Мария Банько
Стихи
Малина
Ты видишь дом, и в этом доме - дом,
А вот рукав, и в рукаве - культя
И воздух, образующий протез.
Ты в шесть-ноль-ноль спускаешься в метро,
А в шесть-ноль-пять выходишь из себя
На площади, где что ни день - протест,
И вымпелы, и кто-то выпил двести,
Теперь поёт. А ты устал быть тут.
Друг говорит: «Твоя рука на месте»,
До синяков сжимая пустоту.
До сахарного хруста - пустоту.
Да, это просто полная луна, не полуобморок, не полуоборот
к кусту малины (ягод нет, но - запах!)...
Вдыхаешь запах, набиваешь рот
тягучим запахом. И начинаешь длинный
Нелёгкий путь к себе, на юго-запад.
Тебя зовут Йен Ашер - продаёшь
Себя, друзей, ковры, автомобиль,
Всех девушек, которых не любил
(А вдруг любил? Невелика потеря…)
Даёшь с походом - получаешь трёшку,
Не понимая, как ты накопил
всего лишь трёшку -
без пяти копеек.
И вот малина, а, вернее, вкус!
Ты - гол, мир - глина, мягок и податлив.
Целует землю синий Иисус,
Набитый у кого-то на лопатке.
И сок течёт по пальцам, где артрит
Уже вьёт гнёзда, поднимаясь выше…
Вдруг замечаешь – больше НЕ болит.
Кричишь: Боли!
Пожалуйста, боли!
Но боль – глуха, но боль тебя не слышит.
Веко
Почти что полночь. Грузный взгляд бодает веко -
Не вырваться, не прикоснуться к силуэтам
Случайной мебели, незлой, но нелюбимой.
Но пикадор на вороном - проворен, верен, гибок, точен -
Загривок черного быка подобен небу - кровоточа,
Он расцветает красноватой паутиной.
Но веко глухо к туповатому мычанью.
Не просыпаясь, ты находишь чашку с чаем,
Остатки полдника в разобранной постели.
Ешь крошки с простыни. Ты не построил дом,
Не продал дом, не написал про дом,
Не выбрал кто: Ванесса или Стелла.
Они не ждут. Они уже стареют.
Ты думаешь, что если победишь, то взгляд упрется в теплое дыханье,
Запутается в детском кулачке. Но взгляд нигде, никак не потакая,
Упругим мячиком отскочит от стены.
Под веком разноцветными мелками
Рисуешь пруд с неумными мальками
И тонкий прутик, лодочку в тени.
Другое дело, если рядом кто.
И если "кто" сквозь сон, сквозь мутный студень
Проступит круглым, золочёным блюдом
И скажет: "Будет взгляд - и будет все",
То ты - не бойся.
Ничего не будет.
Монетка
Сторукая карлица - бледная яблоня белый налив,
не ждущая дождь: разлюбившие так - не ждут.
Живи в поллица. Видишь, ангел сидит на сливе,
а хочет к тебе, но сидит, потому что труд
и так небольшой - потакать ни себе, ни людям.
Пой, яблоня, пой, наблюдай урожай: ещё
взойдут на белёсое солнце - фруктовые блюдо,
и будет их поровну - съеденных и прощённых.
И всякая голова в болезнь, и всякое сердце - в плач.
Полы плаща поржавевшим лезвием вспарывают пространство.
Вот на кухне вдова - молодая, смогла, не прячет
лица. Пусть учится притворяться.
Работа проста, как мир или мирный атом:
трепанация чайника, препарирования томатов,
натирание мелом фамильного серебра.
Живет как без ножки пуговка - не пришей,
из теплого дождика выгнанная взашей,
монетка, зависшая в воздухе - нет ребра.
А в городе доброго воздуха воздух прян,
когда карнавал не по пятницам, а уже.
Здесь время не тонкой ниточкой, толстой пряхой,
дешёвой женой набрасывается на шею.
И хочется пить, но два месяца нет дождя,
и влаги не жди: выживают не все хордовые.
Блестящие люди спускаются к океану
и смотрят на рыб, и потом превращаются в воду.
Но фокус смещён - у воды златоногая барышня
танцует фламенко. И мечется cante hondo
испуганной птицей. Красная, как боярышник,
шаль превращается в анаконду.
