Сергей Круглов
Домашние животные
ДОМАШНИЕ ЖИВОТНЫЕ
На зеленом холме уснул я
И проснулся, плача во сне:
Мне привиделись двое добрых,
Двое светлых приснились мне.
Мне снилась моя далёкая младость,
И с двоими я шёл домой,
А один любил утраченный кров,
Хозяина крова – другой.
Я златые, сполна, им нарёк имена,
От словесных вин опьянев,
И пускай тень пса – это волк,
Зато свет кота – это лев!
На зелёном холме уснул я,
А проснулся – на голой земле:
Нет ни пса, ни кота, только я, сирота!
Да дорога в осенней мгле.
Да и может ли мудрая тварь живая
В эту даль увязаться за мной?
Никого со мной рядом, и ноябрь мреет хладом,
И бреду я, и стыну, не домой – на чужбину.
К Л Ю Ч
Собрат и сослужитель, коего два года не видел,
Младший по хиротонии, вчера нагрянул
В гости из глухого своего районного прихода
И задал задачу: что делать, отче? –
Случай из похоронной
Практики, и нет прецедента
Ни в одной из редакций Типикона! –
Вот, покойника мы отпели,
Похороны прошли по высшему разряду,
Полированный гроб, шелк и все такое,
Вместо старомодных гвоздей – замок латунный,
И глухой засыпали землею,-
А ключ от замка остался.
Родные покойного в панике, спать не могут:
Что делать с ключом?
Глубокомысленно хмыкнул в ответ: что же,
Никто и ничто на свете
Не исчезает бесследно!
Что бы мы ни похоронили –
Ключ всегда остается
По эту сторону. Однако,
Моралите сыт не будешь; прошу к столу, брате!..
И судили мы с ним, и рядили,
Засиделись допоздна, думали так и этак
(Матушка давно детей уложила
И сама, осовев, удалилась,
А на ее место,
Втиснувшись потертым бархатным боком, ночь уселась),
Четвертый литр портвейна у нас на исходе,
И говорили, перебивая, вслух и молча,
Иногда западая неверными стопами
В боковые проходы лабиринта ночи,
И пели там со слезой песни, и пересказали
Все приходские анекдоты,
И возвращались снова
К исходному месту встречи: ключ,
Ключ!
А под утро,
Когда подпушь совы, тронувшейся к месту спячки,
Мягко, серо укутала заоконье,
Кот мой Лукас на стол вспрыгнул.
Выгнулся, прокатил опаловую волну по передним-
Хребту-задним лапам,
Кот непростой, пожилой, облый,
Не раз обозначенный в текстах
Как кот-семиот, ре-баюн, хакер
Сырных кодов, замысловатых
Петель мышьих гиперссылок,
Коего, не будь он Лукас, достоило бы назвать «Умберто»,
Снисходительно осенил нас мерцаньем,
Тронул лапой
Ключ. И ключ сдвинулся с места.
И мы, дико
Глянув друг на друга воспаленными очами,
Не сговариваясь, перекрестились
(«Твое преподобие, елки-палки!..»)
И вздрогнули: нарратив жив.
* * * *
Коту Лукасу
Детство; лёжа ниц на диване,
Наскоками пясти дразнишь котенка.
Вся в паутинной рванине рука пубертата.
Смех до надсады.
Котёнок! Эти
Из орбит, каления белого, зенки зияющие!
Утлый хребет, остервенелым выгнут ершом!
Сплетенье, заплетенье на месте лапчонок,
Дрожащих струнами ярости!
Уши в черепок вжаты, обмылок хвоста
Хлещет в бока! вот бросится.
Спокойся, тварный, престань! Солнце садится,
Вечереют тихие тени;
Прыганья, дранья свои отставь и смирися! ведь вот уже ныне
Будешь со мною в раю.
Встать бы с дивана мне, жизнь, опомниться, -
Лень.
