Анна Гальберштадт
двадцать три сна
* * *
В русской истории много славных женщин.
У убиенного царя Петра Третьего
была жена Катя.
Она была не глупее покойного,
переписывалась с Вольтером
и Дидро,
любила Губера Робера,
основала Академию Художеств,
писала драмы и либретто
и еще кой чего.
Полька Мари, жена физика Пьера Кюри,
наукой занималась небезуспешно,
радиоактивность с мужем они обнаружили вдвоем.
Наташа, подруга известного художника-лучиста Ларионова,
тоже неплохо рисовала.
Жена Николая Гумилева Аня
стишки писала.
Супруга Эфрона, Марина с челкой,
пожалуй, переплюнула поэтов многих.
Надюша, супруга Ильича,
страдала базедовой болезнью,
и пролетариата жизнь улучшить
надеялась вотще.
Особенно радела о создании условий человеческих
для дружбы и любви,
которой ей немного доставалось.
Блондинка Любочка, супруга режиссера Александрова,
неплохо пела и плясала,
усатый сухорукий вождь ее любил.
Подруга Никиты, Катерина, с сиськами марксистскими
дружила с Неизвестным (скульптором)
и поэтом Евтушенко.
Единственная баба, у которой фамилия своя была,
Валька боевая Терешкова —
тут недавно речь толкала на вернисаже в Лондоне,
на выставке в честь советских космонавтов.
Она сказала там, что плана, как корабль
обратно на землю посадить,
у ученых не было.
Корабль ее сошел с орбиты и чуть в открытый космос
не унесся.
Доблестная Валька в отчаянии, что она сгорит
вместе с ее капсулой размером с небольшое кресло,
по радио все же как-то договорилась
с теми, кто был на земле.
И корабль вернули на орбиту.
Валюша в свои уж немолодые годы в Лондоне
шикарно выглядела — стройна,
в костюмчике зеленом, с прической хоть куда.
Правда, она потом, после полета, еще ребенка родила
от космонавта Николаева.
Но это не суть важно.
Валюшка Терешкова не хуже Лайки, Гагарина и Королева
Родине службу сослужила.
Инструкции монаха
Вы должны приехать ко мне.
Сядьте в зеленый поезд до Такаямы,
пойдите в гору,
там 144 ступени до верха,
возьмите с собой 2 бутылки родниковой воды,
5 зеленых яблок,
15 красных виноградин.
Пересчитайте доски
в деревянном заборе,
вдохните аромат жасмина
у террасы.
Поклонитесь три раза
маленькому домашнему божеству
полосатому, с зелеными глазами.
Сядьте,
закройте глаза,
вдохните горный воздух —
он струится из распахнутого окна
за моим креслом.
Расскажите, что привело вас ко мне
и чем могу помочь.
Не требуйте, чтобы я нашел решение вашей проблемы,
вместо этого повторите свой вопрос
голосами всех членов вашей семьи
дважды.
После этого отправляйтесь домой,
ложитесь спать —
вам приснятся двадцать три сна,
проснитесь и вспомните три фрагмента —
кошачий хвост, виляющий из-за угла,
любовника из прошлого,
лежащего на раскладушке
в палатке,
как в летнем лагере,
и в темноте зовущего вас шепотом,
мамино крепдешиновое платье,
синее в белый горох,
теплую ножку годовалой девочки в вашей ладони.
Вам приснится новый сон из этих фрагментов.
Запишите его на линованной странице
из рисовой бумаги с водяным знаком лотоса
и принесите ее мне
на следующей неделе,
чтобы я помог вам разгадать
вашу головоломку.
После того,
Как мы закончим нашу беседу,
мой ученый ворон
сядет на ваше левое плечо
и нашепчет ответ вам на ухо.
Сон в зимнюю ночь во время пандемии
Елене Фанайловой
Во сне толпа стояла то ли в галерее, то ли у стойки бара.
Помню, на мне было что-то нарядное, вроде бархатного
декольте, и рядом стояли все-те же, приятели, знакомые,
поклонники искусств и муз, что и всегда.
Вот три из Шолом Алейхема вдовы, все в шляпках,
малышка в бантах на руках,
профессиональный бабник-пиздострадатель
с улыбкой сладкой на устах.
Усатый бармен наливает, тетушка виновника чего?
Юбилейного банкета в ресторане с цыганским трио,
а может, кого? Живописца насмешливого, несет букет осенних астр,
прижимая оный к выдающемуся бюсту. Куда девать букет?
И тут среди стоящих я замечаю тебя, ты стоишь спиной ко мне —
среди людей с бокалами, вижу тебя в профиль, ты молодой еще,
лет тридцати шести, такой, но не совсем такой, без ранней седины,
гляжу на тебя, все еще в профиль, прикуривающего запретную сигарету,
и ты лукаво мне улыбаешься,
как в былые времена, когда преподносил сюрприз —
мол, знай таких, как мы.
И снова снится тот же то ли ресторан, то ли вернисаж,
может, день рождения или поэтическое чтение в честь
мертвецов, стоящих в обнимку с особняками, или
просто так я оказалась в знакомой joint,
где кто-то придумал оформить вход на второй этаж
в виде то ли трубы, то ли вагины, обрамленной красным
плюшевым занавесом.
И лампочки, слепящие даже во сне, освещают вход на этаж,
похожий на декорацию в провинциальном театре, где ставят водевиль.
И пирожки дают в антракте.
