Тимофей Дунченко
лоб не морщь
сердце пополудни
1.
Я помню всё. И сердце пополудни. И шрам
поверх. и знаю счастье только во июнь.
И как их травит собственное детство.
Блестит щека отравленным ударом. Молчит
румянец. Оборот наручных. И вскользь, как на пробежку
в пустоту.
Как леденец взлетая он держал во рту. Возможные
события на вес.
И с каждым ощущением был треск. Кости и
электричества в глазу.
За год из нескольких четвертую грозу. Он долго говорил,
что доползет. Пока он не безумен и ползет.
Пока он греет ту ресничную росу. Она так кипяточком
выпадает.
Я помню всё. И то, что я не помню
и то что я не знаю - привяжу.
Шнурком на глиняных, потертым. И увечным. Завязывая,
думаю речь.
2.
Это было ошибкой для текста смотреть внаружь. Это было
потекстово все разрушить. Состоялось обычно.
Говорили что неприлично ходить во глушь. И пятнать
и итожить ту чушь о которой расскажешь чувством.
Я попробую рассказать о оружии.
В чем разница от орудия.
Монотавр выкатывает яблоко на серебряном
блюде. Видит выход.
Из лабиринта.
И ему мешают живые простые люди. Прохождение жизни
выкладывают в шестидесяти частях на ютюбе.
Замещая его корыто. А треснуло, и смеемся. И шторм,
океан из бетонных волн, те тяжелые бьют, как
плиты. И заваливают горизонт.
3.
Я помню всё. В моем наборе жизни - человек немного. Десяток,
как яиц, все всмятку.
Я помню ту последнюю лопатку, которой лёг и зачерпнул
песок.
Грёзы и грядки. Грозы и прятки. Любимые становятся
объедки. Бессмысленно мне щекотала пятки. Моя единственная
шаровая молния. Единственная чующая я.
Дождалась и померла.
Как долгую тряску жизни держу эту тщательную агонию. Как трясет моё
зомби, и он дрожится о крыла. Нелюбимых птиц.
И все померли, как десяток яиц их.
Сдулись домиками, волчьим дыханием, поросятками.
4.
Мерцал изыски. Хлопал потому что. Чего не хлопать,
если колесо обзора покажет, как подняться
и упасть.
Когда увидел, как красива пасть открывшаяся. То все стыды,
годичные позоры. Все те движения имеющие власть
над чистой мыслью.
Ломают кости и щекотно доставляют.
Как вдруг почистить самое себя.
Ах как они отчаянно бесчисленны.
Почисти и - рябят.
5.
Мерилом смерти мне мой ежедневник. Проверка
новостей в сети.
Я думаю, как мне себя пустить в продолгий отпуск
в сердце уикэнда.
Комки из дня.
И целых суток неоправданная рента. Сияет чище, чем
я смог ее понять.
Я развлекаюсь, я придумываю как. Я выбираю вымышленный
глас.
Я говорю, я так боюсь сболтнуть чего-то - вместо. Всех
тех вещей, где знаю что - опасность. Сверкает
огневушка в пустоте. Шипит снегирь, болезнен даже берег.
А море бьется краешком волны.
Со стороны - я знаю ты прекрасна. Уничтожая
собственные сны.
6.
Как помнить всё. Себя куда поставить, чтоб больше
не было себя. Торчит лисенок где-то кроме стаи.
Беся.
И как их травит собственное детство. И как их жжет
их собственный язык.
Ребром ладони их ходил и резал. На ломтики, секунды и часы.
Прямя мотор, выискивая нерв. Держа металл, сворачивая
цепь. Он словно изменяется в лице. И тянет хоботок
его плита. Как комариха. Щита бы хочет, ломкого
щита. Чтобы укрыться, чтоб сломали.
С простого чиха, слов из рта.
Со звука судна, что стирается
в причале.
сказ
1.
И там еще бинокли запотели. О чем был
сказ. О том, как мертвецы не захотели разглядывать
живых и выявленных нас.
Мерзкие, мерзкие из лопатки спины, катышки
их свитеров. Меха плоти.
