Вероника Деменюк
Механические голоса
-
бесхребетная связность пальцев в руки,
трогательная немота, отсутствие наименований
посмотри, как сегодня нежны и бездонны лужи
каблуком изнутри можно даже задеть чьи-то ступни
(спутанный, клубчатый, свитый как стая ниток)
память, помноженная в отдалении,
посмотри, увеличь перспективу воззрения -
вот эти звезды во сне Гагарина - космонавта
вот эти дыры
-
А.Л.
переживание когда-то
пролитое вместе с молоком
из материнской груди
ударилось со звоном
о землю под твоими ногами
и свернулось в сметану
потому что под ней
в заколоченном вакууме сада
перестала цвести и петь
кожура на телах
и рябина на ящиках божьих
-
распахнутый в груди
как пасть сорванного дерева
без корня выделенного
как права на единственную оплошность
я не буду дышать,
пока не станет очевидно,
что вытеснение не происходит
в том необходимом объеме,
в котором рождаются звуки
и переходят в компромисс
с бесполым миром,
звукоизолирующим и непроницаемым
для жестов глаз
-
у меня ничего особо в руках и нет,
один камушек, мне его отдали рыбы когда-то давно,
это были лососи, кажется, из чьего-то аквариума.
не знаю, что они там делали, такие замёрзшие,
что практически не махали руками при встрече,
только отслаивали новые пузырики молчаливого улыбания
и смешно вращали разнонаправленными глазами.
мне хотелось забрать из этих слипшихся рук,
замерзающих кристаллических плавников,
камушки с дырками, выточенными странной водой,
агрессивной к любым проявлениям рыбьей любви.
я все детство хотела играть в домино,
покажите же мне, как из этих костей,
нам сложить человека, не похожего ни на кого,
полурыбного, с мягкой и влажной щетиной чешуек,
но без запаха. и без гмо.
-
Демонстрировать счастье, схлопывая динамику боли в график растущего ветра и штормового предупреждения. Складываешь все новообретенные качества (холостяцкие лакированные ботинки) среди предметов первого пользования, среди необходимого для первого свидания (рабочего дня) (свадьбы друга) (первого пробуждения после родового шока в крике в крови в отдалении от космических отцов).
Но ты знаешь, демонстрационный вариант всегда опускает голову, когда на него смотрит Стив Джобс (когда на него смотрит мать) (когда на него смотрит кто-то ещё, кого нельзя увидеть, что вызывает дискомфорт, иногда даже панику).
Белый цвет на востоке, говорят, означает смерть, которую встречают впервые, которой улыбаются, потому что а что ещё остаётся - усталые лица валятся с ног и просят Януса о покое.
-
Все, что мы выбираем, ложится на плечи птице, не давая ей подняться в воздух. Ей не дано понять, что теперь у нее другая структура перьев, каждое увеличено и уплотнено, что она реконструированный киборг с механическим голосом, звенящим в холоде железных бараков.
Возможно, нам нужно отдать свои молочные зубы, за каждое решение, за каждое молчание, и сделать для птиц новые летательные конструкции (что же ты зря учился на инженера).
Возможно, нас просто не существует, как и наших решений, и все это снится кому-то, бескрылому, прямоходящему.
-
говорение в сумрачных чучелках из терновых кустов,
высушенных, как песок делящийся на микросхемы,
микрожизни.
я прожила это все в огне или были другие стихии до сотворения слов?
откушенный раз, забудется как выдумка в период быстрого сна.
фактологический врун трансформирует воздух вокруг и рассекает губами планетные стяжки.
-
возникновение жизни из ритмов,
из боли биения, выбоин на пальцах как отпечатков плуга
чьих-то неосознанных выражений и жестов,
отпугивающих своей наготой.
аве черничные зубы, возвращающие нам первобытность.
без страха кто мы теперь? сожалеющие цветы,
вынимающие незаряженные ружья.
-
узнав физиологию обета,
фосфорируют в маленьких хлопках памяти,
но различаются ли в темноте ощущений?
наречение в постигнутом знаке, в траектории падения, в сахарном взгляде диабетика, обозначение мамы и папы в пространстве утренней трапезы под стук перееханных пешеходов,
салфеточки с кантиком, ручки с пальчиком, девочки с мальчиком -
краски, прилипшие к стенкам желудка.
Я не знаю, как выглядит смерть, потому что встречал ее однажды, когда открывал глаза, и с тех пор не могу их закрыть. Я нарисовал ее так, как могу представить, прожив все это время в темноте и в снегу, зная всего лишь два цвета.
Она была контуром, прятала руки, и так же боялась
всего вокруг.
-
как ещё переступить через боль,
вырезая вечно бессмысленные цифры на глиняных табличках, на гибельных зеркалах,
запоминающих лица и очертания в дверном проходе, ожидая, когда это все пожрет время.
известка оседает на всех органах восприятия, переключая чакры,
маленький, буквально кукольный ротик, soaked in bleach,
не стесняй своё тело вынужденными исторжениями, восторгами.
я знаю, ты уйдешь, как уходят мальчики нашего племени
в лес. и возвращаются огненными столбами,
и истошно рвут траву бесконечными руками.
-
переходи мост, опрокидывай города на своем ходу,
выворачивая людей, как растения, корнем наружу.
кто я теперь для прочего спектра взглядов?
внешний импульс, за калькой треснувший, преломленный во что-то иное.
рекомбинация мышц и цифр, дат, не отмеченных, не способных на
первопричастность, но обретающих голос на стыке лет.
моя параллель будет вечной и вскоре зациклится
в круг, в неизбежность пробуждения, в расподобление ощущений.
-
и здесь, стоя в твоей обнаженности,
вдруг все перестало двигаться, шевелиться, шептаться
и резко обрушилось мне в лицо, как призыв к действию,
как воинственный клич перед отходом в джунгли (перед заходом солнца)
и ты вдруг стал другой, как будто я и не знала твоего лица до этого
(и дело не в том, что ты надеваешь маску и обретаешь черты бога)
и ты вдруг стал другой, как будто и не был иным, отличным от этого
(и дело не в том, что я не знакома ни с кем, кроме)
нисходящий по стенам обугленных досок звук,
распятый в пыли бесформенных наслоений кожи,
общностью данный нам, но отвергнутый мною как данность -
ты стал другой,
обретший имя свое, произносимое на своем языке,
угасающее при переводе.
-
воинственный свет, ты вышел, опустив свой лук -
и все угасло, как сомкнутый лифт перед моими глазами.
ладья волочится по песчаным дюнам,
в ржавости руки моет,
многовековую песнь о борьбе неба с землей
поет.
узнавание это иллюзия, которую утратили еще наши предки,
когда рисовали на стене бога в обличии быка.
просящий, выгнувший спину в дугу,
угасая, ты сам становишься луком.
-
единственное самоценное слово,
цельное, облаченное в скорлупу табу,
ворошится во рту, точит зубы.
физиологический сдвиг,
дозволительным жестом становится,
обретая формальность одежды,
возможной надежды на огласовку нет.
общительный фартук упрятав на дно шкапа,
бессвязными ящиками громыхать
как дышать, но не как обретать дыхания.
сорванный лист переходит в обертки от кожи,
пористой, ждущей золотого века,
но обретшей только золотые пуговицы
и глазницы болезненного человека,
выкопанные за тысячелетие до
этого человека.
если слово жестикулирует смыслом,
почему же я могу только подвигать запястьем
и то - по кругу.