Рудольф Котликов
МАДОННА
Ты поверил, потому что увидел. Блаженны не видевшие и уверовавшие.
Евангелие от Иоанна
Вьенг Дара и Нгуен Ким Хень – обе сверкающе пронеслись по небосклону моей жизни.
Конечно, ты знаешь, ты всегда это знала, что я живу для тебя. Ты знаешь, что вся моя жизнь была поиском тебя. И в самом себе я тоже искал тебя.
Я оставил суету городов, где сильнее ощущал одиночество, и поднялся в горы.
Здесь, хоть и не видел тебя, мне казалось, что мы ближе друг к другу. Линии скал издали мне часто казались твоим лицом. Я совершал дальние переходы и неизменно сталкивался с иллюзией. Усталый, я бросался в свой шалаш, падал на подстилку из сухих листьев, призывал сон, чтобы видеть, быть с тобой, только ночь соединяла нас вместе. Чувствуя, что силы мои день ото дня тают, я собрал жалкие свои пожитки и, пройдя долгий путь, спустился в незнакомое селение с другой стороны гор. Бедные глинобитные дома, изъезженные повозками дороги и изможденные люди. Почти отчаявшийся найти, я неожиданно нашел тебя в этом селении на маленькой площади. Я опустился на холодную землю и закрыл глаза, побороть первое волнение, но, боясь потерять тебя, снова открыл глаза и жадно впитывал твой образ, давно сформировавшийся в моем сознании. Наверное, ты была сделана из мрамора, холодная и неприступная, во всяком случае, я не мог
тебя достать, так высоко ты стояла. Но я знал, верил, что это ты.
Чтобы видеть тебя всегда, я поселился под навесом у края площади. Натаскал веток и сучьев, устроил себе нехитрое ложе. Много ли мне нужно, кроме как видеть тебя, быть с тобой. Молчаливое созерцание весь день и чувство благоговейного восторга как бы сковали меня, но внутри я ощущал разгорающееся пламя, оно жгло, и мне казалось , что ты тоже горишь во мне и видишь меня. Глаза наши скрестились.
Я не сразу заметил, как внизу у постамента появились какие-то странные люди в лохмотьях с длинными волосами и спутанными бородами. Они дико закричали и закружились в нестройном танце. В руках у них появились прутья и плети, и они били себя по плечам и по лицу. Крики становились громче, танец неистовее, и возрастала тревога во мне: кто эти люди, зачем здесь?
Скоро они, обессиленные, подобрали лоскутья одежды и тяжело поплелись на окраину селения, беспорядочной толпой, поддерживая друг друга. Кровь… пятна крови остались у постамента, не так ли они отдавали себя служению тебе?
На следующий день я несмело попробовал присоединиться к ним, мне казалось, когда ты посмотрела на меня в тот момент, твои глаза вспыхнули: ты приняла меня. Я был охвачен безмерным счастьем, которое сразу не могло уместится в маленьком храме моего сознания, но трепет посвящения осветил меня. Тот, далекий Я, да и люди селения не могли понять. Местные жители с колючими злыми глазами, проходя мимо, оглядывались и говорили:
– Опять эти одержимые, и земля их носит…
Но я не уходил с ними на закате, нет, я оставался с тобой. Как-то холодной и бурной ночью хлынул мощным потоком ливень, и мой навес больше не был крышей. Казалось, что я сам стал большой и темной лужей. Я сжался в комок, и острый ветер хлесткими порывами исполосовал меня. Ты была еле видна сквозь темную лавину дождя. На противоположной стороне площади я заметил мерцающее желтое окно, как маленький островок среди бурного океана. Коротким рывком я бросился к свету и несмело постучался в дверь.
Скупо обставленная комнатушка, железная кровать в углу, грубо сколоченный стол, аляповатая картина на стене. У печки стояла женщина средних лет с усталым худым лицом и почти потухшими, но все еще мягкими глазами. Она смотрела на меня, как мне казалось с неназойливым любопытством и сочувствием. Затем поставила на стол глиняный кувшин с молоком и ломоть хлеба. Я жадно набросился на еду, я забыл, когда ел в последний раз. Она села на скамью напротив меня, глаза ее были теплые и мягкие, теплые и мягкие глаза матери вспомнились мне из далекого, почти и не моего детства, колыбельная тихая песня. Легким покрывалом сна она укрыла меня своим взглядом, ласковым заботливым взглядом.
– Зачем ты с ними? Уходящие они люди, совсем чужие и тебе, и друг другу... – она замолчала. А голос ее был такой же мягкий и глубокий, как взгляд. И мне только тяжелее от этого стало.
– Ты откуда? Где дом твой?
– Дом здесь, а откуда… не знаю, – медленно и тяжело ответил я.
Легкой рукой она осторожно коснулась моего лица, волос, и во мне росло что-то
тревожное и давно забытое, голос мой оборвался, и глаза вошли в туман. Понял я, что эта женщина и ты – как бы одно целое.
Слякотное серое утро плыло над хлябью дорог, где-то мычали коровы и быстро летели облака по низкому рваному небу. Я снова шел к тебе, только раз обернулся, увидел женщину на крыльце. Платок ее соскользнул с головы, и порывистый ветер трепал ее серебристые волосы. Я снова шел к тебе, но где-то глубоко во мне шевельнулась мысль, не одинаковы ли все женщины в потоке бесконечной любви. Но снова ты. Я остановил свое стремление на тебе, ты была концом, вершиной моего бега по жизни. Больше я не оставался на площади. В тяжелые сумерки, когда фиолетовые облака опускались на крыши темнеющего поселка и красные полосы заката пронзали небо, я уходил вместе с одержимыми.
Там, в полях, в полуразрушенном сарае, они жили в ночные часы вдали от тебя. Нет, я был с тобой, здесь лишь моя тень, все пронизанные горячими токами жизни чувства и мысли, они были в тебе. А здесь, в гнилом сарае, мы залечивали дневные раны и говорили или молчали о тебе, и между нами была ты.
Однажды в росистое хрупкое утро мы пришли на площадь и увидели, что ты
повергнута на землю. Остался пустой пьедестал. Множеством осколков ты лежала на мокрой земле в зеркале маленьких луж. Это сделали грубые руки местных жителей. Темные сутулые фигуры в неопределенной одежде, небритые лица мужчин, без
какого-либо выражения мысли и добра на хмурых лицах, как будто смытое дождями и ветрами. Мы осторожно подбирали осколки тебя, мы прятали тебя в складках одежды и уходили из поселка неровной дорогой вдаль. Проходя мимо домика напротив, я заметил женщину в маленьком окне, и тонкий лучик ее взгляда проник в меня и как бы рассек надвое мою трепетную мысль о тебе. И я уже ничего не знал, как потерянный, я шел за этими одержимыми в бесконечные переплетения размытых временем дорог. И я уже ничего не знал, и незнание не спасало меня, лишь все больше отнимало силы, и уже начинало казаться, что только ПОЛНАЯ ПОТЕРЯ СЕБЯ – ЕСТЬ ЕДИНСТВЕННЫЙ И ВЕРНЫЙ
ПУТЬ К ТЕБЕ