Деревяшки, завязшие на работе. Залезшие на
деревышки. Толстенькие, как книжки. Бумажные няшки.
Грешенькие отрыжки.
Бедняжки. Так они и прорычали, мозги мол ваши бедняжки.
А слушать мертвецов - полезно. Лучше пищи. Лучше овсяной кашки.
Чашки, ложки, вилки, бинокли. Лучше книжки.
Пентакли, устали, намокли.
Запотели, сказали, что затупились когти. Что вдруг голос
стал бас.
О чем и был сказ.
2.
Щепоть бабушка сказала набери. А то все квадратные,
и не помещаются во дверь. Прямоугольна она. А они
квадратны.
Ссут свои пятна на коврик и ждут перемены
пространств. Как страна, говорит бабушка. Ждет пятна.
Манит пупырышек грязи, всплывет же герой из говна
этой прекрасной вязи.
Курочки и курочки, мурочки и родинки на мочке. Полоса
поперек груди. Полюса статистики и покрашенный в безопасные
цвета хитин.
Кормушки, кормёжки, привлеченные на гниль мошки. Рожки
макарон, сатанинские рожки. Сердца в грудках, и пули
в бошках.
3.
Лягнула лягушка масло. Выбирается от усердия
лап. И на всю ее жизнь дальнейшую красоты дивный кляп. Лучшая
жизни ловушка. Капкан для выбравшейся из молока
лягушки.
Дожила, работая лапками, до холмика на опушке.
4.
На крен кораблик, на хрен прайс-контроль. Под мост
залезть и чаять свою блажь. Разбить все чашечки
колен. Минуя сыть.
Маникорды писем, зверьки обратного соловья. Флаги прямого
голоса. Человечки живого логоса. Пузырьки себя.
Что такие порознь. Что выносит мозг, оставляя в тонусе. Что
творожит семя себе семья.
Как дом, коробка из бетона. Живет припадками свинца. Лицо лица
на звук рингтона вдруг поднимает зов отца.
Штормит песок, мешая берег, спиной к волне, лицом
в кусты. Идти сквозь музыку истерик
в околотонные рубцы. Лелея шрамы, жмя на кожу, серея от волновьих
пен. Идти наружу и разрушить. Всё-всё, для всех. Сказать
им всем.
5.
Леденцы самолетов, и прочая поебень. Упирается в облака,
и висит на порядок выше. На избытке себя пережить еще
один день. Долго думать о доме и вдруг
посмотреть на крышу.
Потолки и соседи, тигры, львы и медведи. Лежат и лижут. И
себя и детей и мороженое. И нарочное. И разрушенное.
И прекрасное и пошлое. И всю ночь танцевать
на горошине.
Рыжая говорит - все правильно. Полотенце в ванной
смени. Убивая - куни безбашенно. Пророждая четко куни. Пусть
хлебнет раскуроченно и раскрашенно. Пусть итог его башни
колодец, в колодце обратная башная. Сидит там и тряпкой
машеет. Пусть он думает про крышу на собственном дому.
На язык его леденец самолета ему.
6.
О чем был сказ, о правиле на сердце. Манок на хищника
и камень плоск для волн. И дует волк
на домик мол камон. Внутри и сигареты и поесть.
И так веселье думанная резь. Из ничего,
а как себе представить. Ну та же память
та же весть.
На локте ее всю оставить. А локоть вытереть
об здесь. Осесть на том же месте, где калечит
другой февраль, лакуны льда и память.
А локоть вставить в паз вчерашнего ключа. И чьей
игрой становится ничья. И свой металл совсем
недолго плавить. И пусть течет, я старт его ручья.
И растирать до красного мешка, на ломтик, на минуту
и на час. Свой глаз.
Ага, о чем и был мой сказ.
три поросенка
1.
Седмица и нырок. Окажествлять кувырок и ребячить
её ребячить.
Чтобы закончить - курок. Только нажать,
навести, подбодрить подначивать.
Протест на кухне. Запоздало сердце. Откуда
ты приехало сюда.
Окажуалю, претворю во имя. Сморгну момент,
произошло. Мы не считаем, но ушло. И мы спокойные,
но в мозг фигачит.