Длится, поемый обиходом поскору, труда ради бденного,
В составе вечеренки памяти
Лежален, глас тойже.
На смерть кота, живущего в келье митрополита Гурия
(из книги «С.Круглов «Натан» - Б.Херсонский «В духе и истине»)
Обет безбрачия отринувший монах
И в мартовских боях велеискусный,
Келейник верный мой в мохнатых галунах,
Митрополичий кот по кличке Суслов!
Уж по ночам тебе не согревать
Венозных стоп моих, во сне урча и мрея,
На креслице в приёмной не взирать
С презрением на сельских иереев,
Уполномоченного, тряся, не встречать
Спиной, хвостом, будёнными усами,
И брюк джерси его не украшать
Надседыми линялыми власами…
Ушёл ты тихо в смерти естество,
Забившись старчески под дальний угол койки,
И окормлять меня оставил одного
Епархиальные помойки.
Век маеты, довольства пять минут!...
Так пусть тебе, в твоём кошачьем рае,
Эдемски реки млеком да текут,
Да блещут хеком и минтаем!
Вслед не замедлит — Боже, укрепи! —
Иподиаконом с косою увлечённый,
Хозяин твой, ещё ходящий по цепи
У века-гицеля котом учёным.
КО ПСУ
Из дому изгнан вон, нескладный пёс кудлатый
Дождём укрыт и дремлет невпопад,
Как вековечный муж, забывший свадьбы дату,
Надсед и виноват.
Спи, мокни, пёс! смерди старением и тиной,
Невозвратимое напоминая мне;
И где ж избыв, отрада где всей жизни кобелиной,
Как не во сне.
И мнишь ты, спя, что ангел – кобель чорный
И добель белый, распрострев крыла,
Вернут твой век, и юный и проворный,
И всяк твой грех отмоют добела.
И что, как встарь, дела не будут плохи,
Что отворят тебе, и жолту кость дадут,
И шкура высохнет, и изумрудны блохи
Былую жизнь свою согласно поведут.
ДОМА
Вот интересно,
когда нас никого нет дома -
Ты на Голгофе, мы на Суде –
что они там делают, эти
невеликие наши домашние питомцы?
Спят, свернувшись,
вылизывают миску,
гоняют клубочек,
перепрятывают старую кость,
выкусывают под хвостом?
Да ну, всё это –
лишь видимость. На самом деле
все они, как сказано, доныне
стенают
мучаются
ожидают откровения двери,
наконец-то скрипа, шума шагов
и усталого, счастливого, не верящего себе
голоса, такого родного:
«Эй, фью-фью! Кис-кис!
Где вы там? Вот
Мы и дома!»
ПАМЯТИ КОТА
Вот, эти
Наши ближние, которых мы возлюбили как самих себя,
Покидают нас, оставляя нам нас самих.
Возвращаются в вечное лоно.
Всё, всё своё они забирают с собой:
Булатное отточенное смиренье,
Бриллиантовую верность,
Золотую лень,
Пламенную настойчивость,
Червленое серебряное лукавство.
Память, шерстяная, потёртая, серая,
Севшая от употребления, потерявшая форму и размер,
Рваная кое-где (заштопать, немного поносить),
Но пока ещё тёплая, - хоть это мы успели оставить себе.
Закутавшись до плеч, мы не спим,
Сидим и сидим с тобой на крыльце,
Молчим,
Смотрим, задрав головы, им вслед,
В невероятную бездонную ночь,
В которой мерцают зеленоватой надеждой
Линии их жизней на подушечках лап.
Кот МАО ФУ (более известен синологам-специалистам по литературе династии Минь - как Мао Шашнадцатый)
Из поэтического трактата «ЛУНА В МОЛОКЕ»
(перевёл с китайского на общеупотребительный – кот Иоганн Себастьян Басё )
1
Духи почтеннейших предков! оставили наши пространства…
Взор в себя устремив, в келье сижу трепеща.
