расскажет
о побеге твоём, звезда.
Кто вырвался из цвета, предстанет
собою (навек золотым) –
а не всё же во вражеском стане
утыка́ться в бесхлебный дым.
Признать всё это – та ещё кара,
растёртая в пыль плавником:
золотится уплытие карпа,
утомлённого местным дном.
***
Утром у дверей своих найдёшь
лист блокнотный: скомкан и пожёван.
Чьи зубы резались? Разорван дождь,
не ставший словам покровом.
Звери падшую помянут шерсть,
на обновки облако растащат
(клочками светлыми дано замшеть,
покрыться водой дрожащей).
Людям делать что, когда огонь
вырос – и ему приелись игры
в солдата и защитника? Погон
бумажный – съедают искры.
По ночам пластины плитняка
друг о друга трутся, запах гари
рождают: отпугнуть наверняка
пришествие всякой твари.
***
Сойдёшь в районе окраин, узнавший: торговля
запряжена в твоё вчера;
сыплется в пустую ловлю,
словно в гильзу, зачем – предгрозье нутра?
В домах сыреют запасы, а трубы над крышей
уютным заткнуты дымком,
выстрелов давно не слышит
волчья воля, шурша, как дальний пред-гром.
Перегоревшие буквы в неоновой вывеске
себе возьмёшь в учителя́,
свет кривой в миганье вывез
фразу, будто она – звезда, не земля.
Едва ли видно, как время тускнеет в повторах,
одна надежда на собак –
в лае вспыхнет сучий порох,
выгнав слёзы домашней правды кой-как.
***
Пока шмели не живы, их ровный гуд
отбирает сгустки опыта людского
на роль послушной плоти, но слишком густ
всякий опыт – и кончается скоро.
Читать бы дальше, только в прошедших днях
кто развяжет узел, о любви заботясь?
Безмерный узелок тишины, ты – прах
(быть инаким, не цветочным – слабо́ здесь).
Разреженное небо лежит и ждёт,
водянистым облаком иссякнет вряд ли,
душа в такое тело не ищет вход,
выходом являясь (книги наврали).
Вчера ли жизнь проснётся другим цветком,
разбредётся лепестками по работам:
– собой страницы вытеснить; – значить дом;
(сердце/времена распутать – слабо́ там).
***
Сквозь ливень сомкнуть волну и закат
(будто прочих мест не стало, чтоб навек
перейти друг в друга)… Пристани дрожат
гневом пустым, тишиной в листве.
А лучше не знать, что вызнано днём:
больно видеть, как присвоено людьми
право непрерывности – скажи о нём,
чувство, а лучше себя затми.
Заботился кто о ходе времян:
разве люди? Невместительной душой
только свет (для встречи с утвержденьем) зван:
станешь хоть кем, но едва ли тьмой.
Смыкалось одно мгновенье с другим
в человеке, будто не было ветвей,
листьев, ливня… Этим знаньем бередим
слово, которому всех больней.
***
Идущие по брегу знали толк
в незыблемой опоре,
но взвизгнул в камне древний ток,
как ягода, внутри запрятавшая море.
Чередований равномерный свет
сказал над миром встану,
такому слову ли вослед –
ритмично сердце, как давильщик неустанный?
Не зря взлетали брызги, становясь
прозрачным силуэтом –
я буду жизнью вместо вас,
где целостность лежит сомнительным ответом.
Пьянящей слякотью проговорит –
какого слова ради
пытались уберечь гранит
от разложения на тыщи виноградин.
ГИМН САПОЖНИКОВ
Для звёздной выси шагнут предметы –
видеть, как тоннель под землёй
гулкой обувкой стал для света
(ноги по́лнятся похвалой).
Здесь каждый атом лучи восхвалит,
только вот в подмётке – дыра,
жизнью людской её назвали,
будто помыслом недобра.
Прибьём к душе, прослывём в народе,
право не сказать закрепим:
нищий в подземном переходе –
словно камушек, нестерпим.
Внутри ботинка попросит камень:
временем, ступня, поболи,
только у злого – шаг чеканен,
хромый движется для земли.
***
Поглубже в корни – истину прячут клёны:
не призвать соседство благой зимы.
Придётся этого в его вихреньи грузном
отвлекать от жажды к небытию.
Трущобы тронуть музыкой утомлённой,
раз не хочет время хитином тьмы
сказать: доставщик ли отождествился с грузом,
принимая тяжесть за жизнь свою?
Заглянешь в грунт, не вызнаешь суть вопроса
неурочной силой среди канав.
Курьер давно не ходит на работу – ведай,
как забыть о главном, январский гром.
Не улетает облако дихлофоса,
тараканьи души насобирав,
волочится по комнатам, шуршит газетой,
телевизор смотрит по вечерам.