Пока не умер - подгоняй
пошло пошло пошло
2.
Надо бы рассказать историю, надо бы
перечислить любимых, но они заходят в разное время,
в разные времена.
А там где катышка росла - я там герой
латы. Лучшая из женщин - харкнула на меня, стала следующей
дырочкой моего ремня, и оставила гореть пламенем всеохватно.
Не вынесла меня утраты, плакала про меня. Их её бы
была бригада. Их её бы
всё отвлекало от распорядка дня. В распорядке том
меня б не хватало.
У, работаешь словом - иди во замуж.
У, течёшь словно ключ - протыкай замок.
Открывай и пусти. Комплекс твоей горсти, придут гости да
сожрут самые сладкие ингредиенты, а я
скажу.
Что и как происходили вещи, как выборы сдулись.
А я выбирал потом.
Превосходное, а ссутулился сам в комок.
3.
Я начинаю бояться говорить о себе. Чтобы,
не задеть других. Так говорили, ты - никто. И нечем.
Удивительный зачин. Я помню, как терял. Всегда
калечило, а я всё - проиграл.
Потом смеялся.
Мне становится совсем неизвестно, когда я разберусь
с собственным городом, разберу на запчасти мир,
начну рассказывать сказочные истории. Начну
нравиться не за то, что сказал, а за то,
что сделал.
Я конечно понимаю, что становится прямым месседжем. Желаешь
счастья - и немножко на подхвате. Лицом во грязь.
Как хорошо, охвата нет. Есть цифры, что попрятают.
Есть дни с тобой, есть дни - вообще. Есть
ночь и свет. Есть то, что длится и не радует.
4.
Утюги руин. Перемежки движения. Стыки залипа. Когда
выбрали схему прекраснейшей из рутин - всё возникло.
Теперь я знаю, где ты идешь и куда я иду.
Теперь сутки раскладываются, как карты, высыпают
родинками на рту.
Когда эта схема нравится. Когда
общие темы - количество наших пальцев, а я трогаю тебя
каждым. Когда трогаю им, а тебе не важно, сколько еще
раз прикоснется ко мне этот палец.
Лучшей лирикой будет тот момент когда мы расстались.
5.
Ох, жесть. Думала, все радуемся, а он не о том.
Была бы хорошая кода и жизнь надолго. И сердце
дыбом конечно.
Три поросенка, дыханье волка. И тема основная между тем
о женщине.
Не знаю, кто такие поросёнки, кто волк
не знаю, разберём:
Три женщины хотели домик на полянке, старались,
завоёвывали домик. А мужичок во пьянке, всё дул
и портил ипотеку.
Одна сказала, как мужик придёт. Не отсылай
мужчинное в аптеку. Тебя твоя удачней
ковырнёт. И будет то подлянкой человеку.
Кирпич упал.
Три женщины хотели домик на полянке, хотели
домик. И вторая изрекла, солома всё солома, хотела
жить, но дети и не знаю.
Не знаю , и, не знаю, и, не знаю. И так ещё
пятнадцать лет не знаю.
Кирпич упал.
А тут кирпич, а третий поросенок, она сказала,
все вы бабы дуры, не потому что дуры, потому что бабы.
Держи кирпич. Построй свой дом копытом. И если в стену дует
волк. И если он купился, а ты терпишь шерсть, а он себя
не чувствует быть должным ко чему-то.
Бери его вовнутрь. Будет толк.
Мне нравится, что я исхожу говном, думая
о её счастье. Почему-то.
6.
А там - седмица и нырок, и удивительная злость, на
уровне - а кто бы успокоил. Ох, переключусь. Я бы мог
и иначе провести время.
Но текст идёт, а ты вдруг прочитал иль прочитала. Меняй строку,
беги послушать утро или день, не слушай.
Как я забочусь о себе и о тебе.
Лимит нытья и счастья схемы. В четыре стены, в катышки
шитья. Простые вещи, счастье непременно.
И океаны, океаны непременно.
все любимые
1.
И все мои любимые споткнулись о то же самое, что я
не повторю.
О мир вообще, о катышки и мягкость
пиздеца. О том, как говорить
о несусветном.