К горлу комок, - как будто бы, бедный чиновник,
Долго трудился над слогом, но всё же экзамен не сдал…
Тихо, покинут, грущу; закрыт от меня холодильник;
Горестной квакшей в тумане глухо урчит унитаз.
2
Брезжит рассвет; подпушью серою цапли
Утро туманное глушит шаги на тропе…
Но в одиноком скитаньи – внезапное чудо! –
Мне утешенье: мисочку с мясом обрёл.
Видно, правление наше рожденьем цилинь киноварный
Снова почтил: довольство на тысячу лет!
***
Апокалипсисы, они такие: то и дело
Сменяют друг друга.
То с грохотом проскакали четыре всадника Иоанна,
То саранча прогудела, застилая небо,
То рушится и созидается башня Ерма,
То кит на слона налезет, то море на гору,
То земля на небесную ось налетает,
То зомби толпами идут в ту и эту сторону,
То трясение земли, то огнь, то цунами ,
То Суд Страшный –
Незыблемым посреди всей этой суматохи
Остается старое просиженное кресло,
А в нем, нимало не поводя вибриссой,
Спит кот, вековечно
Уткнувшись носом в собственный хвост.
Нет, конечно, согнать его можно,
Задать возмущенный вопрос: -Как смеешь ,
Несмысленная тварь, дрыхнуть,
Когда вокруг такое?!
Кот , если будет в настроении (еще бы:
Какое там настроение, когда пинком разбудили….) ответит:
-А в чем, собственно, дело?
Тебе же когда еще было сказано: в доме
Отца вашего – обителей много.
Ну и вот, я себе свое место давно выбрал.
Это вы всё не можете свою жизнь выбрать,
Дурацки мечетесь, как та обезьяна,
Что уронила горошину в известной басне…
Кстати, что там сейчас
Вокруг? Ах, радиоактивная метель?....сочувствую. Но все же
Раз уж разбудил, так будь добр – проложи мне сквозь эту метель дорогу
К моей мисочке с «Китикэтом».
ДЕВЯТИНЫ
Девять дней как помер кот.
В жаре мреет огород.
Вдруг о полдне – туча! Клубится, катИт!
Ярятся глазищи! Гром воркотит!
Кот ушел по радуге – вернулся по граду!
Выбило викторию – ну, нет и не надо.
Помидоры льдинами пасынковало.
Ливнем кудрь морковную в грядку вжало.
Выхлестало стёкла хвостом в беседке.
Закогтило яблоню, обломало ветки.
Окоём до прясла взмочен, взрыт, помечен, -
Чужим дескать котам тут делать нечего.
Боже ж Боже ж наш! Мы ж Тебя просили,
Мы Тебя просили, слёзно молили:
Следи за дверью небесного балкона –
От греха подальше, он тать, он гулёна!
Боже ж наш : «О Аз!... С этими детьми!..
Кого поставлю следить за дверьми?
Флор да Лавр - колхозники, по кОням, по коровам,
Нет у нас святого по делам котовым…»
Сидит, листает святцы, думает в очки.
Кот у ног свернулся, прижмурил зрачки,
Сквозь драное облако – солнышко в весь мир,
Да лазурь, промытая ливнем, мррррр.
ДЕНЬ КОТА
+++
Предутреннее.
За окном темнее, чем ночью.
Видя тьму, ежится человек, охватывает сиро
самого себя за плечи: он
приговорен к грядущему дню, его суете.
Неотвратимым затвором щелкает чайник.
Кот бесшумно возникает рядом,
расширенными глазами тоже уставляется на тьму,
как часовой - на знамя своей части.
Думает о неимоверном: кот
всегда о нем думает,
на что бы ни смотрел.
+++
Домашние животные реагируют на интонацию.
Кот - реагирует на смысл
слов ли, молчания.
Человек пьет свой чай, поглядывает на кота.