И снова вижу, ты явился,
и также тихо стоишь среди посетителей
или гостей, и голову неседую кудрявую склонив,
молча улыбаешься. Как долго ты не являлся
и кто ты, любимый? Тот или другой, или и тот,
и этот, любимый мой. Я подхожу и говорю —
Как рада я тебе, ты не забыл!
Thank you so much for thinking of me…
L’education sentimentale
Спасибо родителям,
они меня вообще-то не воспитывали
мама работала, училась по вечерам.
Папа, потерявший всех близких,
переживал со мной
второе детство — по его же словам.
В пять лет я свободно читала
взрослые книжки,
непонятно что в них понимая —
«Блеск и нищету куртизанок»
Бальзака, вперемежку с ласточкой Бианки.
Первую картинку с изображением
обнаженной женщины увидела в книге «Гойя» Фейхтвангера,
потом годами мечтала
увидеть коллекцию Прадо.
Но вот что такое менструация
толком даже в зрелые почти двенадцать не знала.
Кажется, что-то стыдное —
девочки сидят на лавочке во время урока физкультуры,
а мальчики дебильные хихикают.
Отец, профессор биологии,
который преподавал на факультетах
естественных наук и медицины,
не потрудился объяснить ребенку,
а мама, как всегда, была
замучена учебой и командировками.
Однажды, проснувшись в воскресенье
в окровавленной родительской постели,
пока они ходили за покупками,
я зарыдала в ужасе.
И дальше, все, что касалось
секса, беременности и средств
против зачатия,
в студенческой общаге
было ненамного лучше.
Мама ничего не запрещала,
не объясняла,
но старательно отрывала меня
в семнадцать лет
от первого серьезного парня
любимого.
Правда, и его родительница,
секретарь райкома одного Московского района,
планировала династическое бракосочетание
для Коленьки,
а не брак с еврейкой.
Все закончилось благополучно —
астенический синдром
и санаторий вместо
летних лагерей,
у молодого человека
девушка приехала в Москву учиться,
поезд к тому времени уже ушел
в обратном направлении.
В остатке — два несчастливых брака
два развода.
Депрессией, политой алкоголем
и еще одним бездарным браком,
закончилось у Коли.
Фрустрацией
и иммиграцией в Америку с ребенком,
но без папы, у меня.
* * *
Мы живем в средневековые времена,
за окном свирепствует ковидная чума
говорят, в Москве непроходимые сугробы намела пурга,
Ирка жалуется, что дворники не убирают снег,
взаперти сидит,
третий день жует черствый хлеб.
А у нас в Капитолии колом вышибает дверь
обезумевшая фашиствующая чернь,
на снимке — пожилая конгрессменша
в шанелевском костюмчике
в полуобмороке распростерта на полу,
молодой коллега рядом держит ее руку,
утешает, а в ротонду круглую
забаррикадированную изнутри
с четырех сторон ломятся
персонажи Босха с раскрашенными лицами,
со шлемами рогатыми,
в мехах,
ржут, фотографируются,
руки отбивают у скульптур,
красным огнетушителем полицейского
насмерть бьют по голове,
один из штурмовиков ликует,
позирует, ноги в кованых
военных башмаках
задрав на стол Пелоси
в кабинете Speaker of the House.
14 января 2021 г.
* * *
Слушаю безупречно красивые стихи,
построенные не хуже
скульптуры амазонки Фидия,
там есть лирический герой,
горюющий
об уходящем себе,
об эпохе безвременья,
о сладком, ставшем горьким
дыме отечества,
а втайне — об исчезнувшем из магазинов
горьком шоколаде
и французском сыре с плесенью,
и все же я слушаю эти
прекрасные стихи,
а в голову мне лезут мальчики
и девочки, и старички кровавые,
они хрипят в госпиталях,
а мы — мы стали равнодушными
к сообщениям о смертях.
Они, как у усатого вождя,
стали горестной статистикой.
Вчера в Кеймарте
стояла в очереди в кассу
с корзинкой, полной дребедени, —
совка с метелкой,
штопора и ножниц для разрезания веревок,
кастрюли нужного размера
не оказалось там.
Какой-то лысеющий мужчина
с бегающим взглядом
стал кричать мне,
что я стою не на этом,
не на правильном
оранжевом квадрате,
наклеенном на кафель.
Тут я заметила,
что его порванная маска
просто была резинкой,
перехвачена посередине
на его лице,
не прикрывая ни его нос,
ни рот —
просто голубой квадрат.
Я что-то попыталась объяснить
разгневанному гражданину,
но тут же вспомнила,
что с сумасшедшими не спорят.
Боюсь, лирический герой наш устарел
со своими воздыханиями,
стенаниями о беге времени
и музе в карантине.
А мы,
мы отупели безнадежно,
что испитой герой,
которому до фени все,
кроме чахлого фимиама
и лайков последних могикан,
что героиня лирическая
на полуопустевшей сцене.
Она пытается изящно
отставив ножку
в дезабилье
в обморок упасть,
ведь больше ей нечего сказать.
Аааах!
Пляска святого Витта пандемии —
у ней такая маленькая грудь,
где феминизм, где просто
сострадание к близким,
просто порядочность?
О времена, о нравы,
не учите меня, как жить,
Маруся, Роза, Рая,
а не хотите, так катитесь
охотничьей колбаской
хоть по Бродвею!
Я тебе не верю больше!
Хоть по Малой Спасской!
Мадам в маске Луи Виттон,
не заслоняйте кассу
вашим баркасом!
А вы валите к себе в Одессу!
Эй мамбо!