О то, как говорить.
2.
Мне слишком часто приходится отнекиваться от
им очевидного. Слишком часто приходится
выяснять маршруты и законы их ставленного
детством и образованием - языка. Слишком часто
ставить их - в они.
Принять чтоле уже наконец условленность, схему и
научиться пить молоко - говорю себе, потому что
это самые наипрекраснейшие диалоги, что, конечно,
печально.
Вот смотри, как я сам живу. По линеечке.
И я сам себе, что печально, отвечаю.
Фальшь становится с той поры, когда
сердца не чуешь хаха, а смерть
не чаешь.
3.
Морских бы клал за просто так. Набор мой
прост - идущий в рост крадет кулак, как
кость.
Ушами финт, глазами фон. Для камня
по прибытьи.
Дологий звон, инакий пыл. Сокрытие
в корыте.
4.
Греет на остановке лавочку
жопой, теплом. Тепло перемещается в автобус.
С автобуса - в дом.
Той же жопой, теплом, огибает весь глобус.
5.
И все движения просты, а сказ
бесщаден.
И все расщелины пусты, пока
расщелен.
И все намеренья чисты, пока прощаешь. И стык
волны, и шелест о себя, стирающего
всё и вся.
Следы, дорожку от луны, сиянье тела заходящего
в дорожку.
И сердце, даже сердце понемножку.
6.
Споткнулись все любимые о то же. О близость
точки, и об ягоды-цветочки.
Об лязг стирающейся кожи.
Об визг первоначального конца.
Споткнулись. И в едином кувырочке
царем с горы спадают, как
с лица.
червичев
1.
Ну что, деревянные блаженцы, вздрогнули. Меня
кормит - лимит, как сдуваемый домик. Шипит ложка
сахара на памяти новостроек.
Говорит, историю расскажи.
Расскажу. Но сначала, как мир готовить.
Для начала я создаю город. Некое пространство, в котором
будет все происходить. За нехваткой фантазии, и вообще
за вопросом, откуда фантазия берется я обращаюсь
к снам. Они сильнее у меня. Потом к
прочитанным книгам. Например, я никогда не думал о
совмещении одной подобной вещи - с другой. А это
оказывается возможно. Воспользуюсь.
Возникают сложности.
Вдруг, получается к первой главе я должен быть готовым к
объяснению, почему стена вокруг города.
Надо выхватить из сна - идею обезьянок. Мне останется придумать
название девайса.Но это будут обезьянки на затылке,
механические, с функцией собирания ненужной
памяти.
И другая идея, кто от чего бежит. Назовем этот бег
игрой. Главное, собрать команду и выжить. Это будет очень
неплохим вариантом описать быт.
ОК. Подумаем, на каких дирижаблях держится
главное здание.
2.
Кто герой.
Несколько, первый - рассказывать его от первого, попытаться
выделить черты, которые мне не нравятся во мне настоящем. Но
все мысли, предубеждения, мысли, мысли, размышления. Обо
мне, типа, я бы в подобной ситуации думал
и действовал только так.
Вторая - аутистка по причине. В принципе ничего сложного,
просто все "я" писать от женского лица.
Третий и четвертый - а вот тут я отрываться по полной. Их двое,
отец и сын, они действуют вне социальной логики. Как один,
меня тут будет несколько больше, чем то, что я напишу
от первого лица.
И город. С червоточинами-улицами, со стенами-цветами. Да
с минотаврими пузырями.
Герой кто.
3.
Будем рисовать карту.
Пока я наблюдаю, как живут - сильнее только
разночтенья.
Я бы ее рисовал спиралью. Название держит, т.е.
четыре небоскреба, четыре небодавца на нитках дирижаблей,
а хвост по земь - и то канавы по окружности города. Канавы
по спирали.
Как объяснить стену. А пусть не стена, а горы. Пусть преодолеть их
ленность и район с сетевым магазином мол зачем уходить за горы.
А то вдруг целую страну.
Страна - пузырь сети. Как глобус, пока не был - горизонт. А стал,
округлый и малехонький, и перспектива с афигительным
ландшафтом - всё та же.
На фоне статуи ебались, как о боге.