Кот, крепко смежив веки, поглядывает на человека.
Человек следит за своим базаром: мало ли.
Человек осторожен: кто его знает,
этот смысл, на который среагирует/
не среагирует кот.
+++
Человек читает утреннее правило,
взирая горЕ на полочку с иконками и свечкой.
Кот в это время
усаживается перед ним на табурете
и взирает горЕ на человека.
У каждого - свое правило и свой иконостас.
+++
В этом мире у кота есть дно:
это проплешина среди корма, основание миски.
В том мире у кота нет дна:
тоннель падения бесконечен.
Так и у человека: в мире, в котором есть дно,
всегда остается надежда.
*******
Вот думаю - за какой грех
кошкам было речено:
"И к человеку твоему влечение твое".
Какое совокупленье, битву
пространств сущего
пресекают они, вопя у дверей
в пять утра.
Габровцы советовали: кошке
надо обрубить хвост, чтобы,
проникая в дом,
быстрее входила и меньше тепла выпускала.
Думаю: наоборот.
Чем дольше кошка входит
в твой дом - тем милосерднее, вероятнее
твоя возможность, данная тебе свыше,
продумать ответ на Суде.
Воспользуйся ею.
Воспользуйся всей длиной
данной тебе Богом кошки.
***
Аххха....
Вот и тоннель, вот свет,
Вот разжал пальцы и лечу.
Но нет. Недолет.
Кот да кошка пришли тыгыдык
Под утро, в три с полтиной,
Говорят: а ну,
Куда!
Иди, говорят, на кухню,
Сравни свой экзистенс с нашим.
Всё видишь?
Свет в конце видишь?
А мы
Видим дно миски!
Так, говорю, я-то что же.
Тут жизнь, смерть, промысел Божий
И прочие авторитеты.
А они молчат, смотрят
С непередаваемым выраженьем,
Типа, твои авторитеты,
Сам зарамсил, сам и разруливай, а мы при чем.
Думаю, выражение,
С которым под утро,
Никакой, с валидолом под языком, смотрю на них,
Вряд ли более передаваемо.
НОЧЬЮ
Когда ты вся, душа, внутри кошмара
Или другого там какого сна,
И смысл бессмысленный тебя разъял на нити,
И вся горишь, - то знай:
Вокруг тебя реально та же ночь.
В ней жительствует жизнь:
Вот за окном ревущий рэп проехал
В девятке старой, бампером задел
Тюль тишины микрорайона
И с треском вдаль увлек, и там исчез,
А вслед ему, как молнии, летят
Чумного обывателя мечты
О мести и об автокатастрофе,
Вот чей-то чай вечерний, под зеленым
Уютным абажуром мирной скуки
Семейственно испитый, прожурчал
Канализационным сообщеньем
И в пасти унитаза разразился
Турецким маршем, грозным и бравурным,
А где-то пятна окон освещенных,
А полосы бегут по потолку,
А через улицу "Пятерочка" мигает -
Жилухи и спасения маяк! -
Заблудшим, как и ты, душа, скитальцам,
А в кухне там утробный кот блюёт.
Одна из таин вечной памяти, душа -
Быть памятью в беспамятстве твоем
Про эту ночь,
Про всё, что промыслительно и дивно
Есть не ты.
Про всё, что - есть.
Восстань, душа! Се, вон гряди, на кухню,
В кошачьей миске воду поменяй.
КНИГА ТОВИТА
Пожалеешь мёртвых – в очи воробьи нагадят.
Теофанит Небо , а праведник слеп.
Но ангел и юноша – в поход за рыбьей желчью,
И собака юноши побежала с ними.
Чёрное солнце всходит, Ниневия гибнет.
Пределы сгнили, мёртвые, алчба их.
Происходит бегство ваше в субботу!
Но собака юноши побежала с вами.
Ночевал , нечист, под стеной, вне.