И вот начинается с капли - а там и дождь, и
дожили - ливень - шекспировский, свифтовый - падает
на круглую землю взмыленной, серой лошадью,
и катится по миру кислое серое яблоко.
Вот ангел на сливе почешет крыло - и к карлице,
Блестящие люди становятся серебром.
А кислое яблочко катится, катится, катится.
Чайник вскипает.
Монетка падает на ребро.
Бычок
На белой досочке коричневый бычок,
И мир ещё не кажется глубоким,
И тёплый спрут ещё не красный шарф.
Пока - шажок, но заболеют ноги
Чечеткой, Сэмми -
Это будет шаг.
Но выход из диметрии в пространство -
Задача не для нас, ни для кого,
Впитавших с симметричным молоком
Арифметические символы, как рану,
Как голубое небо глаукомы.
Автомеханик - преподаватель этики,
Бледная балерина - водитель грузовика,
Девочка с видом на Пер-Лашез -
Повар, готовящий шаурму:
В играх в антонимы ты остаешься третьим,
Всегда остаешься третьим
По росту и по уму.
Стоходовая чатуранга вырождается в шахматы:
Упрощение есть не более чем понижение ранга,
Степени, градуса... Что там - узнаешь утром.
Хороший актер, избавившись от аматорства,
Становится незнакомым, скорее - знаковым
Коротким печатным словом,
Газетной уткой.
И эта дихотомия грозит диагнозом,
Хроническим случаем, эх, поминай, как звали,
Считай на загривке белые волоски.
Доска упирается в бархатный пыльный занавес:
Барабанная дробь.
Поворот -
90 градусов.
Коричневый
Бык идёт поперёк доски.
Не бойса
Синоптику
Что-то живее латыни - в летах, как в латах,
На подступах к горлу - глотаешь и глохнешь, и
Тебе улыбается с полки латышcкий немой солдатик,
Качает простреленной сахарной головой.
Мужчина был создан для войн, а война - для женщин.
Мужчина был создан для моря и умирать.
Ребёнок берет солдатика: вот - печенье,
Вот - заяц, 7000 дубов и кусочек войлока.
Ты только не бойса - звезда заживает, тёплое
Клади на живот, пей жир. Если что, вот зуб
На тоненькой ниточке - мама, за ручку дёргай,
За печкой растёт гора, на горе - король.
Вот море твое, златокудрое горе с ягодкой,
С малиновым мячиком - выбери, как зовут,
Где дом, где надёжный дом - там клади закладку,
Тетради - в портфель, все уроки готовы к бою.
Ребёнок заснул - значит, можно вздохнуть и выдохнуть.
Идёт артиллерия, звук подступает к нёбу
В заснеженной роще смеются резные идолы,
Как лица в виньетке, сделанной по живому.
Но ты закрываешь альбом, возвращаясь к замку.
Родная, необходимая. Корбут, Нестеров
Играют в петельки - изнанка, лицо, изнанка -
Шарф белой рукой ложится тебе на вещи.
Ты, ставшая матерью раз и двенадцать – словом,
На ощупь иди, на отзвук, на память детства,
Где ты - пластилин, виноградная ветка, олово,
Ещё не отлитое в форму замужней женщины.
Письмо Императору
Императору Цзу,
повелителю беглых морей,
почитателю мер.
Ни теперь поклониться отцу, ни вчера уронить себя в жён.
Только вкус пережжёного сахара, талого звука.
Как немеет туман, как из рук выпадает его
Невесёлая рыжая армия.
Хочешь - аукай.
Вот она вырастает растрепышем из-под костей,
Из немытых снежинок, хрустящих, нагих, переспевших.
И под тоненькой кожицей мостятся
Двое ужей и один пересмешник.
Слово падает, словно рука - получается блин,
Разноцветная тряпка для матушки - утром Сихэ
Начинает трёхлапых ворон воробьями кормить,
Ворожить на холодном розовом молоке:
Этому дала, этому дала, этому - хоть на ладан дай,
на дешёвое мутное зеркальце - пусть рисует,
Как растёт из большой стены небольшой Шалтай
И болтает одной ногой
Про другую.
Посему принимаю меч, передам отцу, ухожу на юг
Недоваренным рисом. Шафрановым детям приказ не ныть.
Я - пустая вода - белой ниточкой перельюсь
Через красное горло спящего у стены.