Природа распрекрасна - мы ебались.
Я расскажу где я был, там прикольно, религия на камень
и закат. А мы в палатке - поебались.
Мартышки и природа - поебались.
Картины и европа - поебались.
Качало, пароходы - и ебались.
Экстрим, металл в пупке - и поебались.
Херовая погода - поебались.
Кофейня, питер - поебались тоже.
Из даже этого придется
подытожить - идет прелюдия как фон. Не отключай
свой телефон, ведь я не знаю где ты.
Пока ты думаешь, как вывернуть планету, как спутешествовать
во все места. Я думаю, что нету. Что все места, где нету,
где природы мартышки европа картины экстрим пароходы херовая погода
кофейня питер, где ты ебешься, а я нет. Потому что я пишу
про придуманное пространство и только поэтому.
Я думаю, как мне, сколько выдумать
страниц - чтобы мир возник.
Ты идешь по одному времени, я
дергаю свой лимит.
4.
Я вот только что написал четыре поставил точку, а мне кажется всё
важное я сказал.
5.
Самое важное сесть. Я на протяжении, уже
на протяжении - думал. Стало понятно.
И вдруг обратное доказывает мне.
Что нет. Что думал так приятно, что лип к губам, как яд,
а думал я.
Что с возрастом красивее те пятна, пока до смерти, как
рубашку от себя.
А так и стыд. И что-то вдруг мешает. Живешь сквозь день, как голем.
Тебе в рот информацию, ты думай, как и каким образом - всё решаешь.
Или пчелиным роем, или волчьим воем.
Так и так никому не сможешь и не - помешаешь.
P/S/6
Ничего не решаешь. И молчать, про цифры, про счастье, про
четкие, понимаемые спустя вещи. Я уже несколько раз
чувствовал себя и понимающим и дебилом и вечным.
Двигался чаще и резче, нежнее и правильней.
В моей плавильне все ржут от того как они
изувечены.
В ней живут, от того - как они сами-сами себе
предоставлены.
(несколько слов от себя. без.
чем дальше лезешь, круче треск.
чем еще чуть-чуть, тем оно шибче хрустнет.
всё закончится. ну и хуй с ним.)
язык
1.
А мне сказали лоб не морщь. Постыдно тело
и лицо. Всё важное - тебе сейчас
расскажем.
Так я и так, сразу важное всё и выпалил - поговорил
о погоде, о политике, о боге, о смерти, матери, об отце.
И пришел к точке разговора, когда непонятно
о чем спрашивать. О чем разговаривать. В конце.
Стало понятно - в конце должно быть физическое действие.
Если девочка - поебемся.
Если мальчик - то подеремся.
Или просто, разойдемся по домам.
ОК. Но если подрались и поебались. О чем нам дальше говорить?
Наверное от этой скуки и была придумана о языке наука.
2.
Как долго говорить. Можно обсуждать
прочитанное, увиденное, услышанное. Прожитое.
Расскажи что ты сделал, я тебе расскажу что я сделал.
Расскажи как ты жил я тебе расскажу как жил я.
Выдай информацию о себе, дам свою.
Птицы летят на юг, а я тебе пропою.
Та же цель.
Убежать, спрятаться под дерево от грозы. Зажевать,
упорядочить день и придумать часы.
Усложнить, придумать поверх языка другой язык. Чтобы
биться на секты, чем больше наборов слов, тем сложнее
копнуть инстинкт.
Как дольше говорить.
Развавилонить и докапываться что ты имел в виду. Проводить
сборища людей, чья жизнь катится в пизду. И пусть они пытаются
договориться на усложненно-сложном.
О невозможном.
3.
А мне сказали лоб не морщь. А то ты выглядишь сурово
и вообще, ты - мрачен. А я как сморщу так во
мне - такая мощь.
Что мой язык становится всклокочен. И я несу такую чушь,
что плачу.
4.
Все последние тексты я пишу молча, практически
не проговаривая. Я не знаю, как они звучат, какой в них смысл,
и кого это будет веселить. Я всегда писал для читателя, но моим
читателем всегда (правда) был я сам.
У меня нет усов, а то бы текло - по усам.