Встал - делать не могу, просить стыжусь.
Вслед за живыми, наг, непогребен, -
О собака юноши, побеги со мною!
БАНДЕРЛОГИ
Город – старый
Питон – умер.
Нижнюю выхрипел
В поле челюсть
Тяжким квадратом:
Рядами тесными
Тупого бетона,
В трещинах, порах, -
Корбюзье зубы.
Провода ржавы.
Погас огнь окон.
Закат; стерво
Потрескивает, остывает.
Не жив ныне!
Лесополосы сиротеют.
Тихие ветви.
Вздохи как тени
Очнулись, двинулись.
Это бандерлоги:
Тихо подходят.
Тихо переговариваются.
Печально касаются –
Нет в них мести.
Погребальны, наги,
Кили утлы.
Пух, стронций.
Тонкие фаланги,
Очей чаши
Всклень полны.
Стоят, небовидны.
В ржавые банки
Запобрякивали мерно,
Верхние, тонкие
Губы всунув
В тар пластик,
Дуют, выдувают
Мерные ноты,
Гладят, прощают,
Слезят, баюкают.
Легкомыслие – да:
Не месть, не тяжесть.
Создал так их
Тот, Кто любит
И Сам великую
Легкость, непрочность.
ЕДИНОРОГ
1.
Жизнь навалилась? – давай-давай, рогом упирайся! Ах, не можешь? рог обломался? так у тебя второй есть. Откуда? – да брось! Смирись да признайся хоть сейчас-то, что какой уж ты там величавый весьвбелом волшебный таинственный геральдический единорог – ты просто самая обыкновенная сидорова коза, бесстыжие глаза, за шиш с маслом куплена, все бока луплены. Стыдно? - ничего! Со стыдобушкой-то оно – спасительнее будет.
2.
направо – агнцы
налево – козлищи
а гордого единорога – вроде как некуда
так и стоит посреди
в нелицеприятном свете прожекторов Суда
от напряжения поджилки дрожат
но марку пока держит
губу закусил не плачет
на Судью чтоб слезами себя не выдать типа не смотрит
и Судья на него не смотрит листает Книгу Жизни
молчит
и все остальные молчат
листает медленно
тщательно водя перстом
проглядывает страницы
тянет время - жалко дурня
да только в Книге Жизни –
ну ни единой картинки
с горделивыми геральдическими единорогами
(других подходящих впрочем тоже
нету картинок:
в эпоху чести и ристалищ
традиции изображать на гербах
нищих духом животных
видимо как-то не сложилось)
и вот в тот самый миг
когда горючая
детская по сути
слеза таки не выдержала и покатилась
оставляя некрасивый мокрый
след на холеной серебристой шерсти
Судья захлопнул книгу
улыбнулся мудро и нежно
светло как первый дождик в апреле -
и принял решенье.
СЕКУНДНАЯ СТРЕЛКА
скорчился в позе эмбриона
весь-то с ладонь
тощая сизоватая тушка сплошной лишай
кое-где пучки жосткой пепелесой короткой шерсти
как бы шевелятся: вши обложили их гнидами
(думаю - странно
чем там они питаются живой крови
поди нет и двух граммов )
щелки глаз заросли гроздьями гноя
рыльце усы в засыхающей слизи
смрадный язык
сквозь редкие гнилые клычки сер
сипит дышит редко
этот маленький нечистый зверек –
мое сердце
валяется у самой ограды
в канаве в крапиве
мухи роем
стоят стонут
выгоревший безжалостный полдень
светило в зените (от зноя
в глазах будто ночь)
сижу возле него на корточках
притерпелся к смраду
тронуть его сейчас – боюсь: издохнет
не тронуть – никогда
не войдет со мною в Царство Небесное
что-то надо делать
а время время идет
сижу невидяще
гляжу и гляжу на секундную стрелку
наручных часов: вот снова
дрогнула и с громом
передвинулась еще на одно деление
* * * * *
помянник «о живых» пройдя до середины
я слышу хруст страниц
въяве вижу
вас схрустываемых одного за другим
это цепная Божья смерть
выкусывая блох то и дело
выкусывает плоть
погромыхивает чугунная цепь
мы ещё увидим её
в конуре возле райской проходной
шерсть свалялась дыханье вязко хрипло
бока ввалились
фосфорная седина вокруг преданных тусклых гноящихся глаз
вот о смерть ! весь твой век
не бойся брате
перешагни и входи: она
уже не укусит
мы снимем головные уборы
постоим молча проникнемся
светлой минутой
глядя
как Господь осторожно берет её на руки
- пытается лизнуть и не может –
и медленно несёт к ветеринару
«спи дружок
отслуживший честно»
магния сульфат отплывает в путь по венам
слабеет падает давленье крови
райские минуты блистательно шествуют
и смерть делает рывок прыгает
в бездну жизни
вытянувшись и закостенев в прыжке
* * *
Хвалите Господа с небес,
Хвалите и с земли!
