Звательный падеж
Сергей Арешин
Сергей Арешин – молодой поэт. Родился 18.07.1982 в п. Ваховск Тюменской области. В настоящее время живет и работает в Челябинске. Его поэзия – схватка между суровостью формы и размывающего эту форму содержания текста. Вместе с тем, вся его поэзия вдоль и поперек запитана электрическими импульсами, которые, по видимому, исходят от нервной системы автора.
Холода
* * *
Течет по себе вранье
и падает в снег ранет.
Под то, что давно ушло,
раскинула ты бушлат.
Я знаю – годи годить –
что молодость не уйдет.
Когда занималась заря
шныряли в ветвях снегири.
Позднее уже не видно.
Позднее уже и не надо.
Глаза завязали плакать,
а речь завязала лыко.
* * *
Молоко отсыревшей странности
Умирает на губах невинности.
Человек, уходящий в странствия,
Подписывает явки с повинными.
Фонари под глазами кустарными
Освещают снежинки пунктирные.
А уральских гопов отара
Посмотрелась на дикость мирною.
Но уже по-собачьи свадебно
Снег рычит, сапогами выдернут.
Колошматит сердечко адово
Подружайку, что замуж выдалась.
Как стрела, ловимая блеснами,
Далеко, за болезнью близкою
Он летит, осыпанный слезами.
Словно смертью – мечтою вызванный.
Приготовлена бешенству пуля,
Но ему этой пули мало…
Не узнать уже детской улицы,
Нарисованной галстуком алым.
* * *
Вот, mein lieben, и я пришел
и молчу, что язык пришил.
Это конченой нити шелк
к переезду меня привил.
Это памяти взлом. Уголок
обезличил тебе мой лик.
Решку в стены. Уток – в потолок.
Неподвижно тонущий тик.
Всё стекала тогда мразурь
вместе с пылью туманов зорь.
«Всё». Ты крикнула: «амбразурь!»
Я ответил, что дурь что позор.
Что все ноздри твои в пыли.
Что не видишь, кем дальше была.
Что летам не смести. Не смели.
Что несмертна любви игла.
Что ничтожна вся ложь правоты.
Что пришел к тебе погостить.
Что остыл у ствола. Что ты
стоишь позади пути…
…в ногах у стола…
* * *
Порванный календарь дыр
расписан на влюбчивых дур,
на разрезы китайских глаз
и на взгляды брошенных вниз.
А там, где отметился снег
истекает кровавый крик.
И я проживаю там,
где все у меня потом…
* * *
Веришь: было, а не прошло,
но осталось как будто блик.
Двойка. Берег. Да не реки –
поголовной течи песка.
Говор тих, виноват, из пор
исключенных доглядов пар.
Дело сделано. Поздний час.
Каждый был недалек и чист.
Путь-дорогой, которую бык
сколеил глубоко и вбок
молния посиневших джинсов
расходилась до супругов и жен.
Ветра не было в волосах.
Голос спаянный, стыл, сух:
«Если кто-нибудь виноват –
Наше счастье еще всплывет».
Мне остался один лишь путь:
от работы мертвецки пить.
И бродить из угла в угли:
Вот! Ты здесь! А ведь нет! Была...
* * *
В пустотелых орбитах плаксы
заблудилось ощущение блика.
Подоконник: мертвые флоксы
и фальшивка копейки и клякса.
Светотени глодают единство
заметенных костей данностей.
И нагорья продают двоеженство
с кровеносной рекой повинных.
Молоко помешавшихся в жизни
размещает на иглах и жезлах.
В излетальном полете вызнана
безрисуночность этого пазла.
Человече, бродящий с лопатой,
аки с мордой своей пропитой
Отрывая на шарике пропасть
открывает на небо трапы.
* * *
В пределах червивой радости
жестянка пропала в пропасти.
Холодная мертвая надобность
откликается быдлом и тропами.
И некто, помазанный музыкой,
стекает, рекою размазанный.
Стоит середина осени,
написанная хлебом и масленно.
А дальше, за скрипом обозовым,
в бугор превратился герой.
Застывшая в радостных возгласах
играет в молчание родина.