Хвали Его, сгоревший лес,
Чернеющий вдали,
Хвали и голубь, чьи крыла
Припаяны во мгле
Заботой, прочной, как смола,
К растресканной земле,
Хвали, паршивая овца,
Войдя по горло в грязь,
И ты, свинья, хвали Творца,
Под лезвием склонясь,
И ты хвали, бетонный хор
Фабричных серых крыс,
И коршун, словно метеор
Вдруг падающий вниз,
И, с мордой вдавленно-тупой,
Мохнатый персиан,
И бесполезный мопс, и злой
Убийца доберман,
Комар, зудящий в зное дня,
Асфальтовых полей броня,
И ржавая вода –
Но не хвалите лишь меня,
Нигде и никогда.
Осанна ваша слез полна,
А мне – допить ее,
За то, что дал вам имена,
Но позабыл свое.
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА СОБАК
1
Четвертый час ночи (или утра?... ) –
Время вне часовых поясов.
В этом часу просыпаются,
Лежат, встают, ползут, хрипят,
Зовут пустоту на помощь, молчат, стиснув челюсти,
Умирают, встречают инсульт, боль в поджелудочной, в грудине,
Держа жалкую спросонья фанеру, принимают в себя
Мощные, точечные, профессиональные
Удары совести («демон предутренний»,
Как называл это Лествичник).
В голове, как правило, вертится какой-нибудь
Обрывчик мотивчика, сегодня это :
«Мне снятся собаки, мне снятся звери,
Мне снится, что твари, с глазами как лампы »
- Или как мельничные колеса.
- Да.
Андерсен - адск.
- И кто его придумал? Кто повесил
Крючками огня на полотно сна
Всех этих собак? Я?
- Да нет…я, конечно.
Я отвечу, отвечу.
Как и за все эти слёзы на цветах зла,
Как и за Лермонтова Михаила,
И за Пушкина под Перекопом.
2
Собаки что! Все собаки – человек.
Взгляни в эти, как там написано в книжке Глуховского,
«Овчарочьи глаза ментов»,
В выпуклые сопливые очи чихуахуа,
В слепые зрачки нервной старой таксы, из которой
Поэт сделал миру кумир,
В акульи глазки бультерьера - се, все сии суть
Глаза человеческие.
Глаза нововыведенной , ангелам не знакомой издревле, породы.
А дворняжье бесстыдство, беспринципность и жертвенность?
А блохи прилогов и помыслов, гнездящиеся
В шарпеистых расщелинах кожаных риз сердца –
Чьи, человече?!
Ты уж и рассмеялся поневоле !..конечно,
Я прав.
Ну вот и неси ответственность.
Итак, за дело.
Я – Твой Спаситель. На этот счёт
Даже не сомневайся. Ну, а уж ты –
Будь добр, спаси всех этих собак.